Катастрофа
- Тридцатилетняя война, часть третья. Вторая лежит тут.
Английская карта 1651 года. Как и всегда - кликабельно.
Начавшиеся еще зимой 1641 года "консультации" между Габсбургами и франко-шведским альянсом сдвинулись с мертвой точки после того как император согласился с главным требованием союзников: в работе предстоящего конгресса могли принять участие все субъекты Империи. Курфюрсты и князья должны были представлять свои наследственные владения на тех же основаниях, что и бурбонский король - Францию. Это означало признание необратимости нового витка политической фрагментации Германии, конфедеративный характер которой закреплялся на дипломатическом уровне. В январе 1646 года послы воюющих государств съехались в вестфальские города Мюнстер и Оснабрюк, заранее объявленные нейтральными. Такого представительного собрания Европа не знала со времен Средневековья, когда императоры Священной Римской империи созывали властителей христианского мира для обсуждения предстоящего крестового похода или запутанных проблем католической церкви. Но времена изменились и "распутывать" теперь приходилось саму Империю.
Конгресс в Вестфалии собрал более сотни дипломатов из шестнадцати европейских государств и от всех сколько-нибудь значимых правителей Германии. Французы и испанцы разместились в католическом Мюнстере, а шведы и немцы обеих конфессий вели переговоры в Оснабрюке. Посредниками выступали папский нунций и венецианский посол, охарактеризовавший работу конгресса как новое "чудо света". В известном смысле так оно и было.
Немногие верили в то, что собравшиеся в Вестфалии дипломаты вообще сумеют добиться успеха - уж больно велик был объем задач, поставленных перед ними. К тому же, в Империи и Европе не прекращались военные операции, постепенно вырождающиеся в масштабные "фуражировки". Изменчивая удача угрожала разрушить позиции, занимаемые тем или иным представителем противоборствующих держав, но в целом оборонительный и малоудачный для Габсбургов характер боевых действий сохранялся вплоть до заключения мира. В 1647 году успехи французских войск заставили баварцев подписать в Ульме сепаратное соглашение, однако спустя несколько месяцев Максимилиан I вновь выступил на стороне императора. На завершающем этапе шведы безуспешно пытались захватить столицу Богемии, осадой которой и закончилась война в Империи.
Главная борьба на конгрессе развернулась между оставшимся в Париже Мазарини и лично приехавшим в Вестфалию Траутманнсдорфом. Главе правительства Фердинанда III пришлось нелегко, поскольку он должен был противостоять и франко-шведскому альянсу, и немецким протестантам, и даже своим испанским союзникам, постоянно требовавшим от Вены большей дипломатической поддержки. Представитель Испании вообще смог прибыть в Мюнстер лишь после того как император и Нидерланды сообща выступили против Мазарини, надеявшегося отсрочить заключение мира между Мадридом и Гаагой до окончательной победы над испанцами. Французский политик не преуспел в достижении желаемой цели: голландцы хотели как можно скорее покончить с разорительной необходимостью вести военные кампании, особенно в свете нарастающего политического кризиса в самих Нидерландах. Весной 1648 года Мюнстерский договор положил конец Восьмидесятилетней войне Мадрида и Гааги, став первым мирным соглашением подписанным в Вестфалии.
Признавая независимость Республики Соединенных провинций испанцы поступались не слишком многим - в 1648 году у Филиппа IV имелись куда более насущные задачи, нежели продолжение бесперспективной кампании на севере Европы. Заключая с голландцами мир, в Мадриде надеялись облегчить свое стратегическое положение, однако даже освобождение испанских войск от необходимости сражаться во Фландрии на два фронта не могло компенсировать предстоящего выхода императора из войны. Эпоха испанского могущества подходила к концу и Мадрид страшила перспектива воевать с французами без союзника. Испанцы охотно пошли бы на переговоры с Парижем, но Мазарини не собирался упускать добычи из рук. Не теряя из виду цель всемерного ослабления габсбургских позиций в Империи, для победы над Испанией французский первый министр был готов отказаться от ряда требований к Вене.
В Стокгольме были настроены куда жестче. Пожилой канцлер Оксешерна не принадлежал к числу "ястребов", однако и он какое-то время всерьез рассматривал возможность создания некой конфедерации из северных германских государств, находившихся бы под протектором Швеции. Минимальным и общим требованием Стокгольма стало создание "шведского озера", что должно было означать захват значительной части балтийского побережья. Действовавшие за счет французских субсидий и безжалостного разорения имперских земель шведские армии были готовы и дальше воевать ради выполнения этой химерической задачи. Однако в Париже были далеки от готовности потакать шведской мегаломании, тем более рискуя затянуть войну с императором. Стараясь умерить амбиции своего союзника, Мазарини даже поддержал Бранденбург, из-за Померании уже находившийся на грани войны со Швецией. Оксеншерна немало возмущался "вероломством" своего французского коллеги, но в конце концов вынужден был смириться, поскольку являлся одним из немногих шведских политиков, которые отчетливо осознавали все значение союза с Францией. Альянс сохранился и вопреки всем разногласиям в Вестфалии дипломаты обеих стран вместе противостояли императорской делегации.
Несмотря на неблагоприятные условия, Траутманнсдорф стал для Мазарини серьезным противником. У австрийского графа имелась собственная внешнеполитическая концепция, предполагавшая за чей счет австрийские Габсбурги будут покрывать издержки войны. Он безжалостно избавлялся от испанского и имперского внешнеполитического балласта: если Вена не в состоянии защитить ту или иную позицию, то не разумнее ли будет отказаться от нее в обмен на нечто, представляющее бы реальную ценность? И уступая непреклонному желанию Мазарини изолировать Испанию, граф отказался участвовать в борьбе за Франш-Конте - той доли бургундского наследства Габсбургов, которая после отречения императора Карла V перешла под управление испанской короны, но в правовом отношении оставалась частью Империи. Теперь и это, и остальные свои владения в Европе испанцы должны были защищать самостоятельно. Отправляя главу Тайного совета в Вестфалию, Фердинанд III был готов пойти на многое, однако подобный дипломатический маневр оказался шире его представлений об императорском достоинстве. Но Траутманнсдорф был неумолим: без обиняков указав на то, что в теперешних условиях оказать военную поддержку испанцам во Фландрии, Бургундии или в Италии практически невозможно, он не без иронии заметил, что подобное положение будет сохраняться не всегда. И хотя в Испании горячо протестовали против "сепаратного" австрийского курса, правота Траутманнсдорфа была доказана временем: несмотря ни на что, вплоть до начала XVIII века Вена и Мадрид продолжали придерживаться дружественной по отношению друг к другу политики, время от времени принимавшей характер совместных выступлений, в том числе и на поле боя. Однако интересы австрийской династии уже не приносились в жертву внешнеполитическим целям Испании.
