Зарисовки 2.0
- продолжаем наш дипломатический цикл, сегодня у нас поляки и немножко осман. А еще постскриптум.
Собрались и делють.
Семилетняя война истощила силы и победившей Великобритании, и проигравшей Франции. В обеих державах возобладало настроение, главным лейтмотивом которого было ощущение необходимости некоей политической передышки. В Лондоне собирались придать известное упорядочение нестройному ряду заморских владений короны, надеясь этим поспособствовать разрешению проблемы гигантского государственного долга страны, а в Париже шли туманные обсуждения о давно уже назревших внутренних реформах, без чего успешная внешняя политика уже не представлялась французам возможной. Более того, Францию охватило нечто вроде апатии и отвращения к войнам вообще - общественное настроение, схожее с тем, что распространилось в Европе после Первой мировой войны.
Таким образом, и переключившая свое внимание на североамериканские и индийские дела Великобритания, и рассчитывавшая экономии ради минимизировать свои европейские риски Франция с почти одинаковой настойчивостью стремились избежать участия в каких-либо масштабных конфликтах. При этом британское правительство смотрело на ситуацию в мире со значительной долей оптимизма, тогда как в потерпевшем поражение Версале дипломатическая линия приняла отчетливо оборонительный, "защитный" характер, столь резко отличавшийся по духу от авантюристических планов времен Войны за Австрийское наследство и первой военной кампании против Пруссии в 1757 году.
Испытывая неуверенность в собственных силах и вместе с тем вовсе не считая поражение, нанесенное им Великобританией, окончательным, французы надеялись в значительной степени переложить на союзников бремя поддержания своего влияния на континенте, выигрывая время до того момента, когда можно будет вновь выступить против Лондона - в куда более благоприятных условиях. Но как этого было добиться? Начиная с 1688 года Франции никак не удавалось политически изолировать своего островного противника, вновь и вновь находившего себе "друзей" в Европе.
Теперь, после громких военных неудач прошлой войны, в Версале вновь обратились к забытому было искусству дипломатии. Пятьдесят лет назад династический союз сблизил Париж с Мадридом, избавив Францию от угрозы войны на своих южных границах - и политическое соглашение с Габсбургами тоже должно было дополниться династическим браком, превращавшим отношения между австрийцами и французами в "семейное дело".
Для Версаля это было крайне важным не только в рамках политического обеспечения безопасности французских границ в предстоящем столкновении с Лондоном. "Германская проблема" - опасность объединения Священной Римской империи под властью одного из правящих в ней домов или, того хуже, пускай и несколько отошла на второй план ввиду острого англо-французского противостояния последних десятилетий, однако все еще оставалась как минимум второй по значимости в перечне внешнеполитических вызовов Франции. Другой стороной этой проблемы была угроза того, что империя могла стать проводником влияния не германской великой державы - Великобритании или даже России.
И было еще одним фактором, из-за которого Россия постепенно переместилась в фокус версальской политики.
История франко-русских отношений в прошлом обещала мало хорошего в будущем. Во времена правительства кардинала Мазарини французы безуспешно пытались остановить продвижение русских в Речи Посполитой, а в годы Войны за Испанское наследство возлагали на Санкт-Петербург изрядную долю вины за то, что потенциальный шведский союзник Франции Карл XII оказался связан кампаниями в Польше и в России. Во время войн за польское и австрийское наследство русское правительство отправляло на Рейн крупные войсковые контингенты, чем усиливало позиции Габсбургов на мирных переговорах с французами. В 1762 году русские вышли из Семилетней войны, тем самым фактически лишив Версаль возможности хоть как-то компенсировать свое поражение в колониях демонстративным "наказанием" прусского короля.
К тому же, несмотря на ход Семилетней войны, разделившей русских и англичан, в Версале полагали, что российская дипломатия вновь находится под влиянием Лондона, а с недавних пор еще и Берлина. Великобритания была ведущим торговым партнером русских, англичане активно участвовали в развитии и усилении российских ВМС, а придворный переворот 1762 года с точки зрения французов привел лишь к замене пруссофила Петра III на дочку прусского фельдмаршала - царицу Екатерину II. Неприятный противник и ненадежный союзник - такой в общем была оценка Санкт-Петербурга во Франции середины шестидесятых годов XVIII века.
Противоречия двух великих держав приобретали все более отчетливый характер - французская и русская дипломатия активно боролись за влияние на Швецию и Польшу, тогда как стратегия Версаля в Константинополе определялась желанием использовать османское государство для отвлечения русских от Речи Посполитой. Французов пугали польские амбиции Санкт-Петербурга - начиная с 1710 года распространение российского влияния в восточном-европейском королевстве шло постепенно, но неуклонно. Таким образом, польская проблема приобретала для Версаля германский характер: сокрушив поляков, Романовы могли повторить попытку Петра I укрепить свое влияние в Священной Римской империи, степень которого и без того уже представлялась французам чрезмерной.
В 1757 году Бурбоны заключили союз с австрийцами ради того, чтобы оградить себя от серьезной войны в Германии - и не добились желаемого. Теперь же для главы французской дипломатии герцога Шуазеля перспектива российского проникновения в империю означала постоянную угрозу столкнуться с необходимостью вести новую, еще более тяжелую сухопутную войну. Русско-прусский союз, проложенный через польские равнины, мог обречь на неудачу новую попытку Версаля нанести Великобритании поражение на море и в колониях. Французы, как и пруссаки прежде, переоценивали способности британской дипломатии влиять на российскую внешнюю политику, но не обманывались насчет намерений Санкт-Петербурга в Германии и Польше. Рассчитывавший в ближайшие годы восстановить французский военно-морской флот в прежней мощи Шуазель надеялся воздвигнуть на пути у русских достаточное количество препятствий, чтобы надолго отвлечь их от европейских дел. В первую очередь, французская дипломатия сконцентрировалась на Польше, к защите которой в Версале надеялись привлечь и турок, и австрийцев.
Между тем, опасения Шуазеля насчет практического значения русско-прусского сближения быстро становились явью. Едва только закончилась Семилетняя война, как российская и прусская дипломатия объединились в стремлении завершить эпоху саксонской династии Веттинов в Польше. Мотивация Фридриха II была вполне однозначной - он полагал Дрезден безусловно враждебным, слишком зависимым от Вены, а главное - опасным в своем династическом союзе с поляками той вовлеченностью в европейскую политику, что уже не раз в XVIII ставила Речь Посполитую в сложное дипломатическое положение по отношению к соседним державам. Во время Семилетней войны и прусскому королю пришлось столкнуться с политической проблемой польского участия в конфликте: формально не принимавшая участия в боевых действиях Варшава оказалась связанной с антипрусской коалицией личностью своего короля - саксонского курфюрста. Русские войска вышли по польским равнинам к Бранденбургу, а самому королю пришлось вступить с одним польским магнатом в настоящую войну, закончившуюся пленением последнего. Хорошо осведомленный о предвоенных австро-русских планах размена Восточной Пруссии на Курляндию, Фридрих II надеялся теперь исключить поляков из европейских комбинаций, оставив их в "сонном состоянии": требовалось завершить саксонскую эпоху в Польше и "помочь" шляхте избрать себе короля из среды многочисленных местных кланов.
