Человеческие истории
- с известным блогером, писателем, парамедиком, наконец - человеком, дружбой с которым я очень горжусь. У нас в гостях gorky_look.
Все знают, что Горький Лук не любит рассказывать о себе. "Не такой я человек, чтобы рассказывать о себе", - говорит он. И все же, воспользовавшись старым знакомством, я сумел уговорить его на короткое интервью. Получилось ли у нас хоть немного заглянуть за плакатный образ немногословного фронтовика, видавшего виды и много чего еще - судите сами.
- Здравствуй, Вячеслав, - обратился я к хмурому неулыбчивому человеку, одетому в строгий камуфляжный костюм. Сомнений не было - передо мной частично сидел тот самый украинский Хемингуэй, военным приключениям которого мне пришлось посвятить уже не одну строку. Он был мрачен, серьезен и очень бледен.
Мы обменялись рукопожатиям. Ладонь Лука была теплой, но в его глазах сверкала холодная ярость, обдуваемая всеми ветрами Песков. Помолчав несколько мгновений, он заговорил, глядя куда-то сквозь меня.
- Что? Что происходит, а? Дед, понимаешь, дед - ему шестьдесят лет, а он этих визирей, кацапню из нарезного, ты понимаешь, Рома, из нарезного! Мне Муженко звонит - я отвечаю, а Тайра кричит: "Чемодан! Чемодан!" Землянику засыпало, мы кто куда - я смотрю, ааа! Матюшин идет, идет как новенький, а я что? Я весь в этом, весь, ты видишь - я и сейчас в нем! Там война, война... А женщин - женщин любить надо, холить, тогда они тебе козака, козака...
- Слава, а что самое страшное было на войне, - осторожно спрашиваю я, убирая со стола пластмассовые ножи и вилки.
- Где?
- На войне, Слава, на фронте.
- На фронте?..
Выкатив глаза, Горький Лук начинает петь:
А на фронте - горячий и хлесткий
Ураганный бой гудит опять,
И опять служат-дружат два тезки,
И обоих Максимами звать.
- Не бойся, Рома, не бойся. Я солдат! Я писатель!! Я парамедик!!! Я поселки, ты слышишь - поселки вот этими самыми руками!! Ты про венсканы слышал?!
- Слышал...
- Хуй ты слышал!! Хуй!! У меня, считай, ты же грамотный, считай - у меня две, нет, три боевых видзнаки, четыре ротации, пять лет на нуле, ты понял, ты мордаааа! Сидите тут, строчите-дрочите, студаки, говно, грязь. А я книг - шесть книг написал, на те книги танки строят, ты это понимаешь хоть?!
Я молчал.
- Ничего ты не понимаешь, - очень тихим голосом сказал Лук и заплакал. Слезы катились по его приятно округлому лицу и падали прямо в банку с малосольными огурцами.
В телевизоре, подвешенном в правом углу помещения на сверхпрочный турецкий крюк, пела нестареющая Каролина Куек. Нанизывая огурец на указательный палец, успокоившийся Лук наставительно сказал:
- Война, Рома, это не танчики в старкафте двигать. Это протоссы и зерги, або борьба двух начал. Наше начало - протоссовое, а их - зергово. Мы каждого козака ценим, они бросают на нас челябинскую сволочь, прущую на пулеметы, что толстая кацапка в буфет. По мне лично стреляли с террикона - что армата не скажу, но точно танк. А я ведь парамедик и каптерщик, у меня склад. Они стреляют, им оркам все равно, а у меня половина склянок вдребезги.
Лук смеется, подмигивая мне правым глазом. Его левый привычно контролирует помещение - старая закалка бойца дает себя знать и здесь, в сотнях км от линии фронта.
- Ничего, не бойся. Выдержим. Мы протоссы, а ты не ссы. А теперь - извини, мне пора в чатрулетку, языка добывать.
Все знают, что Горький Лук не любит рассказывать о себе. "Не такой я человек, чтобы рассказывать о себе", - говорит он. И все же, воспользовавшись старым знакомством, я сумел уговорить его на короткое интервью. Получилось ли у нас хоть немного заглянуть за плакатный образ немногословного фронтовика, видавшего виды и много чего еще - судите сами.
- Здравствуй, Вячеслав, - обратился я к хмурому неулыбчивому человеку, одетому в строгий камуфляжный костюм. Сомнений не было - передо мной частично сидел тот самый украинский Хемингуэй, военным приключениям которого мне пришлось посвятить уже не одну строку. Он был мрачен, серьезен и очень бледен.
Мы обменялись рукопожатиям. Ладонь Лука была теплой, но в его глазах сверкала холодная ярость, обдуваемая всеми ветрами Песков. Помолчав несколько мгновений, он заговорил, глядя куда-то сквозь меня.
- Что? Что происходит, а? Дед, понимаешь, дед - ему шестьдесят лет, а он этих визирей, кацапню из нарезного, ты понимаешь, Рома, из нарезного! Мне Муженко звонит - я отвечаю, а Тайра кричит: "Чемодан! Чемодан!" Землянику засыпало, мы кто куда - я смотрю, ааа! Матюшин идет, идет как новенький, а я что? Я весь в этом, весь, ты видишь - я и сейчас в нем! Там война, война... А женщин - женщин любить надо, холить, тогда они тебе козака, козака...
- Слава, а что самое страшное было на войне, - осторожно спрашиваю я, убирая со стола пластмассовые ножи и вилки.
- Где?
- На войне, Слава, на фронте.
- На фронте?..
Выкатив глаза, Горький Лук начинает петь:
А на фронте - горячий и хлесткий
Ураганный бой гудит опять,
И опять служат-дружат два тезки,
И обоих Максимами звать.
- Не бойся, Рома, не бойся. Я солдат! Я писатель!! Я парамедик!!! Я поселки, ты слышишь - поселки вот этими самыми руками!! Ты про венсканы слышал?!
- Слышал...
- Хуй ты слышал!! Хуй!! У меня, считай, ты же грамотный, считай - у меня две, нет, три боевых видзнаки, четыре ротации, пять лет на нуле, ты понял, ты мордаааа! Сидите тут, строчите-дрочите, студаки, говно, грязь. А я книг - шесть книг написал, на те книги танки строят, ты это понимаешь хоть?!
Я молчал.
- Ничего ты не понимаешь, - очень тихим голосом сказал Лук и заплакал. Слезы катились по его приятно округлому лицу и падали прямо в банку с малосольными огурцами.
В телевизоре, подвешенном в правом углу помещения на сверхпрочный турецкий крюк, пела нестареющая Каролина Куек. Нанизывая огурец на указательный палец, успокоившийся Лук наставительно сказал:
- Война, Рома, это не танчики в старкафте двигать. Это протоссы и зерги, або борьба двух начал. Наше начало - протоссовое, а их - зергово. Мы каждого козака ценим, они бросают на нас челябинскую сволочь, прущую на пулеметы, что толстая кацапка в буфет. По мне лично стреляли с террикона - что армата не скажу, но точно танк. А я ведь парамедик и каптерщик, у меня склад. Они стреляют, им оркам все равно, а у меня половина склянок вдребезги.
Лук смеется, подмигивая мне правым глазом. Его левый привычно контролирует помещение - старая закалка бойца дает себя знать и здесь, в сотнях км от линии фронта.
- Ничего, не бойся. Выдержим. Мы протоссы, а ты не ссы. А теперь - извини, мне пора в чатрулетку, языка добывать.