В отношении Священной Римской империи был избран тот же подход. Не отвергая значения императорской короны и в качестве символа, и в качестве важнейшего средства укрепления внешнеполитических позиций, Траутманнсдорф потребовал жесткой расстановки приоритетов. Со времен Максимилиана I Вена стремилась придать собственному дипломатическому курсу общеимперское значение, однако исход начавшихся в 1618 году событий наглядно свидетельствовал о провале этой политики, последним усилием которой стал Пражский договор. Теперь Траутманнсдорф не видел необходимости идти на дно вместе с разрушающимся кораблем: будущее принесет императору новые возможности для упрочения его положения в Германии, но безопасность Австрии и всего конгломерата наследственных габсбургских владений не должна подвергаться риску из-за имперских притязаний Вены. И хотя эта "политическая переориентация" растянулась на несколько столетий, то замедляя, то ускоряя свой ход, уже в 1648 году можно было говорить о рождении новой европейской державы - Австрии. И для нее переговоры в Вестфалии проходили достаточно успешно.
Признав французские завоевания в Лотарингии и Эльзасе, Траутманнсдорф сохранил для Габсбургов Богемию. Значение этого приобретения трудно было переоценить и вплоть до появления на авансцене истории "романтического национализма" Чешское королевство оставалось одним из главных источников внешнеполитического могущества династии. Силезия, некогда переданная саксонцам в качестве расплаты за оказываемую императору военную поддержку, также осталась под контролем Вены. Таким образом, за исключением Бургундии, Эльзаса и Лотарингии, наследственные габсбургские владения не стали предметом дипломатического торга.
Вместе с тем эльзасская и лотарингская землевладельческая элиты, а также все крупные города оставались инкорпорированными в имперские структуры, что порождало для Вены не только трудности, но и возможности. Габсбурги смирились с французской оккупацией, но новое правовое положение Эльзаса и Лотарингии оставалось запутанным и неясным: бурбонская администрация и имперские города, власть французской короны и германские князья. Эта запутанность отражалась и на картах региона, в котором анклавы французской территории соседствовали с землями герцогства Лотарингского или столицей Эльзаса "вольным имперским городом" Страсбургом.
Умело сыграв на тщеславии курфюрстов, Траутсманндорф не позволил включить в текст мирного соглашения пункт, воспрепятствовавший бы наследнику Фердинанда III участвовать в следующих имперских выборах. Мазарини, в перспективе рассматривавший возможность выдвижения бурбонского кандидата, вынужден был отозвать свое предложение. Вместе с тем, хотя габсбургской дипломатии и не удалось помешать юридическому закреплению права наследственных имперских правителей проводить самостоятельную внешнюю политику, князья все же были несколько ограничены запрещением вступать в союзы, направленные против императора. Эта "формальность" имела реальное политическое значение, сохраняя преемственность верховенства носителя короны Карла Великого над князьями.
И все же Траутманнсдорф не мог исправить всех, совершенных в предыдущие годы, политических ошибок. Главными бенефициарами конгресса стали Франция и Швеция.
Названные гарантами достигнутых в Вестфалии соглашений, Париж и Стокгольм приобретали постоянную возможность для вмешательства в дела Империи. Подобная перспектива существовала и прежде, однако теперь для военной интервенции имелись и "правовые обоснования", и куда более выгодные стратегические условия. Завоевания в Эльзасе и Лотарингии означали, что в военном отношении французские армии могли достаточно быстро оказаться на Рейне, переправившись через которой можно было бы угрожать любой имперской столице, включая и саму Вену. А чтобы великая немецкая река не стала препятствием для французских солдат, Мазарини рассчитывал создать дружественный Парижу блок из прирейнских земель Империи.
Шведской армии, с ее померанскими портами и крепостями, отводилась роль французского сторожевого пса, способного в любой момент ворваться в габсбургские владения с севера. Оценивая положение Стокгольма куда реалистичнее большинства его государственных деятелей, Мазарини исходил из долговечности франко-шведского альянса: у Швеции были исключительно враждебные отношения со всеми ее балтийскими соседями и только поддержка французов могла обеспечить сохранение статуса великой державы, приобретенного этим королевством в Тридцатилетней войне.
Территориально на переговорах в Вестфалии Швеция достигла даже больших результатов чем Париж: обширное Бременское епископство на севере Германии и западная часть Померании. Как их законный владелец, шведский король отныне мог непосредственно участвовать в имперской политике, однако, как и предвидел Мазарини, небогатая скандинавская монархия не могла соперничать на этом поле с Францией. И в самом деле, выход Швеции на международную арену в качестве великой державы стал не столько следствием объективных факторов, сколько результатом недальновидности габсбургской политики, умело использованной кардиналом Ришелье. Вся шаткость установленного в 1648 году шведского великодержавия была наглядно продемонстрирована в течение следующих десяти лет, когда Швеция настойчиво, но безуспешно пыталась установить собственную гегемонию на Балтике и в Восточной Европе - задачах, выходивших за пределы возможностей этого государства.