Для Екатерины II, также без какой-либо симпатии относившейся к Саксонии и ее венским покровителям, рассуждения "короля-философа" пришлись очень кстати - у новой российской императрицы уже имелся кандидат на польский престол. Речь шла о Станиславе Понятовском, которого Екатерина II хорошо знала лично - и как своего любовника в предшествующие Семилетней войне годы, и как человека слабовольного, наверняка неспособного привести запущенные польские дела в надлежащий порядок. Последнее имело немаловажное значение, поскольку в Санкт-Петербурге не собирались ограничиваться дипломатической изоляцией Речи Посполитой, но надеялись установить над Варшавой политический контроль - с участием Берлина, но уже без Вены. Более того, уже в 1763 году ближайшие советники императрицы сошлись на мнении о необходимости продвинуть границу Российской империи вплоть до Западной Двины, хотя в данном случае российским правительством двигало даже не желание расширить собственные территории или еще больше ослабить польско-литовское государство, а экономическое расстройство своих приграничных земель, крепостное население которых уже многие годы массово бежало в Речь Посполитую.
Переговоры между Берлином и Санкт-Петербургом по поводу Польши приобретали все более "практический характер", а потому когда в октябре 1763 года Европу облетела новость о смерти саксонского курфюрста и польского короля Августа III, у России и Пруссии все уже было согласовано. Фридрих II вежливо, но недвусмысленно сообщил саксонцам, что не пропустит их войска (в Польшу) через Силезию. В Дрездене рассчитывали на французскую и австрийскую поддержку, но поскольку обе державы все же не собирались доводить дело до прямой интервенции, то вопрос теперь должен был разрешиться столкновением исключительно польских сил, опиравшихся на ту или иную великую державу.
В этом смысле стоявшая за кандидатурой Понятовского магнатская группировка обладала всеми преимуществами над своими противниками - в первую очередь потому, что могла выставить большее число коней и сабель. Помимо прочего, общественные симпатии были тоже на ее стороне, поскольку с новой династией многие поляки связывали надежды на проведение давно уже назревших реформ по прусскому или австрийскому образцу. Поэтому, в отличие от событий начала тридцатых годов, на этот раз избрание короля обошлось без вооруженного конфликта. В марте 1764 года Берлин и Санкт-Петербург заключили официальный союз, продемонстрировав намерение действовать в польских делах "полюбовно", а в ноябре король Станислав II уже принимал поздравления в Варшаве от европейских посланников.
Среди них был и представитель Российской империи, генерал Николай Репнин. Назначение бывшего военного представителя при прусском короле на должность российского посланника в Варшаве стало одним из наиболее неудачных кадровых решений Санкт-Петербурга. С самого начала представитель императрицы Екатерины II повел себя в Польше крайне неловко - самонадеянный и агрессивный солдафон, он демонстративно обращался с поляками и их королем так, будто речь шла о "варварском государстве", а не о европейской державе. Это, вероятно, сыграло бы отрицательную роль при любом развитии событий, но и общая политическая линия, принятая в Санкт-Петербурге в отношении польских дел, была далека от заявленных целей русско-прусского союза. Вместо того, чтобы "успокоить" Речь Посполитую, неуклюжая российская дипломатия добилась совершенно противоположного эффекта.
После коронации Станислав II и стоявшая за ним "партия реформаторов" столкнулись с сильной оппозицией в сейме, где еще недавно поддерживающие нового короля депутаты теперь выступали против монарха, поскольку не собирались отказываться ни от давнего шляхетского права на Libertum Veto, ни соглашаться на конфессиональное равноправие всех подданных короны. То, что российский посол в Варшаве являлся одним из главных сторонников законопроекта о правах "диссидентов", то есть православных жителей королевства, также вызывал у польской оппозиции известные подозрения.
Обе стороны не были искренними в своих декларациях: Станислав II и его советники надеялись укрепить королевскую власть, ради чего были готовы пойти навстречу русским пожеланиям в отношении своих православных подданных, вполне отдавая себе отчет в истинных мотивах Санкт-Петербурга - создать собственную политическую группировку в Речи Посполитой, а в сейме же напротив, собирались сохранить "старые свободы", т.е. прежнее государство магнатов, а потому считали удобным дать бой королевской партии в самом начале, на столь выгодном с пропагандистской точки зрения поле, как католическая вера, защитниками которой объявили себя противники Понятовского.
При этом действия Репнина были грубы и безыскусны - его тактика запугивания и угроз вызывала раздражение даже у тех поляков, что в целом выступали за реформы, в том числе и в конфессиональном вопросе. Прусский посол в Польше с тревогой информировал своего короля о том, что французские и австрийские дипломаты оказывают поддержку оппозиции в сейме и продолжение русской политики репнинскими методами неизбежно приведет к "патриотическому восстанию". Фридрих II, изначально желавший избежать именно такого развития событий, пытался повлиять на Санкт-Петербург, но в середине шестидесятых годов императрица Екатерина II все еще ощущала себя на российском престоле весьма неустойчиво и опасалась открыто выступать против "ястребов" в собственном окружении.
Между тем, ситуация в Речи Посполитой явно выходила из-под контроля. Неожиданно для Станислава II русские неофициально выступили в поддержку требований католической оппозиции - в той их части, где речь шла о сопротивлении королевским реформам в государственном устройстве Речи Посполитой. Заручившись неохотной поддержкой Берлина, из Санкт-Петербурга инициировали создание новой польской конституции - российское правительство фактически предъявляло полякам ультиматум. Новый сейм, получивший название "репнинского", проходил под диктатом Санкт-Петербурга - несколько депутатов даже были арестованы и высланы в Калугу, на территорию Российской империи. К весне 1768 года практически все королевские реформы были упразднены, а liberum veto утверждено в качестве основополагающего принципа польского государственного устройства. Вместе с этим был и разрешен "диссидентский вопрос" - православные и протестанты Речи Посполитой получили право занимать государственные должности наравне с католиками.
Торжество Санкт-Петербурга представлялось абсолютным - лишившийся поддержки в собственной стране Станислав II потерпел поражение в своих реформаторских замыслах, а "диссиденты" должны были, по выражению одного из российских дипломатов, сыграть роль "инфлюэнцы", ослаблявшей Речь Посполитую. Политикой, однако, дело не ограничивалось - еще до окончания работы "репнинского сейма" русские попытались сформировать собственную "конфедерацию" из подданных Станислава II. Но несмотря и на крупные суммы, потраченные Санкт-Петербургом для этой цели, и на известное стремление православных или протестантских жителей Речи Посполитой к религиозной и политической эмансипации, мало кто из не католической шляхты польско-литовского государства был готов начать мятеж против короны или тем более искренне желал перейти под власть России.
Но мятеж все равно начался - агрессивные и недвусмысленные действия русских не могли не вызвать соответствующей реакции. Не удивительно, что и в Париже, и в Вене увидели в этой ситуации прекрасную возможность для своего возвращения на польскую сцену. Поддержанные Францией и отчасти австрийцами, не препятствовавшим своим бурбонским союзникам, польские противники Станислава II в феврале 1768 года объявили в городе Бар о создании конфедерации, то есть открытом восстании против короны. Конфедераты состояли из прежней католической оппозиции в сейме и ряде разочаровавшихся в своем монархе реформаторов, справедливо утверждавших, что политика Санкт-Петербурга носит исключительно деструктивный, враждебный Варшаве характер, не зависящий от реального правового статуса польских "диссидентов".
В военном отношении их силы были представлены конным шляхетским ополчением, не слишком дисциплинированным и малоэффективным в противостоянии регулярной армии, однако именно ее у Станислава II и не было. Очень скоро в Речи Посполитой начали происходить сцены, напоминавшие о худших периодах восточно-европейской истории: "ответом" на выступление конфедератов стало восстание крестьян в восточных воеводствах - отряды украинских "гайдамаков", вожаки которых ссылались на "милостивую грамоту" русской императрицы, якобы повелевшей им перебить католическую шляхту и евреев, развязали в отношении последних настоящий террор, приведший к многотысячным жертвам, в то время как парализованная гражданской войной королевская администрация была бессильна остановить вал насилия, прокатившийся по стране.
