Италия - Эфиопия
- дуче берет реванш. Вторая итало-эфиопская война (1935 - 1936).
Школьный дневник, фашистский футуризм.
Но сперва небольшое пояснение. Во-первых, я решил (ну кто бы мог мне помешать?) выделить эту войну в отдельный мини-цикл по тегу "непростой истории", благо, нехватка времени давно уже не позволяла заняться чем-нибудь таким, а так, пожалуйста - и волки сыты, и овцы целы. Волки - это, конечно же, вы, мои дорогие любители фашизма, а овцы - это, разумеется, посты. Да.
Во-вторых, к моему прискорбию, ритм общего текста, часть из которого я и выделил для этого цикла, не позволяет мне увлечься треском пулеметов и громом орудий, а потому собственно боевых действий будет совсем немного. Поверьте, я сожалею об этом еще больше вашего, но поделать сейчас ничего не могу. Из-за большого объема цикл будет разбит на несколько частей, которые я собираюсь выкладывать через день (дабы не утомить наиболее юных телом и духом читателей).
Из этого цикла вы узнаете зачем и как итальянцы завоевали Абиссинию; почему британский флот не торпедировал макаронников на пять лет раньше, чем это случилось в действительности; когда фашисты перешли на химию и сколько им это стоило.
Подготовка (1934-1935).
Военную историю Италии в XIX веке можно охарактеризовать очень просто: итальянцы проигрывали битвы, но выигрывали войны. Так, благодаря умелой дипломатии Савойской династии им удалось дважды побить Австрию - вначале вместе с Францией в 1859 году, затем вместе с Пруссией в 1866-м. Тот факт, что в этих кампаниях итальянцы умудрились потерпеть несколько тяжелых поражений на суше и проиграли австрийскому флоту решающее морское сражение при Лиссе, никак не отменял общего итога этих войн - создания Итальянского королевства. Уход Габсбургов из Северной Италии привел к быстрому падению многочисленных государств Центральной и Южной Италии - краснорубашечники Гарибальди завершили начатое пьемонтскими королями и объединили Италию под властью Савойской династии. Финалом этого процесса стало занятие Рима после того, как в 1870 году новое республиканское правительство Франции вывело свои регулярные войска из Вечного города. В то время немцы осаждали Париж, и продолжать бонапартистскую политику в Италии республиканцы не желали и не могли. Италия объединилась, хотя проблема с римской курией и продолжала отравлять жизнь ее королям и правительствам еще почти шестьдесят лет, вплоть до того дня, когда Муссолини сумел разрешить старый спор компромиссным конкордатом.
Итальянское королевство не удовлетворилось «уступками» Парижа, вплоть до начала ХХ века отношения с французами были такими же холодными, как и со «старым врагом» Австрией. Итальянцы не только претендовали на ряд пограничных территорий, но и хотели вернуть Корсику, «неосмотрительно» проданную французам генуэзцами в середине XVIII века. Однако, даже несмотря на поражение Парижа во Франко-германской войне 1870-71 годов, прямое военное столкновение с Францией было немыслимо, а потому итальянские правительства принялись наверстывать упущенное в последнем раунде колониальной гонки, развернувшейся в конце позапрошлого столетия. «Черный континент», учитывая географическое положение Италии и ее историю, представлялся Риму прекрасным местом для территориальной экспансии. Разве не «железные короли» управляли когда-то значительной частью Северной Африки, надменно восседая в своих сицилийских или неаполитанских замках?