Подлинным победителем стала Франция. Несмотря на ряд затруднений, порожденных как продолжавшейся войной, так и начавшейся в 1648 году Фрондой, в Вестфалии Мазарини сумел достичь большинства внешнеполитических целей, поставленных еще при короле Франциске I. Пояс габсбургских владений в Европе был разорван, Священная Римская империя превращалась в конфедерацию соперничавших между собой государств, династический союз испанских и австрийских Габсбургов подвергся наибольшему испытанию со времен отречения Карла V. Франция становилась ведущим европейским государством, и по населению, и по экономической мощи значительно превосходившим всех своих соседей, включая и Священную Римскую империю.
Последней пришлось расплачиваться за все. Номинально представленная в Оснабрюке наибольшим количеством дипломатов, она фактически оказалась совершенно беззащитной. Да и кто мог бы взяться за безнадежную задачу отстаивания ее границ, теперь уже скорее географических, а не государственных? Можно ли было вообще было говорить о какой-либо имперской дипломатии? Бранденбург и Бавария - наиболее сильные в экономическом и военном отношении государства Германии, были предельно ослаблены и, подобно Австрии, выстраивали внешнюю политику исходя из собственных интересов. Саксония, Гессен-Кассель, Баден, Вюртемберг, восстановленный Пфальц и другие не имели никакой возможности для того, чтобы объединиться и выработать общую стратегию. Слишком велики оказались военные потрясения. Часть этих государств искала поддержки и защиты у Франции, другая с опасением следила за Швецией и мало кто рассчитывал на Фердинанда III. Поэтому Империя, потенциально способная выступать в качестве господствующей силы континента, в Вестфалии предстала в качестве субъекта, а не объекта международной политики.
Территориальные изменения отражали неутешительные итоги войны. Мюнстерский договор фактически вывел за пределы имперской юрисдикции Нидерланды, в Оснабрюке настояниями французской дипломатии был утвержден швейцарский суверенитет. Бургундское наследство было оставлено, французы вышли к Рейну, а шведы контролировали устье Эльбы. Как ленник императора, шведский король завладел половиной померанского герцогства и бременским епископством, в совокупности составлявших значительную часть немецкого побережья Северного и Балтийского морей. Многострадальный Пфальц был восстановлен, но только за счет испанцев: Мазарини, рассчитывавший привлечь Баварию к союзу с Францией, согласился оставить Мюнхену захваченные после 1621 года земли вместе с титулом курфюрста, которого герцог Максимилиан I столь упорно добивался. Наследник "зимнего короля" занял свое место в "коллегии выборщиков", но прежнего значения это курфюршество уже никогда не имело.
Помимо впечатляющих территориальных потерь Священная Римская империя подверглась значительной внутренней трансформации. Историк и правовед XVII столетия фон Пуфендорф метко охарактеризовал новое конституционное устройство Империи как несуразного монстра, порожденного сочетанием абсолютной власти императора в наследственных габсбургских землях и гарантированной двумя иностранными державами конфедерации германских князей. Рейхстаг стал постоянно действующим органом, осуществлявшим как законодательные, так и дипломатические функции. Его постановления могли быть запоздавшими, а пресловутый "имперский суд" вскоре приобрел печальную известность благодаря десятилетиями тянущимся тяжбам, но в целом новые структуры нельзя было назвать безусловно бесполезными. Составляя для Германии и Империи часть последствий политической, экономической и социальной катастрофы 1618 - 1648 гг., они все же были оригинальной и не бесперспективной альтернативой французскому абсолютизму, со второй половины XVII века воспринимавшемуся в большинстве европейских государств как эталонная форма государственного устройства.
Вместе с тем, вновь вступили в силу основные положения Аугсбургского мира, с большей основательностью опиравшиеся теперь на религиозные предпочтения жителей земель, а не их правителей. Все это, разумеется, не могло обратить вспять событий, случившихся в годы войны и конфессиональная карта Центральной Европы подверглась необратимым изменениям: австрийские и чешские протестанты, прежде представлявшие собой немалую во всех отношениях силу, практически полностью сошли со сцены. Придерживающийся принципа "поскольку владеете" Траутсманндорф отказался идти на какие-либо уступки кальвинистам и лютеранам в австрийских владениях и Империя окончательно разделилась на католический юг и протестантский север.
24 октября 1648 года Оснабрюкский договор завершил войну, тогда же получившую название Тридцатилетней. Вестфальский мир прервал боевые действия, но прошло еще два года, в течение которых шведская армия удерживала Прагу и большую часть Богемии. Шведы покинули габсбургские владения только после того, как Стокгольм получил пять миллионов талеров за "военные издержки".
Обычно утверждается, что исход Тридцатилетней войны покончил с мечтами об "универсальной империи". С этим трудно согласиться. 1648 год стал свидетелем отказа от намеченных в договоре Оньято целей, к которым, однако, никак нельзя было отнести намерение возродить империю Карла V. Даже в случае победы Фердинанда II над германскими протестантами и успешного завоевания Нидерландов испанскими войсками речь шла бы об усилении Мадрида и Вены, а вовсе не о европейской гегемонии, тем более - под властью одного монарха. Однако сама идея "универсальной империи" никуда не исчезла. Подпитываемая возросшими возможностями Франции, она нашла себе теоретическое обоснование в памяти об основателе династии Каролингов - франкском короле Карле Великом, который правил из своего дворца в Аахене и, в отличие Карла V, действительно мог претендовать на роль "императора Европы". Воссоздание его державы стало главной задачей долгого правления короля Людовика XIV, которому в год окончания Тридцатилетней войны исполнилось десять лет.
...
Может показаться, что в течение войны Мадрид и Вена неоднократно находились в полушаге от реализации своих амбициозных планов и только удивительно неблагоприятное сочетание случайных факторов каждый раз обрушивало уже воздвигнутое было здание габсбургской победы. В действительности же, все обстояло совершенно противоположным образом: долгое время военно-политическая конъюнктура складывалась для испанской и особенно австрийской ветви династии поразительно удачным образом. Османское государство на десятилетия оказалось поглощенным внутренними неурядицами и войной на своих восточных рубежах, а европейские противники австро-испанского альянса сумели предпринять эффективные контрмеры только с появлением правительства Ришелье.