Потерявший надежду справиться с возникшим кризисом собственными усилиями, Станислав II обратился за помощью к Берлину и Санкт-Петербургу.
Пруссия отказала, поскольку Фридрих II не желал участвовать в военном подавлении "барской конфедерации" - король опасался, что в случае совместной русско-прусской интервенции у Вены и Парижа создастся впечатление о полной солидарности пруссаков с неуклюжей русской политикой, чего в действительности не было и именно поэтому желал сохранить свободу рук. У Санкт-Петербурга такого выбора уже не оставалось. Не доверяя Станиславу II, российское правительство вынуждено было поддержать его, поскольку к этому моменту король оставался единственным реальным пророссийским политическим фактором в Речи Посполитой - закономерный итог катастрофической дипломатической тактики предыдущих лет. Таким образом, основная тяжесть борьбы с восставшими ложилась на русские войска, участие которых в этом противостоянии создавало прецедент и то самое поле "политических возможностей", появления которого так стремился избежать прусский король.
К лету лету 1768 года русские войска заняли "столицу" конфедератов, но восстание вовсе не было подавлено. Значительная часть армии восставших просто разбилась на небольшие отряды, разгромить которые русским никак не удавалось, в то время как другие восставшие укрылись в венгерских владениях Габсбургов, откуда производили регулярные вылазки в Польшу. Это была лишь военная часть стоявших перед Россией трудностей, главная же проблема заключалась в том, что даже в союзе с Пруссией и при демонстративном отчуждении Великобритании от польских дел, Санкт-Петербург не мог действовать в Польше без оглядки на остальные европейские кабинеты - тем более, когда значительная часть польской элиты активно выступала против русской политики.
А плохо продуманная и дурно проводимая дипломатическая линия продолжала приносить свои плоды - события в Польше приняли еще более опасный характер после того, как отряд "гайдамаков" атаковал и разграбил несколько османских городов на Подолье и в Молдавии. Возмущение Константинополя вызвало и то что, отчасти признав свою ответственность за случившееся, русские власти отказались наказывать виновных, ограничившись демонстративной - на глазах у представителей султана - поркой нескольких участников нападения. Апелляцию к законам Российской империи, запрещающим-де смертную казнь, возмущенные турки восприняли как издевку и немедленно запросили у Вены разрешения пропустить османскую армию через австрийскую Трансильванию - для помощи польским конфедератам.
Жесткий тон Константинополя был обусловлен не только действиями русских, не осознавших сперва всей серьезности намерений турок, но и усилиями французской дипломатии, которая увидела в стремительно развивающемся русско-турецком кризисе прекрасную возможность для того, чтобы одним ударом поразить несколько целей - ослабить русских войной с Османской империей и, посредством вооруженных сил султана, поддержать польское восстание.
Для России, уже потратившей на интриги и войну в Польше огромные средства, складывалась безрадостная ситуация, винить за которую русские могли исключительно самих себя. Изначально располагая в Речи Посполитой лояльным к Санкт-Петербургу монархом, пользовавшимся поддержкой в обществе, российская дипломатия умудрилась испортить всё и увязнуть в польских делах. Осенью 1768 года Репнина спешно отозвали из Варшавы, вернув на военную службу, но это запоздалое решение не могло ничего исправить - Константинополь уже объявил Санкт-Петербургу войну, по османскому обычаю арестовав посольство России. Турецкая армия развернула свои палатки на Днестре, а конфедераты строили планы вернуться в Варшаву при помощи османской конницы.
Оказавшись на руинах своей внешнеполитической линии, в Санкт-Петербурге оказались несколько более восприимчивыми к мнению единственного русского союзника - прусского короля. Фридрих II, со скепсисом наблюдавший за операциями русских в Польше и на Днестре, с неохотой субсидировал военную кампанию против турок, но по-настоящему беспокоили короля не расходы, а возможность выступления Австрии и Франции на стороне османов и польских конфедератов. В этом случае Пруссия, как союзник России, должна была поддержать Санкт-Петербург, однако воевать с австрийцами и французами из-за русской политике в Польше Фридрих II совершенно не желал, тем более, что даже в случае победы все приобретения последней выпадали бы на долю России. В то же время, полный разрыв с Санкт-Петербургом был не в его интересах, поскольку оставшаяся в одиночестве Пруссия стала бы весьма уязвимой. Таким образом, предстояло найти решение, способное и разрешить польский кризис, и локализовать последствия репнинской дипломатии хотя бы рамками русско-турецкой войны.
Фридрих II обратился к проверенной формуле - соглашению между Берлином, Санкт-Петербургом и Веной, однако прежде всего следовало убедиться в том, что австрийцы и русские готовы к переговорам. Вполне оправданное недоверие Австрии к русской дипломатии и продолжавшееся в России противостояние придворных группировок, оказывающее немалое влияние на проводимую Россией внешнеполитическую линию, делали эту задачу если и не невыполнимой вовсе, то весьма сложной.
Тем не менее, Фридрих II взялся за дело с привычным упорством. Буквально бомбардируя российских государственных деятелей и саму императрицу предупреждениями о неизбежном вступлении Австрии в войну, он провел несколько личных встреч с австрийскими государственными деятелями, главной из которых стало свидание с Кауницем, состоявшееся осенью 1770 года. На ней прусский король и раскрыл практическое значение предполагаемого соглашения трех монархий: вместе с отказом России от сепаратного курса в Варшаве в пользу прежнего тройственного политического "патронажа" над Речью Посполитой, Вена, Берлин и Санкт-Петербург также скрепляли свой союз за счет польско-литовского государства, которому предстояло расплатиться за европейский мир значительной частью своей территории. Кроме того, русские должны были отказаться от территориальной экспансии за счет балканских владений османов и т.н. «Дунайских княжеств» - Молдавии и Валахии. Увидев, что габсбургский канцлер не является принципиальным противником подобной комбинации, Фридрих II обратился к наиболее трудной части своей посреднической миссии - переговорам с русскими.
Осенью 1770 года в Санкт-Петербург отправился принц Генрих, младший брат прусского короля. В столице Российской империи энциклопедически образованный и несколько меланхоличный полководец пришелся не ко двору, но отмахнуться от привезенных им предложений было нельзя. Взвешивая риски, Екатерина II, обладавшая практичным умом и не любившая доводить дело до крайностей, демонстрировала желание поддержать инициативу Берлина, однако на пути к практической реализации этого стремления вставало опасение императрицы выглядеть человеком, который пляшет под флейту прусского короля, тем более, что придворная партия, группирующаяся вокруг тогдашнего фаворита графа Григория Орлова, занимала крайне неуступчивую позицию, сводившуюся к разрешению всех проблем внешней политики исключительно военным путем.
Поэтому положение тревожной неопределенности сохранялась еще на протяжении многих месяцев. И хотя война с турками развивалась для русских достаточно успешно, в Константинополе не собирались заключать мира, а усилившиеся с французской помощью конфедераты вновь перешли к активным действиям. Фридрих II, чьи войска вступили в Польшу и заняли ряд важных пунктов в Западной Пруссии под предлогом создания "санитарного кордона", то есть помощи польским властям в борьбе с эпидемией скота, продолжал рассчитывать на успех своих усилий, однако опасался того, что если в Санкт-Петербурге продолжат тянуть время, создавая у Австрии представление о полном игнорировании габсбургских интересов на Балканах и в Восточной Европе, то Кауниц может решиться на войну. В свою очередь в Вене демонстративно начали переговоры с османским правительством о предоставлении субсидий султану. Ситуация накалялась и в 1771 году русские вынуждены были отправлять новые подкрепления не против турок, а в Польшу и для создания армии, способной хоть немного задержать австрийцев в случае их вступления в войну.