В начале войны габсбургский император располагал испанским серебром и солдатами, сыгравшими ключевую роль в быстром разгроме протестантских армий Пфальца и Богемии. Если бы Фердинанд II оказался способен мудро использовать растерянность и уныние, охватившее германскую оппозицию после известий о битве при Белой Горе, то "имперская конституция" могла быть трансформированной в нечто более соответствующие политическим целям Габсбургов. Но вместо этого император вынужден был следовать в фарватере испанской политики и баварских амбиций, охотно потакая и собственной религиозной ревности. К 1625 году Вена и Мадрид утратили набранный темп: испанцы безнадежно завязли во Фландрии и морской войне с голландцами, а вступление в войну Англии и Дании хоронило любые надежды на скорейшее завершение "германского конфликта", приобретшего общеевропейский размах. Вина за это падала в основном на испанский кабинет, но и император внес посильную лепту.
Тем не менее, благодаря предыдущим успехам, а также настойчивости Фердинанда II и Филиппа IV, ложная политика могла демонстрировать видимость успеха еще долгих пять лет. Созданная Валленштейном армия позволила установить контроль над Северной Германией, разбить Данию и добиться победы в Мантуанской кампании своего испанского союзника. Казалось, что 1629 год должен был стать вершиной габсбургских успехов, но на самом деле к этому времени и испанская, и австрийская ветви династии уже исчерпали свой запас удачливости.
Это было неизбежно. Нельзя постоянно полагаться на пассивность противников, одновременно не оставляя им иного выбора, кроме как вновь и вновь браться за оружие. Ну а поскольку стратегия Фердинанда оказалась не более успешной чем военные операции Филиппа, то уже затихавшая было борьба в Империи вспыхнула вновь. Шведская интервенция была поддержана даже Саксонией, вплоть до середины двадцатых годов выступавшей в качестве военного союзника императора.
Имелись ли вообще шансы на успешную реализацию той религиозно-политической "унификации", которой Габсбурги с таким упорством пытались добиться вплоть до начала последнего десятилетия войны? То, что структура Священной Римской империи в принципе была способна изменяться под влиянием времени и обстоятельств, подтверждается всей ее историей. В ином случае она бы не просуществовала так долго - почти тысячу лет. В XVI веке Империя продемонстрировала способность выдержать многое - Аугсбургский договор, обеспечивший религиозный мир на пятьдесят лет, упорная борьба с османской экспансией на Балканах и победа в Итальянских войнах свидетельствуют об ее потенциале. Вместе с тем, очевидно, что процесс конфедеративного развития Германского королевства, составлявшего основу "Римской империи", начался за столетия до Тридцатилетней войны. А победа над Валуа была одержана при помощи голландских и английских союзников Вены и Мадрида, о чем следовало бы помнить участникам "договора Оньяте".
Так или иначе, но не может быть ни малейших сомнений в том, что стратегия Фердинанда II, принявшая внешнюю форму католического крестового похода, рано или поздно привела бы к катастрофе - с участием ли Испании или без него. Не должен вводить в заблуждение и тот факт, что правительство габсбургского императора стремилось к той же цели, что и его французские или испанские коллеги - в конечном счете, политики всегда стремятся к одному и тому же. Победителя от неудачника отличает умение отделять невозможное от возможного и определять верные средства достижения последнего. Людовик XIII мог позволить себе начать и довести до победного конца квази-религиозную войну с гугенотами, вступить в затяжной конфликт с высшей аристократией, одновременно ведя и активную внешнюю политику, а Фердинанд II и Филипп IV - нет. Католический фанатизм габсбургского императора антагонизировал протестантскую часть Империи, внешняя политика Оливареса сделала Испанию банкротом. Очевидно, что в Вене и Мадриде осознали это слишком поздно.
Пражский мир, инспирированный Траутманнсдорфом, был шагом в верном направлении - запоздавшим минимум на десять лет. Ответственность за это возлагают главным образом на Фердинанда II, но и его преемник продемонстрировал куда больше упрямства, чем стоило. Новый император потерял немало лет, прежде чем невозможность достижения сколько-нибудь значимого военного превосходства стала для него очевидной. Филиппу IV также следовало поспешить с поисками дипломатических решений задолго до битвы при Рокруа. В конечном счете, неловкие действия испанского и императорского правительств способствовали успеху антигабсбугской коалиции ничуть не меньше усилий Ришелье и Мазарини.
Заключительный период войны стал наиболее тяжелым для жителей Европы - и наименее значимым в стратегическом отношении. Кампании сороковых годов были масштабнее походов Валленштейна и Тилли, но велись они за признание уже состоявшегося факта, заключавшегося в том, что габсбургский блок потерпел поражение в двух решающих пунктах своего предвоенного планирования. Ни при каких обстоятельствах нельзя было уже рассчитывать на подчинение Нидерландов и Империи Мадриду и Вене - напротив, предстояло определиться тем, какую цену придется уплатить за столь провальную реализацию заключенного в 1617 году в Вене соглашения.
Вестфальский мир не создавал пресловутого "баланса сил", поскольку последний и без того существовал в Европе как минимум со времен Верденского договора и распада империи Карла Великого. Не внес конгресс и чего-то принципиального нового в дипломатические практики, в основных принципах сформулированные уже в эпоху Возрождения. Вестфальский мир лишь подытожил упадок Испании, начавшийся еще в XVI веке, и закрепил "политическую фрагментацию" Священной Римской империи, конфедеративный характер развития которой был определен еще падением династии Гогенштауфенов.
И все же, новая эпоха действительно наступала: с XV века непрерывно расширяясь за пределы континента, к 1648 году государства Европы стеснились между собой как никогда прежде. Паутина европейской дипломатии протянулась от Лиссабона и Лондона до Варшавы и Константинополя, мгновенно реагируя на малейшие колебания: каждый региональный или колониальный конфликт неизбежно становился частью общего противостояния великих держав и их союзников, занимая свое место в расчетах правительственных кабинетов.