Наконец, дело сдвинулось с мертвой точки. В России Екатерине II удалось парировать все обвинения со стороны орловской придворной партии пространным отчетом о бедственном финансовом положении империи и мнением фельдмаршала Петра Румянцева, который крайне скептически рассматривал перспективы форсирования Дуная и продолжения войны с турками и австрийцами одновременно. "Консультации" между Берлином и Санкт-Петербургом привели к заключению в декабре 1771 года русско-прусской конвенции, ставшей основной для дальнейших переговоров с Веной в рамках предложенного Фридрихом II разрешения польского кризиса.
Теперь уже для Кауница настало время испытывать терпение пруссаков и русских - согласившись в начале следующего года приступить к обсуждению вопроса, австрийцы повысили ставки, развернув еще одну армию на польской границе. Конфедераты ожидали, что Вена вот-вот выступит на их стороне, но после того как габсбургский канцлер счел, что достиг предела возможного, переговоры приобрели практичный характер. Подготовленная Кауницем австро-русская конвенция была подписана в июле 1772 года - вошедшие после этого в Речь Посполитую австрийские войска начали разоружать отряды повстанцев, в то время как уходившие русские передавил им удерживаемые ранее города и замки.
Раздел состоялся. Фридрих II приобрел Западную Пруссию и полмиллиона новых подданных, теперь на Балтике у поляков оставался один лишь порт - "вольный город" Данциг. Австрийцы заняли часть Южной Польши и почти всю Галицию - в два с половиной раза большее пространство чем получил Берлин и два с половиной миллионов человек, проживающих там. Русские взяли под контроль восточные области Великого княжества Литовского, с городами Полоцк и Витебск - более миллиона жителей, но куда менее развитый регион по сравнению с прусскими и австрийскими приобретениями. Суммарно же, Речь Посполитая лишилась около четверти земель и пятой части населения.
Апеллировать полякам было не к кому. Король Станислав II, игравший на протяжении последних лет самую жалкую роль, попытался обратиться к Великобритании, но в Лондоне еще рассматривали русских в качестве дружественной или по крайней мере антифранцузски настроенной державы, а потому не желали портить отношения с Санкт-Петербургом из-за "польских дел". Франция демонстрировала желание помочь, но без участия Австрии ее влияние могло быть лишь опосредованным - через турок, с французской поддержкой решивших продолжать войну с русскими.
И все же, польский король пытался выиграть время, унижаясь до отчаянных писем к Екатерине II - как будто их воспоминания прошлого могли заставить прусские, австрийские или русские войска отойти на старые границы. "Стоит Вам лишь захотеть и Вы можете заставить Ваших союзников уважать Вашу волю, как только она будет высказана... они вовлекли Вас в то, чтобы причинить зло Польше, заставьте их в свою очередь сделать добро", - писал российской императрице Станислав II в январе 1773 года. Такая политическая наивность, конечно, была заранее обреченна на неудачу и осенью того же года польский сейм официально признал "территориальные изменения", произошедшие с Речью Посполитой благодаря появлению союза "трех черных орлов".
Помимо этого, Австрия, Пруссия и Россия выступили в качестве гарантов польской конституции, утвержденной тем же сеймом. Шляхетские свободы были закреплены, равно как и избираемость короля, однако вместе с тем, впервые за долгие годы польская монархия получила некоторые правовые инструменты для проведения внутренних реформ. Польско-литовское государство дорого заплатило за собственную неготовность к модернизации, но все же не было лишено политической будущности.
Между тем, расплачиваться за отсталость общества, государства и вооруженных сил приходилось не только полякам. Объявляя войну России, в Константинополе не были готовы к тому, что на этот русские окажутся куда более опасным противником, нежели в прежние времена. Решающую роль в войне сыграли военно-морские силы Российской империи: во многом это произошло благодаря деятельной поддержке Великобритании. Из Лондона безо всякого удовольствия наблюдали за деятельностью многочисленных французских военных миссий в османском государстве. И без того с подозрительной ревнивостью наблюдавшие за давними экономическими связями Франции и османского государства, британцы опасались того, что реорганизованные французами турецкие войска приведут к полному политическому доминированию Версаля в Константинополе. Военное же поражение османов могло, как рассчитывали в Великобритании, привести к умалению французского влияния на "Блистательную Порту". Поэтому экспедиция русского флота из Балтийского в Эгейское море проходила при полной поддержке Великобритании, предоставившей русским не только свои военно-морские базы, но и офицеров. Значительная часть моряков отправившейся летом 1769 года в Средиземное море русской эскадры состояла из иностранных военных специалистов, без участия которых эффект российского присутствия у берегов Греции и Палестины оказался бы намного менее впечатляющим и куда более кратковременным.
На суше же быстро выяснилось, что турецкие войска с трудом могут выдерживать полевые сражение с организованной на европейский манер русской армией - после ряда поражений османское командование перешло к стратегической и тактической обороне на всех театрах военных действий. Однако, если форсировать Дунай по-настоящему крупными силами русские так не смогли, то на украинских равнинах боевые действия развивались по несколько иному сценарию. Отвечавшие требованиям современной войны еще в меньшей степени нежели османы, татары не были готовы выдерживать ее тяготы. После того, как русские войска легко проникли в Крым, продемонстрировав и слабую фортификацию тамошних крепостей, и неспособность турецких войск защитить полуостров, как крымского хана заставили бежать в Константинополь, а его преемник тут же вступил с русскими в переговоры, закончившиеся осенью 1772 года переходом ханства под "покровительство" России.
Спустя полтора года запросили мира и в Константинополе. Кючук-Кайнарджийский договор, подписанный в июле 1774 года представителем султана в одноименной деревушке на территории современной Болгарии, означал окончательный водораздел в истории русско-турецких отношений - стратегическое превосходство северной империи над южной стало очевидным для всех. Условия мира вполне отражали эти перемены в балансе сил двух европейско-азиатских монархий: помимо вассального Крыма, турки теряли свои украинские владения, а на Северном Кавказе - Кабарду и земли Ногайской Орды между Азовом и рекой Кубань. Была подтверждена и фактическая независимость Молдавского княжества от Константинополя.
Упразднение запрета России иметь военный флот на Черном море, выплата Портой контрибуции и, что было особенно унизительным для турок, признание Романовых покровителями христиан Молдавии и Валахии, довершали картину поражение османского государства в войне. Однако, выбирать не приходилось - из-за российской блокады в Эгейском море турецкая столица подчас находилась на грани голодного бунта, а потому единственная стратегическая возможность - затягивание войны - не могла быть использованной Константинополем.
Победа русских была очевидной, равно как и то, что останавливаться на этом они не собирались - в последовавшие затем годы "дипломатическое наступление" продолжалось с неослабевающим упорством, вновь и вновь заставляя ослабевшую османскую державу отступать и уступать перед требованиями Санкт-Петербурга.
...
p.s. Братцы, короткое объявление по блогу - поскольку, говоря языком предельной ясности, вырисовывается такая конфигурация обстоятельств, что хороших новостей в текущем году окажется не одна, а две, то до поздней весны "зарисовок" в блоге не будет. Конечно, совсем без истории мы на это время не останемся, это я обещаю, но насчет дипломатических баталий - придется подождать. Однако, поверьте, оно того стоит.