Английская карта 1651 года. Как и всегда - кликабельно.
Начавшиеся еще зимой 1641 года "консультации" между Габсбургами и франко-шведским альянсом сдвинулись с мертвой точки после того как император согласился с главным требованием союзников: в работе предстоящего конгресса могли принять участие все субъекты Империи. Курфюрсты и князья должны были представлять свои наследственные владения на тех же основаниях, что и бурбонский король - Францию. Это означало признание необратимости нового витка политической фрагментации Германии, конфедеративный характер которой закреплялся на дипломатическом уровне. В январе 1646 года послы воюющих государств съехались в вестфальские города Мюнстер и Оснабрюк, заранее объявленные нейтральными. Такого представительного собрания Европа не знала со времен Средневековья, когда императоры Священной Римской империи созывали властителей христианского мира для обсуждения предстоящего крестового похода или запутанных проблем католической церкви. Но времена изменились и "распутывать" теперь приходилось саму Империю.
Конгресс в Вестфалии собрал более сотни дипломатов из шестнадцати европейских государств и от всех сколько-нибудь значимых правителей Германии. Французы и испанцы разместились в католическом Мюнстере, а шведы и немцы обеих конфессий вели переговоры в Оснабрюке. Посредниками выступали папский нунций и венецианский посол, охарактеризовавший работу конгресса как новое "чудо света". В известном смысле так оно и было.
Немногие верили в то, что собравшиеся в Вестфалии дипломаты вообще сумеют добиться успеха - уж больно велик был объем задач, поставленных перед ними. К тому же, в Империи и Европе не прекращались военные операции, постепенно вырождающиеся в масштабные "фуражировки". Изменчивая удача угрожала разрушить позиции, занимаемые тем или иным представителем противоборствующих держав, но в целом оборонительный и малоудачный для Габсбургов характер боевых действий сохранялся вплоть до заключения мира. В 1647 году успехи французских войск заставили баварцев подписать в Ульме сепаратное соглашение, однако спустя несколько месяцев Максимилиан I вновь выступил на стороне императора. На завершающем этапе шведы безуспешно пытались захватить столицу Богемии, осадой которой и закончилась война в Империи.
Главная борьба на конгрессе развернулась между оставшимся в Париже Мазарини и лично приехавшим в Вестфалию Траутманнсдорфом. Главе правительства Фердинанда III пришлось нелегко, поскольку он должен был противостоять и франко-шведскому альянсу, и немецким протестантам, и даже своим испанским союзникам, постоянно требовавшим от Вены большей дипломатической поддержки. Представитель Испании вообще смог прибыть в Мюнстер лишь после того как император и Нидерланды сообща выступили против Мазарини, надеявшегося отсрочить заключение мира между Мадридом и Гаагой до окончательной победы над испанцами. Французский политик не преуспел в достижении желаемой цели: голландцы хотели как можно скорее покончить с разорительной необходимостью вести военные кампании, особенно в свете нарастающего политического кризиса в самих Нидерландах. Весной 1648 года Мюнстерский договор положил конец Восьмидесятилетней войне Мадрида и Гааги, став первым мирным соглашением подписанным в Вестфалии.
Признавая независимость Республики Соединенных провинций испанцы поступались не слишком многим - в 1648 году у Филиппа IV имелись куда более насущные задачи, нежели продолжение бесперспективной кампании на севере Европы. Заключая с голландцами мир, в Мадриде надеялись облегчить свое стратегическое положение, однако даже освобождение испанских войск от необходимости сражаться во Фландрии на два фронта не могло компенсировать предстоящего выхода императора из войны. Эпоха испанского могущества подходила к концу и Мадрид страшила перспектива воевать с французами без союзника. Испанцы охотно пошли бы на переговоры с Парижем, но Мазарини не собирался упускать добычи из рук. Не теряя из виду цель всемерного ослабления габсбургских позиций в Империи, для победы над Испанией французский первый министр был готов отказаться от ряда требований к Вене.
В Стокгольме были настроены куда жестче. Пожилой канцлер Оксешерна не принадлежал к числу "ястребов", однако и он какое-то время всерьез рассматривал возможность создания некой конфедерации из северных германских государств, находившихся бы под протектором Швеции. Минимальным и общим требованием Стокгольма стало создание "шведского озера", что должно было означать захват значительной части балтийского побережья. Действовавшие за счет французских субсидий и безжалостного разорения имперских земель шведские армии были готовы и дальше воевать ради выполнения этой химерической задачи. Однако в Париже были далеки от готовности потакать шведской мегаломании, тем более рискуя затянуть войну с императором. Стараясь умерить амбиции своего союзника, Мазарини даже поддержал Бранденбург, из-за Померании уже находившийся на грани войны со Швецией. Оксеншерна немало возмущался "вероломством" своего французского коллеги, но в конце концов вынужден был смириться, поскольку являлся одним из немногих шведских политиков, которые отчетливо осознавали все значение союза с Францией. Альянс сохранился и вопреки всем разногласиям в Вестфалии дипломаты обеих стран вместе противостояли императорской делегации.
Несмотря на неблагоприятные условия, Траутманнсдорф стал для Мазарини серьезным противником. У австрийского графа имелась собственная внешнеполитическая концепция, предполагавшая за чей счет австрийские Габсбурги будут покрывать издержки войны. Он безжалостно избавлялся от испанского и имперского внешнеполитического балласта: если Вена не в состоянии защитить ту или иную позицию, то не разумнее ли будет отказаться от нее в обмен на нечто, представляющее бы реальную ценность? И уступая непреклонному желанию Мазарини изолировать Испанию, граф отказался участвовать в борьбе за Франш-Конте - той доли бургундского наследства Габсбургов, которая после отречения императора Карла V перешла под управление испанской короны, но в правовом отношении оставалась частью Империи. Теперь и это, и остальные свои владения в Европе испанцы должны были защищать самостоятельно. Отправляя главу Тайного совета в Вестфалию, Фердинанд III был готов пойти на многое, однако подобный дипломатический маневр оказался шире его представлений об императорском достоинстве. Но Траутманнсдорф был неумолим: без обиняков указав на то, что в теперешних условиях оказать военную поддержку испанцам во Фландрии, Бургундии или в Италии практически невозможно, он не без иронии заметил, что подобное положение будет сохраняться не всегда. И хотя в Испании горячо протестовали против "сепаратного" австрийского курса, правота Траутманнсдорфа была доказана временем: несмотря ни на что, вплоть до начала XVIII века Вена и Мадрид продолжали придерживаться дружественной по отношению друг к другу политики, время от времени принимавшей характер совместных выступлений, в том числе и на поле боя. Однако интересы австрийской династии уже не приносились в жертву внешнеполитическим целям Испании.
В отношении Священной Римской империи был избран тот же подход. Не отвергая значения императорской короны и в качестве символа, и в качестве важнейшего средства укрепления внешнеполитических позиций, Траутманнсдорф потребовал жесткой расстановки приоритетов. Со времен Максимилиана I Вена стремилась придать собственному дипломатическому курсу общеимперское значение, однако исход начавшихся в 1618 году событий наглядно свидетельствовал о провале этой политики, последним усилием которой стал Пражский договор. Теперь Траутманнсдорф не видел необходимости идти на дно вместе с разрушающимся кораблем: будущее принесет императору новые возможности для упрочения его положения в Германии, но безопасность Австрии и всего конгломерата наследственных габсбургских владений не должна подвергаться риску из-за имперских притязаний Вены. И хотя эта "политическая переориентация" растянулась на несколько столетий, то замедляя, то ускоряя свой ход, уже в 1648 году можно было говорить о рождении новой европейской державы - Австрии. И для нее переговоры в Вестфалии проходили достаточно успешно.
Признав французские завоевания в Лотарингии и Эльзасе, Траутманнсдорф сохранил для Габсбургов Богемию. Значение этого приобретения трудно было переоценить и вплоть до появления на авансцене истории "романтического национализма" Чешское королевство оставалось одним из главных источников внешнеполитического могущества династии. Силезия, некогда переданная саксонцам в качестве расплаты за оказываемую императору военную поддержку, также осталась под контролем Вены. Таким образом, за исключением Бургундии, Эльзаса и Лотарингии, наследственные габсбургские владения не стали предметом дипломатического торга.
Вместе с тем эльзасская и лотарингская землевладельческая элиты, а также все крупные города оставались инкорпорированными в имперские структуры, что порождало для Вены не только трудности, но и возможности. Габсбурги смирились с французской оккупацией, но новое правовое положение Эльзаса и Лотарингии оставалось запутанным и неясным: бурбонская администрация и имперские города, власть французской короны и германские князья. Эта запутанность отражалась и на картах региона, в котором анклавы французской территории соседствовали с землями герцогства Лотарингского или столицей Эльзаса "вольным имперским городом" Страсбургом.
Умело сыграв на тщеславии курфюрстов, Траутсманндорф не позволил включить в текст мирного соглашения пункт, воспрепятствовавший бы наследнику Фердинанда III участвовать в следующих имперских выборах. Мазарини, в перспективе рассматривавший возможность выдвижения бурбонского кандидата, вынужден был отозвать свое предложение. Вместе с тем, хотя габсбургской дипломатии и не удалось помешать юридическому закреплению права наследственных имперских правителей проводить самостоятельную внешнюю политику, князья все же были несколько ограничены запрещением вступать в союзы, направленные против императора. Эта "формальность" имела реальное политическое значение, сохраняя преемственность верховенства носителя короны Карла Великого над князьями.
И все же Траутманнсдорф не мог исправить всех, совершенных в предыдущие годы, политических ошибок. Главными бенефициарами конгресса стали Франция и Швеция.
Названные гарантами достигнутых в Вестфалии соглашений, Париж и Стокгольм приобретали постоянную возможность для вмешательства в дела Империи. Подобная перспектива существовала и прежде, однако теперь для военной интервенции имелись и "правовые обоснования", и куда более выгодные стратегические условия. Завоевания в Эльзасе и Лотарингии означали, что в военном отношении французские армии могли достаточно быстро оказаться на Рейне, переправившись через которой можно было бы угрожать любой имперской столице, включая и саму Вену. А чтобы великая немецкая река не стала препятствием для французских солдат, Мазарини рассчитывал создать дружественный Парижу блок из прирейнских земель Империи.
Шведской армии, с ее померанскими портами и крепостями, отводилась роль французского сторожевого пса, способного в любой момент ворваться в габсбургские владения с севера. Оценивая положение Стокгольма куда реалистичнее большинства его государственных деятелей, Мазарини исходил из долговечности франко-шведского альянса: у Швеции были исключительно враждебные отношения со всеми ее балтийскими соседями и только поддержка французов могла обеспечить сохранение статуса великой державы, приобретенного этим королевством в Тридцатилетней войне.
Территориально на переговорах в Вестфалии Швеция достигла даже больших результатов чем Париж: обширное Бременское епископство на севере Германии и западная часть Померании. Как их законный владелец, шведский король отныне мог непосредственно участвовать в имперской политике, однако, как и предвидел Мазарини, небогатая скандинавская монархия не могла соперничать на этом поле с Францией. И в самом деле, выход Швеции на международную арену в качестве великой державы стал не столько следствием объективных факторов, сколько результатом недальновидности габсбургской политики, умело использованной кардиналом Ришелье. Вся шаткость установленного в 1648 году шведского великодержавия была наглядно продемонстрирована в течение следующих десяти лет, когда Швеция настойчиво, но безуспешно пыталась установить собственную гегемонию на Балтике и в Восточной Европе - задачах, выходивших за пределы возможностей этого государства.