Итак, адью - до мая или даже начала июня.
Собрались и делють.
Семилетняя война истощила силы и победившей Великобритании, и проигравшей Франции. В обеих державах возобладало настроение, главным лейтмотивом которого было ощущение необходимости некоей политической передышки. В Лондоне собирались придать известное упорядочение нестройному ряду заморских владений короны, надеясь этим поспособствовать разрешению проблемы гигантского государственного долга страны, а в Париже шли туманные обсуждения о давно уже назревших внутренних реформах, без чего успешная внешняя политика уже не представлялась французам возможной. Более того, Францию охватило нечто вроде апатии и отвращения к войнам вообще - общественное настроение, схожее с тем, что распространилось в Европе после Первой мировой войны.
Таким образом, и переключившая свое внимание на североамериканские и индийские дела Великобритания, и рассчитывавшая экономии ради минимизировать свои европейские риски Франция с почти одинаковой настойчивостью стремились избежать участия в каких-либо масштабных конфликтах. При этом британское правительство смотрело на ситуацию в мире со значительной долей оптимизма, тогда как в потерпевшем поражение Версале дипломатическая линия приняла отчетливо оборонительный, "защитный" характер, столь резко отличавшийся по духу от авантюристических планов времен Войны за Австрийское наследство и первой военной кампании против Пруссии в 1757 году.
Испытывая неуверенность в собственных силах и вместе с тем вовсе не считая поражение, нанесенное им Великобританией, окончательным, французы надеялись в значительной степени переложить на союзников бремя поддержания своего влияния на континенте, выигрывая время до того момента, когда можно будет вновь выступить против Лондона - в куда более благоприятных условиях. Но как этого было добиться? Начиная с 1688 года Франции никак не удавалось политически изолировать своего островного противника, вновь и вновь находившего себе "друзей" в Европе.
Теперь, после громких военных неудач прошлой войны, в Версале вновь обратились к забытому было искусству дипломатии. Пятьдесят лет назад династический союз сблизил Париж с Мадридом, избавив Францию от угрозы войны на своих южных границах - и политическое соглашение с Габсбургами тоже должно было дополниться династическим браком, превращавшим отношения между австрийцами и французами в "семейное дело".
Для Версаля это было крайне важным не только в рамках политического обеспечения безопасности французских границ в предстоящем столкновении с Лондоном. "Германская проблема" - опасность объединения Священной Римской империи под властью одного из правящих в ней домов или, того хуже, пускай и несколько отошла на второй план ввиду острого англо-французского противостояния последних десятилетий, однако все еще оставалась как минимум второй по значимости в перечне внешнеполитических вызовов Франции. Другой стороной этой проблемы была угроза того, что империя могла стать проводником влияния не германской великой державы - Великобритании или даже России.
И было еще одним фактором, из-за которого Россия постепенно переместилась в фокус версальской политики.
История франко-русских отношений в прошлом обещала мало хорошего в будущем. Во времена правительства кардинала Мазарини французы безуспешно пытались остановить продвижение русских в Речи Посполитой, а в годы Войны за Испанское наследство возлагали на Санкт-Петербург изрядную долю вины за то, что потенциальный шведский союзник Франции Карл XII оказался связан кампаниями в Польше и в России. Во время войн за польское и австрийское наследство русское правительство отправляло на Рейн крупные войсковые контингенты, чем усиливало позиции Габсбургов на мирных переговорах с французами. В 1762 году русские вышли из Семилетней войны, тем самым фактически лишив Версаль возможности хоть как-то компенсировать свое поражение в колониях демонстративным "наказанием" прусского короля.
К тому же, несмотря на ход Семилетней войны, разделившей русских и англичан, в Версале полагали, что российская дипломатия вновь находится под влиянием Лондона, а с недавних пор еще и Берлина. Великобритания была ведущим торговым партнером русских, англичане активно участвовали в развитии и усилении российских ВМС, а придворный переворот 1762 года с точки зрения французов привел лишь к замене пруссофила Петра III на дочку прусского фельдмаршала - царицу Екатерину II. Неприятный противник и ненадежный союзник - такой в общем была оценка Санкт-Петербурга во Франции середины шестидесятых годов XVIII века.
Противоречия двух великих держав приобретали все более отчетливый характер - французская и русская дипломатия активно боролись за влияние на Швецию и Польшу, тогда как стратегия Версаля в Константинополе определялась желанием использовать османское государство для отвлечения русских от Речи Посполитой. Французов пугали польские амбиции Санкт-Петербурга - начиная с 1710 года распространение российского влияния в восточном-европейском королевстве шло постепенно, но неуклонно. Таким образом, польская проблема приобретала для Версаля германский характер: сокрушив поляков, Романовы могли повторить попытку Петра I укрепить свое влияние в Священной Римской империи, степень которого и без того уже представлялась французам чрезмерной.
В 1757 году Бурбоны заключили союз с австрийцами ради того, чтобы оградить себя от серьезной войны в Германии - и не добились желаемого. Теперь же для главы французской дипломатии герцога Шуазеля перспектива российского проникновения в империю означала постоянную угрозу столкнуться с необходимостью вести новую, еще более тяжелую сухопутную войну. Русско-прусский союз, проложенный через польские равнины, мог обречь на неудачу новую попытку Версаля нанести Великобритании поражение на море и в колониях. Французы, как и пруссаки прежде, переоценивали способности британской дипломатии влиять на российскую внешнюю политику, но не обманывались насчет намерений Санкт-Петербурга в Германии и Польше. Рассчитывавший в ближайшие годы восстановить французский военно-морской флот в прежней мощи Шуазель надеялся воздвигнуть на пути у русских достаточное количество препятствий, чтобы надолго отвлечь их от европейских дел. В первую очередь, французская дипломатия сконцентрировалась на Польше, к защите которой в Версале надеялись привлечь и турок, и австрийцев.
Между тем, опасения Шуазеля насчет практического значения русско-прусского сближения быстро становились явью. Едва только закончилась Семилетняя война, как российская и прусская дипломатия объединились в стремлении завершить эпоху саксонской династии Веттинов в Польше. Мотивация Фридриха II была вполне однозначной - он полагал Дрезден безусловно враждебным, слишком зависимым от Вены, а главное - опасным в своем династическом союзе с поляками той вовлеченностью в европейскую политику, что уже не раз в XVIII ставила Речь Посполитую в сложное дипломатическое положение по отношению к соседним державам. Во время Семилетней войны и прусскому королю пришлось столкнуться с политической проблемой польского участия в конфликте: формально не принимавшая участия в боевых действиях Варшава оказалась связанной с антипрусской коалицией личностью своего короля - саксонского курфюрста. Русские войска вышли по польским равнинам к Бранденбургу, а самому королю пришлось вступить с одним польским магнатом в настоящую войну, закончившуюся пленением последнего. Хорошо осведомленный о предвоенных австро-русских планах размена Восточной Пруссии на Курляндию, Фридрих II надеялся теперь исключить поляков из европейских комбинаций, оставив их в "сонном состоянии": требовалось завершить саксонскую эпоху в Польше и "помочь" шляхте избрать себе короля из среды многочисленных местных кланов.
Для Екатерины II, также без какой-либо симпатии относившейся к Саксонии и ее венским покровителям, рассуждения "короля-философа" пришлись очень кстати - у новой российской императрицы уже имелся кандидат на польский престол. Речь шла о Станиславе Понятовском, которого Екатерина II хорошо знала лично - и как своего любовника в предшествующие Семилетней войне годы, и как человека слабовольного, наверняка неспособного привести запущенные польские дела в надлежащий порядок. Последнее имело немаловажное значение, поскольку в Санкт-Петербурге не собирались ограничиваться дипломатической изоляцией Речи Посполитой, но надеялись установить над Варшавой политический контроль - с участием Берлина, но уже без Вены. Более того, уже в 1763 году ближайшие советники императрицы сошлись на мнении о необходимости продвинуть границу Российской империи вплоть до Западной Двины, хотя в данном случае российским правительством двигало даже не желание расширить собственные территории или еще больше ослабить польско-литовское государство, а экономическое расстройство своих приграничных земель, крепостное население которых уже многие годы массово бежало в Речь Посполитую.
Переговоры между Берлином и Санкт-Петербургом по поводу Польши приобретали все более "практический характер", а потому когда в октябре 1763 года Европу облетела новость о смерти саксонского курфюрста и польского короля Августа III, у России и Пруссии все уже было согласовано. Фридрих II вежливо, но недвусмысленно сообщил саксонцам, что не пропустит их войска (в Польшу) через Силезию. В Дрездене рассчитывали на французскую и австрийскую поддержку, но поскольку обе державы все же не собирались доводить дело до прямой интервенции, то вопрос теперь должен был разрешиться столкновением исключительно польских сил, опиравшихся на ту или иную великую державу.
В этом смысле стоявшая за кандидатурой Понятовского магнатская группировка обладала всеми преимуществами над своими противниками - в первую очередь потому, что могла выставить большее число коней и сабель. Помимо прочего, общественные симпатии были тоже на ее стороне, поскольку с новой династией многие поляки связывали надежды на проведение давно уже назревших реформ по прусскому или австрийскому образцу. Поэтому, в отличие от событий начала тридцатых годов, на этот раз избрание короля обошлось без вооруженного конфликта. В марте 1764 года Берлин и Санкт-Петербург заключили официальный союз, продемонстрировав намерение действовать в польских делах "полюбовно", а в ноябре король Станислав II уже принимал поздравления в Варшаве от европейских посланников.
Среди них был и представитель Российской империи, генерал Николай Репнин. Назначение бывшего военного представителя при прусском короле на должность российского посланника в Варшаве стало одним из наиболее неудачных кадровых решений Санкт-Петербурга. С самого начала представитель императрицы Екатерины II повел себя в Польше крайне неловко - самонадеянный и агрессивный солдафон, он демонстративно обращался с поляками и их королем так, будто речь шла о "варварском государстве", а не о европейской державе. Это, вероятно, сыграло бы отрицательную роль при любом развитии событий, но и общая политическая линия, принятая в Санкт-Петербурге в отношении польских дел, была далека от заявленных целей русско-прусского союза. Вместо того, чтобы "успокоить" Речь Посполитую, неуклюжая российская дипломатия добилась совершенно противоположного эффекта.
После коронации Станислав II и стоявшая за ним "партия реформаторов" столкнулись с сильной оппозицией в сейме, где еще недавно поддерживающие нового короля депутаты теперь выступали против монарха, поскольку не собирались отказываться ни от давнего шляхетского права на Libertum Veto, ни соглашаться на конфессиональное равноправие всех подданных короны. То, что российский посол в Варшаве являлся одним из главных сторонников законопроекта о правах "диссидентов", то есть православных жителей королевства, также вызывал у польской оппозиции известные подозрения.
Обе стороны не были искренними в своих декларациях: Станислав II и его советники надеялись укрепить королевскую власть, ради чего были готовы пойти навстречу русским пожеланиям в отношении своих православных подданных, вполне отдавая себе отчет в истинных мотивах Санкт-Петербурга - создать собственную политическую группировку в Речи Посполитой, а в сейме же напротив, собирались сохранить "старые свободы", т.е. прежнее государство магнатов, а потому считали удобным дать бой королевской партии в самом начале, на столь выгодном с пропагандистской точки зрения поле, как католическая вера, защитниками которой объявили себя противники Понятовского.
При этом действия Репнина были грубы и безыскусны - его тактика запугивания и угроз вызывала раздражение даже у тех поляков, что в целом выступали за реформы, в том числе и в конфессиональном вопросе. Прусский посол в Польше с тревогой информировал своего короля о том, что французские и австрийские дипломаты оказывают поддержку оппозиции в сейме и продолжение русской политики репнинскими методами неизбежно приведет к "патриотическому восстанию". Фридрих II, изначально желавший избежать именно такого развития событий, пытался повлиять на Санкт-Петербург, но в середине шестидесятых годов императрица Екатерина II все еще ощущала себя на российском престоле весьма неустойчиво и опасалась открыто выступать против "ястребов" в собственном окружении.
Между тем, ситуация в Речи Посполитой явно выходила из-под контроля. Неожиданно для Станислава II русские неофициально выступили в поддержку требований католической оппозиции - в той их части, где речь шла о сопротивлении королевским реформам в государственном устройстве Речи Посполитой. Заручившись неохотной поддержкой Берлина, из Санкт-Петербурга инициировали создание новой польской конституции - российское правительство фактически предъявляло полякам ультиматум. Новый сейм, получивший название "репнинского", проходил под диктатом Санкт-Петербурга - несколько депутатов даже были арестованы и высланы в Калугу, на территорию Российской империи. К весне 1768 года практически все королевские реформы были упразднены, а liberum veto утверждено в качестве основополагающего принципа польского государственного устройства. Вместе с этим был и разрешен "диссидентский вопрос" - православные и протестанты Речи Посполитой получили право занимать государственные должности наравне с католиками.
Торжество Санкт-Петербурга представлялось абсолютным - лишившийся поддержки в собственной стране Станислав II потерпел поражение в своих реформаторских замыслах, а "диссиденты" должны были, по выражению одного из российских дипломатов, сыграть роль "инфлюэнцы", ослаблявшей Речь Посполитую. Политикой, однако, дело не ограничивалось - еще до окончания работы "репнинского сейма" русские попытались сформировать собственную "конфедерацию" из подданных Станислава II. Но несмотря и на крупные суммы, потраченные Санкт-Петербургом для этой цели, и на известное стремление православных или протестантских жителей Речи Посполитой к религиозной и политической эмансипации, мало кто из не католической шляхты польско-литовского государства был готов начать мятеж против короны или тем более искренне желал перейти под власть России.
Но мятеж все равно начался - агрессивные и недвусмысленные действия русских не могли не вызвать соответствующей реакции. Не удивительно, что и в Париже, и в Вене увидели в этой ситуации прекрасную возможность для своего возвращения на польскую сцену. Поддержанные Францией и отчасти австрийцами, не препятствовавшим своим бурбонским союзникам, польские противники Станислава II в феврале 1768 года объявили в городе Бар о создании конфедерации, то есть открытом восстании против короны. Конфедераты состояли из прежней католической оппозиции в сейме и ряде разочаровавшихся в своем монархе реформаторов, справедливо утверждавших, что политика Санкт-Петербурга носит исключительно деструктивный, враждебный Варшаве характер, не зависящий от реального правового статуса польских "диссидентов".
В военном отношении их силы были представлены конным шляхетским ополчением, не слишком дисциплинированным и малоэффективным в противостоянии регулярной армии, однако именно ее у Станислава II и не было. Очень скоро в Речи Посполитой начали происходить сцены, напоминавшие о худших периодах восточно-европейской истории: "ответом" на выступление конфедератов стало восстание крестьян в восточных воеводствах - отряды украинских "гайдамаков", вожаки которых ссылались на "милостивую грамоту" русской императрицы, якобы повелевшей им перебить католическую шляхту и евреев, развязали в отношении последних настоящий террор, приведший к многотысячным жертвам, в то время как парализованная гражданской войной королевская администрация была бессильна остановить вал насилия, прокатившийся по стране.