Подлинным победителем стала Франция. Несмотря на ряд затруднений, порожденных как продолжавшейся войной, так и начавшейся в 1648 году Фрондой, в Вестфалии Мазарини сумел достичь большинства внешнеполитических целей, поставленных еще при короле Франциске I. Пояс габсбургских владений в Европе был разорван, Священная Римская империя превращалась в конфедерацию соперничавших между собой государств, династический союз испанских и австрийских Габсбургов подвергся наибольшему испытанию со времен отречения Карла V. Франция становилась ведущим европейским государством, и по населению, и по экономической мощи значительно превосходившим всех своих соседей, включая и Священную Римскую империю.
Последней пришлось расплачиваться за все. Номинально представленная в Оснабрюке наибольшим количеством дипломатов, она фактически оказалась совершенно беззащитной. Да и кто мог бы взяться за безнадежную задачу отстаивания ее границ, теперь уже скорее географических, а не государственных? Можно ли было вообще было говорить о какой-либо имперской дипломатии? Бранденбург и Бавария - наиболее сильные в экономическом и военном отношении государства Германии, были предельно ослаблены и, подобно Австрии, выстраивали внешнюю политику исходя из собственных интересов. Саксония, Гессен-Кассель, Баден, Вюртемберг, восстановленный Пфальц и другие не имели никакой возможности для того, чтобы объединиться и выработать общую стратегию. Слишком велики оказались военные потрясения. Часть этих государств искала поддержки и защиты у Франции, другая с опасением следила за Швецией и мало кто рассчитывал на Фердинанда III. Поэтому Империя, потенциально способная выступать в качестве господствующей силы континента, в Вестфалии предстала в качестве субъекта, а не объекта международной политики.
Территориальные изменения отражали неутешительные итоги войны. Мюнстерский договор фактически вывел за пределы имперской юрисдикции Нидерланды, в Оснабрюке настояниями французской дипломатии был утвержден швейцарский суверенитет. Бургундское наследство было оставлено, французы вышли к Рейну, а шведы контролировали устье Эльбы. Как ленник императора, шведский король завладел половиной померанского герцогства и бременским епископством, в совокупности составлявших значительную часть немецкого побережья Северного и Балтийского морей. Многострадальный Пфальц был восстановлен, но только за счет испанцев: Мазарини, рассчитывавший привлечь Баварию к союзу с Францией, согласился оставить Мюнхену захваченные после 1621 года земли вместе с титулом курфюрста, которого герцог Максимилиан I столь упорно добивался. Наследник "зимнего короля" занял свое место в "коллегии выборщиков", но прежнего значения это курфюршество уже никогда не имело.
Помимо впечатляющих территориальных потерь Священная Римская империя подверглась значительной внутренней трансформации. Историк и правовед XVII столетия фон Пуфендорф метко охарактеризовал новое конституционное устройство Империи как несуразного монстра, порожденного сочетанием абсолютной власти императора в наследственных габсбургских землях и гарантированной двумя иностранными державами конфедерации германских князей. Рейхстаг стал постоянно действующим органом, осуществлявшим как законодательные, так и дипломатические функции. Его постановления могли быть запоздавшими, а пресловутый "имперский суд" вскоре приобрел печальную известность благодаря десятилетиями тянущимся тяжбам, но в целом новые структуры нельзя было назвать безусловно бесполезными. Составляя для Германии и Империи часть последствий политической, экономической и социальной катастрофы 1618 - 1648 гг., они все же были оригинальной и не бесперспективной альтернативой французскому абсолютизму, со второй половины XVII века воспринимавшемуся в большинстве европейских государств как эталонная форма государственного устройства.
Вместе с тем, вновь вступили в силу основные положения Аугсбургского мира, с большей основательностью опиравшиеся теперь на религиозные предпочтения жителей земель, а не их правителей. Все это, разумеется, не могло обратить вспять событий, случившихся в годы войны и конфессиональная карта Центральной Европы подверглась необратимым изменениям: австрийские и чешские протестанты, прежде представлявшие собой немалую во всех отношениях силу, практически полностью сошли со сцены. Придерживающийся принципа "поскольку владеете" Траутсманндорф отказался идти на какие-либо уступки кальвинистам и лютеранам в австрийских владениях и Империя окончательно разделилась на католический юг и протестантский север.
24 октября 1648 года Оснабрюкский договор завершил войну, тогда же получившую название Тридцатилетней. Вестфальский мир прервал боевые действия, но прошло еще два года, в течение которых шведская армия удерживала Прагу и большую часть Богемии. Шведы покинули габсбургские владения только после того, как Стокгольм получил пять миллионов талеров за "военные издержки".
Обычно утверждается, что исход Тридцатилетней войны покончил с мечтами об "универсальной империи". С этим трудно согласиться. 1648 год стал свидетелем отказа от намеченных в договоре Оньято целей, к которым, однако, никак нельзя было отнести намерение возродить империю Карла V. Даже в случае победы Фердинанда II над германскими протестантами и успешного завоевания Нидерландов испанскими войсками речь шла бы об усилении Мадрида и Вены, а вовсе не о европейской гегемонии, тем более - под властью одного монарха. Однако сама идея "универсальной империи" никуда не исчезла. Подпитываемая возросшими возможностями Франции, она нашла себе теоретическое обоснование в памяти об основателе династии Каролингов - франкском короле Карле Великом, который правил из своего дворца в Аахене и, в отличие Карла V, действительно мог претендовать на роль "императора Европы". Воссоздание его державы стало главной задачей долгого правления короля Людовика XIV, которому в год окончания Тридцатилетней войны исполнилось десять лет.
...
Может показаться, что в течение войны Мадрид и Вена неоднократно находились в полушаге от реализации своих амбициозных планов и только удивительно неблагоприятное сочетание случайных факторов каждый раз обрушивало уже воздвигнутое было здание габсбургской победы. В действительности же, все обстояло совершенно противоположным образом: долгое время военно-политическая конъюнктура складывалась для испанской и особенно австрийской ветви династии поразительно удачным образом. Османское государство на десятилетия оказалось поглощенным внутренними неурядицами и войной на своих восточных рубежах, а европейские противники австро-испанского альянса сумели предпринять эффективные контрмеры только с появлением правительства Ришелье.
В начале войны габсбургский император располагал испанским серебром и солдатами, сыгравшими ключевую роль в быстром разгроме протестантских армий Пфальца и Богемии. Если бы Фердинанд II оказался способен мудро использовать растерянность и уныние, охватившее германскую оппозицию после известий о битве при Белой Горе, то "имперская конституция" могла быть трансформированной в нечто более соответствующие политическим целям Габсбургов. Но вместо этого император вынужден был следовать в фарватере испанской политики и баварских амбиций, охотно потакая и собственной религиозной ревности. К 1625 году Вена и Мадрид утратили набранный темп: испанцы безнадежно завязли во Фландрии и морской войне с голландцами, а вступление в войну Англии и Дании хоронило любые надежды на скорейшее завершение "германского конфликта", приобретшего общеевропейский размах. Вина за это падала в основном на испанский кабинет, но и император внес посильную лепту.
Тем не менее, благодаря предыдущим успехам, а также настойчивости Фердинанда II и Филиппа IV, ложная политика могла демонстрировать видимость успеха еще долгих пять лет. Созданная Валленштейном армия позволила установить контроль над Северной Германией, разбить Данию и добиться победы в Мантуанской кампании своего испанского союзника. Казалось, что 1629 год должен был стать вершиной габсбургских успехов, но на самом деле к этому времени и испанская, и австрийская ветви династии уже исчерпали свой запас удачливости.
Это было неизбежно. Нельзя постоянно полагаться на пассивность противников, одновременно не оставляя им иного выбора, кроме как вновь и вновь браться за оружие. Ну а поскольку стратегия Фердинанда оказалась не более успешной чем военные операции Филиппа, то уже затихавшая было борьба в Империи вспыхнула вновь. Шведская интервенция была поддержана даже Саксонией, вплоть до середины двадцатых годов выступавшей в качестве военного союзника императора.
Имелись ли вообще шансы на успешную реализацию той религиозно-политической "унификации", которой Габсбурги с таким упорством пытались добиться вплоть до начала последнего десятилетия войны? То, что структура Священной Римской империи в принципе была способна изменяться под влиянием времени и обстоятельств, подтверждается всей ее историей. В ином случае она бы не просуществовала так долго - почти тысячу лет. В XVI веке Империя продемонстрировала способность выдержать многое - Аугсбургский договор, обеспечивший религиозный мир на пятьдесят лет, упорная борьба с османской экспансией на Балканах и победа в Итальянских войнах свидетельствуют об ее потенциале. Вместе с тем, очевидно, что процесс конфедеративного развития Германского королевства, составлявшего основу "Римской империи", начался за столетия до Тридцатилетней войны. А победа над Валуа была одержана при помощи голландских и английских союзников Вены и Мадрида, о чем следовало бы помнить участникам "договора Оньяте".
Так или иначе, но не может быть ни малейших сомнений в том, что стратегия Фердинанда II, принявшая внешнюю форму католического крестового похода, рано или поздно привела бы к катастрофе - с участием ли Испании или без него. Не должен вводить в заблуждение и тот факт, что правительство габсбургского императора стремилось к той же цели, что и его французские или испанские коллеги - в конечном счете, политики всегда стремятся к одному и тому же. Победителя от неудачника отличает умение отделять невозможное от возможного и определять верные средства достижения последнего. Людовик XIII мог позволить себе начать и довести до победного конца квази-религиозную войну с гугенотами, вступить в затяжной конфликт с высшей аристократией, одновременно ведя и активную внешнюю политику, а Фердинанд II и Филипп IV - нет. Католический фанатизм габсбургского императора антагонизировал протестантскую часть Империи, внешняя политика Оливареса сделала Испанию банкротом. Очевидно, что в Вене и Мадриде осознали это слишком поздно.
Пражский мир, инспирированный Траутманнсдорфом, был шагом в верном направлении - запоздавшим минимум на десять лет. Ответственность за это возлагают главным образом на Фердинанда II, но и его преемник продемонстрировал куда больше упрямства, чем стоило. Новый император потерял немало лет, прежде чем невозможность достижения сколько-нибудь значимого военного превосходства стала для него очевидной. Филиппу IV также следовало поспешить с поисками дипломатических решений задолго до битвы при Рокруа. В конечном счете, неловкие действия испанского и императорского правительств способствовали успеху антигабсбугской коалиции ничуть не меньше усилий Ришелье и Мазарини.
Заключительный период войны стал наиболее тяжелым для жителей Европы - и наименее значимым в стратегическом отношении. Кампании сороковых годов были масштабнее походов Валленштейна и Тилли, но велись они за признание уже состоявшегося факта, заключавшегося в том, что габсбургский блок потерпел поражение в двух решающих пунктах своего предвоенного планирования. Ни при каких обстоятельствах нельзя было уже рассчитывать на подчинение Нидерландов и Империи Мадриду и Вене - напротив, предстояло определиться тем, какую цену придется уплатить за столь провальную реализацию заключенного в 1617 году в Вене соглашения.
Вестфальский мир не создавал пресловутого "баланса сил", поскольку последний и без того существовал в Европе как минимум со времен Верденского договора и распада империи Карла Великого. Не внес конгресс и чего-то принципиального нового в дипломатические практики, в основных принципах сформулированные уже в эпоху Возрождения. Вестфальский мир лишь подытожил упадок Испании, начавшийся еще в XVI веке, и закрепил "политическую фрагментацию" Священной Римской империи, конфедеративный характер развития которой был определен еще падением династии Гогенштауфенов.
И все же, новая эпоха действительно наступала: с XV века непрерывно расширяясь за пределы континента, к 1648 году государства Европы стеснились между собой как никогда прежде. Паутина европейской дипломатии протянулась от Лиссабона и Лондона до Варшавы и Константинополя, мгновенно реагируя на малейшие колебания: каждый региональный или колониальный конфликт неизбежно становился частью общего противостояния великих держав и их союзников, занимая свое место в расчетах правительственных кабинетов.