Потерявший надежду справиться с возникшим кризисом собственными усилиями, Станислав II обратился за помощью к Берлину и Санкт-Петербургу.
Пруссия отказала, поскольку Фридрих II не желал участвовать в военном подавлении "барской конфедерации" - король опасался, что в случае совместной русско-прусской интервенции у Вены и Парижа создастся впечатление о полной солидарности пруссаков с неуклюжей русской политикой, чего в действительности не было и именно поэтому желал сохранить свободу рук. У Санкт-Петербурга такого выбора уже не оставалось. Не доверяя Станиславу II, российское правительство вынуждено было поддержать его, поскольку к этому моменту король оставался единственным реальным пророссийским политическим фактором в Речи Посполитой - закономерный итог катастрофической дипломатической тактики предыдущих лет. Таким образом, основная тяжесть борьбы с восставшими ложилась на русские войска, участие которых в этом противостоянии создавало прецедент и то самое поле "политических возможностей", появления которого так стремился избежать прусский король.
К лету лету 1768 года русские войска заняли "столицу" конфедератов, но восстание вовсе не было подавлено. Значительная часть армии восставших просто разбилась на небольшие отряды, разгромить которые русским никак не удавалось, в то время как другие восставшие укрылись в венгерских владениях Габсбургов, откуда производили регулярные вылазки в Польшу. Это была лишь военная часть стоявших перед Россией трудностей, главная же проблема заключалась в том, что даже в союзе с Пруссией и при демонстративном отчуждении Великобритании от польских дел, Санкт-Петербург не мог действовать в Польше без оглядки на остальные европейские кабинеты - тем более, когда значительная часть польской элиты активно выступала против русской политики.
А плохо продуманная и дурно проводимая дипломатическая линия продолжала приносить свои плоды - события в Польше приняли еще более опасный характер после того, как отряд "гайдамаков" атаковал и разграбил несколько османских городов на Подолье и в Молдавии. Возмущение Константинополя вызвало и то что, отчасти признав свою ответственность за случившееся, русские власти отказались наказывать виновных, ограничившись демонстративной - на глазах у представителей султана - поркой нескольких участников нападения. Апелляцию к законам Российской империи, запрещающим-де смертную казнь, возмущенные турки восприняли как издевку и немедленно запросили у Вены разрешения пропустить османскую армию через австрийскую Трансильванию - для помощи польским конфедератам.
Жесткий тон Константинополя был обусловлен не только действиями русских, не осознавших сперва всей серьезности намерений турок, но и усилиями французской дипломатии, которая увидела в стремительно развивающемся русско-турецком кризисе прекрасную возможность для того, чтобы одним ударом поразить несколько целей - ослабить русских войной с Османской империей и, посредством вооруженных сил султана, поддержать польское восстание.
Для России, уже потратившей на интриги и войну в Польше огромные средства, складывалась безрадостная ситуация, винить за которую русские могли исключительно самих себя. Изначально располагая в Речи Посполитой лояльным к Санкт-Петербургу монархом, пользовавшимся поддержкой в обществе, российская дипломатия умудрилась испортить всё и увязнуть в польских делах. Осенью 1768 года Репнина спешно отозвали из Варшавы, вернув на военную службу, но это запоздалое решение не могло ничего исправить - Константинополь уже объявил Санкт-Петербургу войну, по османскому обычаю арестовав посольство России. Турецкая армия развернула свои палатки на Днестре, а конфедераты строили планы вернуться в Варшаву при помощи османской конницы.
Оказавшись на руинах своей внешнеполитической линии, в Санкт-Петербурге оказались несколько более восприимчивыми к мнению единственного русского союзника - прусского короля. Фридрих II, со скепсисом наблюдавший за операциями русских в Польше и на Днестре, с неохотой субсидировал военную кампанию против турок, но по-настоящему беспокоили короля не расходы, а возможность выступления Австрии и Франции на стороне османов и польских конфедератов. В этом случае Пруссия, как союзник России, должна была поддержать Санкт-Петербург, однако воевать с австрийцами и французами из-за русской политике в Польше Фридрих II совершенно не желал, тем более, что даже в случае победы все приобретения последней выпадали бы на долю России. В то же время, полный разрыв с Санкт-Петербургом был не в его интересах, поскольку оставшаяся в одиночестве Пруссия стала бы весьма уязвимой. Таким образом, предстояло найти решение, способное и разрешить польский кризис, и локализовать последствия репнинской дипломатии хотя бы рамками русско-турецкой войны.
Фридрих II обратился к проверенной формуле - соглашению между Берлином, Санкт-Петербургом и Веной, однако прежде всего следовало убедиться в том, что австрийцы и русские готовы к переговорам. Вполне оправданное недоверие Австрии к русской дипломатии и продолжавшееся в России противостояние придворных группировок, оказывающее немалое влияние на проводимую Россией внешнеполитическую линию, делали эту задачу если и не невыполнимой вовсе, то весьма сложной.
Тем не менее, Фридрих II взялся за дело с привычным упорством. Буквально бомбардируя российских государственных деятелей и саму императрицу предупреждениями о неизбежном вступлении Австрии в войну, он провел несколько личных встреч с австрийскими государственными деятелями, главной из которых стало свидание с Кауницем, состоявшееся осенью 1770 года. На ней прусский король и раскрыл практическое значение предполагаемого соглашения трех монархий: вместе с отказом России от сепаратного курса в Варшаве в пользу прежнего тройственного политического "патронажа" над Речью Посполитой, Вена, Берлин и Санкт-Петербург также скрепляли свой союз за счет польско-литовского государства, которому предстояло расплатиться за европейский мир значительной частью своей территории. Кроме того, русские должны были отказаться от территориальной экспансии за счет балканских владений османов и т.н. «Дунайских княжеств» - Молдавии и Валахии. Увидев, что габсбургский канцлер не является принципиальным противником подобной комбинации, Фридрих II обратился к наиболее трудной части своей посреднической миссии - переговорам с русскими.
Осенью 1770 года в Санкт-Петербург отправился принц Генрих, младший брат прусского короля. В столице Российской империи энциклопедически образованный и несколько меланхоличный полководец пришелся не ко двору, но отмахнуться от привезенных им предложений было нельзя. Взвешивая риски, Екатерина II, обладавшая практичным умом и не любившая доводить дело до крайностей, демонстрировала желание поддержать инициативу Берлина, однако на пути к практической реализации этого стремления вставало опасение императрицы выглядеть человеком, который пляшет под флейту прусского короля, тем более, что придворная партия, группирующаяся вокруг тогдашнего фаворита графа Григория Орлова, занимала крайне неуступчивую позицию, сводившуюся к разрешению всех проблем внешней политики исключительно военным путем.
Поэтому положение тревожной неопределенности сохранялась еще на протяжении многих месяцев. И хотя война с турками развивалась для русских достаточно успешно, в Константинополе не собирались заключать мира, а усилившиеся с французской помощью конфедераты вновь перешли к активным действиям. Фридрих II, чьи войска вступили в Польшу и заняли ряд важных пунктов в Западной Пруссии под предлогом создания "санитарного кордона", то есть помощи польским властям в борьбе с эпидемией скота, продолжал рассчитывать на успех своих усилий, однако опасался того, что если в Санкт-Петербурге продолжат тянуть время, создавая у Австрии представление о полном игнорировании габсбургских интересов на Балканах и в Восточной Европе, то Кауниц может решиться на войну. В свою очередь в Вене демонстративно начали переговоры с османским правительством о предоставлении субсидий султану. Ситуация накалялась и в 1771 году русские вынуждены были отправлять новые подкрепления не против турок, а в Польшу и для создания армии, способной хоть немного задержать австрийцев в случае их вступления в войну.
Наконец, дело сдвинулось с мертвой точки. В России Екатерине II удалось парировать все обвинения со стороны орловской придворной партии пространным отчетом о бедственном финансовом положении империи и мнением фельдмаршала Петра Румянцева, который крайне скептически рассматривал перспективы форсирования Дуная и продолжения войны с турками и австрийцами одновременно. "Консультации" между Берлином и Санкт-Петербургом привели к заключению в декабре 1771 года русско-прусской конвенции, ставшей основной для дальнейших переговоров с Веной в рамках предложенного Фридрихом II разрешения польского кризиса.
Теперь уже для Кауница настало время испытывать терпение пруссаков и русских - согласившись в начале следующего года приступить к обсуждению вопроса, австрийцы повысили ставки, развернув еще одну армию на польской границе. Конфедераты ожидали, что Вена вот-вот выступит на их стороне, но после того как габсбургский канцлер счел, что достиг предела возможного, переговоры приобрели практичный характер. Подготовленная Кауницем австро-русская конвенция была подписана в июле 1772 года - вошедшие после этого в Речь Посполитую австрийские войска начали разоружать отряды повстанцев, в то время как уходившие русские передавил им удерживаемые ранее города и замки.
Раздел состоялся. Фридрих II приобрел Западную Пруссию и полмиллиона новых подданных, теперь на Балтике у поляков оставался один лишь порт - "вольный город" Данциг. Австрийцы заняли часть Южной Польши и почти всю Галицию - в два с половиной раза большее пространство чем получил Берлин и два с половиной миллионов человек, проживающих там. Русские взяли под контроль восточные области Великого княжества Литовского, с городами Полоцк и Витебск - более миллиона жителей, но куда менее развитый регион по сравнению с прусскими и австрийскими приобретениями. Суммарно же, Речь Посполитая лишилась около четверти земель и пятой части населения.
Апеллировать полякам было не к кому. Король Станислав II, игравший на протяжении последних лет самую жалкую роль, попытался обратиться к Великобритании, но в Лондоне еще рассматривали русских в качестве дружественной или по крайней мере антифранцузски настроенной державы, а потому не желали портить отношения с Санкт-Петербургом из-за "польских дел". Франция демонстрировала желание помочь, но без участия Австрии ее влияние могло быть лишь опосредованным - через турок, с французской поддержкой решивших продолжать войну с русскими.
И все же, польский король пытался выиграть время, унижаясь до отчаянных писем к Екатерине II - как будто их воспоминания прошлого могли заставить прусские, австрийские или русские войска отойти на старые границы. "Стоит Вам лишь захотеть и Вы можете заставить Ваших союзников уважать Вашу волю, как только она будет высказана... они вовлекли Вас в то, чтобы причинить зло Польше, заставьте их в свою очередь сделать добро", - писал российской императрице Станислав II в январе 1773 года. Такая политическая наивность, конечно, была заранее обреченна на неудачу и осенью того же года польский сейм официально признал "территориальные изменения", произошедшие с Речью Посполитой благодаря появлению союза "трех черных орлов".
Помимо этого, Австрия, Пруссия и Россия выступили в качестве гарантов польской конституции, утвержденной тем же сеймом. Шляхетские свободы были закреплены, равно как и избираемость короля, однако вместе с тем, впервые за долгие годы польская монархия получила некоторые правовые инструменты для проведения внутренних реформ. Польско-литовское государство дорого заплатило за собственную неготовность к модернизации, но все же не было лишено политической будущности.
Между тем, расплачиваться за отсталость общества, государства и вооруженных сил приходилось не только полякам. Объявляя войну России, в Константинополе не были готовы к тому, что на этот русские окажутся куда более опасным противником, нежели в прежние времена. Решающую роль в войне сыграли военно-морские силы Российской империи: во многом это произошло благодаря деятельной поддержке Великобритании. Из Лондона безо всякого удовольствия наблюдали за деятельностью многочисленных французских военных миссий в османском государстве. И без того с подозрительной ревнивостью наблюдавшие за давними экономическими связями Франции и османского государства, британцы опасались того, что реорганизованные французами турецкие войска приведут к полному политическому доминированию Версаля в Константинополе. Военное же поражение османов могло, как рассчитывали в Великобритании, привести к умалению французского влияния на "Блистательную Порту". Поэтому экспедиция русского флота из Балтийского в Эгейское море проходила при полной поддержке Великобритании, предоставившей русским не только свои военно-морские базы, но и офицеров. Значительная часть моряков отправившейся летом 1769 года в Средиземное море русской эскадры состояла из иностранных военных специалистов, без участия которых эффект российского присутствия у берегов Греции и Палестины оказался бы намного менее впечатляющим и куда более кратковременным.
На суше же быстро выяснилось, что турецкие войска с трудом могут выдерживать полевые сражение с организованной на европейский манер русской армией - после ряда поражений османское командование перешло к стратегической и тактической обороне на всех театрах военных действий. Однако, если форсировать Дунай по-настоящему крупными силами русские так не смогли, то на украинских равнинах боевые действия развивались по несколько иному сценарию. Отвечавшие требованиям современной войны еще в меньшей степени нежели османы, татары не были готовы выдерживать ее тяготы. После того, как русские войска легко проникли в Крым, продемонстрировав и слабую фортификацию тамошних крепостей, и неспособность турецких войск защитить полуостров, как крымского хана заставили бежать в Константинополь, а его преемник тут же вступил с русскими в переговоры, закончившиеся осенью 1772 года переходом ханства под "покровительство" России.
Спустя полтора года запросили мира и в Константинополе. Кючук-Кайнарджийский договор, подписанный в июле 1774 года представителем султана в одноименной деревушке на территории современной Болгарии, означал окончательный водораздел в истории русско-турецких отношений - стратегическое превосходство северной империи над южной стало очевидным для всех. Условия мира вполне отражали эти перемены в балансе сил двух европейско-азиатских монархий: помимо вассального Крыма, турки теряли свои украинские владения, а на Северном Кавказе - Кабарду и земли Ногайской Орды между Азовом и рекой Кубань. Была подтверждена и фактическая независимость Молдавского княжества от Константинополя.
Упразднение запрета России иметь военный флот на Черном море, выплата Портой контрибуции и, что было особенно унизительным для турок, признание Романовых покровителями христиан Молдавии и Валахии, довершали картину поражение османского государства в войне. Однако, выбирать не приходилось - из-за российской блокады в Эгейском море турецкая столица подчас находилась на грани голодного бунта, а потому единственная стратегическая возможность - затягивание войны - не могла быть использованной Константинополем.
Победа русских была очевидной, равно как и то, что останавливаться на этом они не собирались - в последовавшие затем годы "дипломатическое наступление" продолжалось с неослабевающим упорством, вновь и вновь заставляя ослабевшую османскую державу отступать и уступать перед требованиями Санкт-Петербурга.
...
p.s. Братцы, короткое объявление по блогу - поскольку, говоря языком предельной ясности, вырисовывается такая конфигурация обстоятельств, что хороших новостей в текущем году окажется не одна, а две, то до поздней весны "зарисовок" в блоге не будет. Конечно, совсем без истории мы на это время не останемся, это я обещаю, но насчет дипломатических баталий - придется подождать. Однако, поверьте, оно того стоит.
Итак, адью - до мая или даже начала июня.