Но итальянцам «не везло». Слишком слабые, они постоянно уступали великим державам: не смогли утвердиться в Тунисе, не сумели отстоять свои интересы в Египте. Африку делили без Италии, абсолютно игнорируя ее великое прошлое. Робкие попытки отправиться в Южную Америку или Тихоокеанский регион были почти сразу же пресечены англичанами. Иммигрантов из Италии еще терпели, но колонистов - нет. Наконец и Риму улыбнулась удача - итальянцы сумели закрепиться на африканском побережье Красного моря, к 1890 году постепенно превратив отдельные анклавы в первую свою «настоящую колонию» - Эритрею. Тогда же им досталась и часть Сомали. Это стало настоящим успехом, тем более что по соседству располагалась Эфиопия - обширное, но слабое, разобщенное, по сути феодальное государство, сохранявшее еще свою независимость, но, как казалось тогда в Риме, вполне созревшее для того, чтобы ее утратить. Не прошло и пяти лет после официального создания Эритреи, а итальянские войска уже маршировали по Эфиопии.
К сожалению, итальянское правительство забыло проверенный рецепт успеха, неизменно приносящий победы с 1849 года, - выходить на бой только в хорошей компании друзей. Решившись под конец века на самостоятельную войну, итальянцы совершили большую ошибку. Несмотря на примитивность общественных структур, эфиопы все же обладали давней государственной традицией, а не являлись просто союзом чернокожих племен. Дипломаты императора Эфиопии полностью переиграли итальянских королевских послов - симпатии всего мира были на стороне африканской страны, куда из Европы отправилось множество добровольцев и оружия. Последующую катастрофу предварили не слишком удачные действия итальянских (преимущественно колониальных) войск, действовавших нерешительно и позволивших своему противнику собраться с силами.
После ряда небольших сражений эфиопы атаковали итальянцев при Адуа и в марте 1896 года почти полностью уничтожили их 20-тысячную группировку. Это стало позорным финалом Первой итало-эфиопской войны: Италия не только проиграла военную кампанию африканской стране, но и вынуждена была выплачивать ей контрибуцию. Победившая Эфиопия сохранила свой статус независимого африканского государства, а на знамена итальянской армии легло несмываемое пятно поражения. Будучи еще ребенком, Муссолини мог видеть демонстрации, охватившие всю страну после известий о полном разгроме в генеральной битве при Адуа, - совсем не патриотично настроенные толпы вышли на улицы, и правительство пало.
Разумеется, Италия не смирилась с последствиями настолько неудачной военной кампании - несмотря ни на что, Рим готовился к реваншу еще задолго до того, как Муссолини возглавил правительство. Репутация страны, потерпевшей поражение в колониальной войне, должна была быть восстановлена. Постепенно итальянцам удалось изменить дипломатическую ситуацию вокруг Эфиопии - вчерашние ее «друзья», объединившиеся теперь в антигерманскую Антанту, с легкостью признали «особые интересы» Рима в этом регионе - заручиться поддержкой Италии в предстоящей «большой войне» теперь было намного важнее. Тем не менее в те годы итальянские правительства предпочитали оставить трудную задачу покорения Эфиопии своим преемникам, в результате чего Италия накануне Первой мировой войны разбила Османскую империю, но так и не успела расквитаться с Эфиопией. Итак, эта задача по наследству досталась правительству Муссолини.
В 20-е годы итало-эфиопские отношения внешне были вполне дружественными: итальянцы продолжали умиротворение Сомали, а ставший в 1930 году императором («царем царей») Хайле Селассие I поддерживал с дуче неплохие личные отношения. Как мы помним, он даже подарил семейству Муссолини львенка. Стремящийся провести в своей стране давно назревшие реформы, император надеялся на поддержку Италии и был готов до известной степени признавать ее главенство в регионе, но Риму этого было недостаточно. Итальянская дипломатия, как и прежде, продолжала зондировать обстановку вокруг Эфиопии, ревниво отслеживая любые внешнеполитические контакты Аддис-Абебы. Муссолини никогда не забывал о «позоре Адуа», и только общая неготовность Италии к войне долгое время ограничивала его планы.
К началу 30-х годов большинство факторов, препятствовавших реваншу, отошли, по мнению Муссолини, в область истории. Теперь дуче был готов к войне. Внутриполитическое положение Италии казалось вполне надежным, так что он был спокоен на этот счет. Армия пока что могла похвастать лишь числом дивизий, но итальянскую авиацию и флот иностранные наблюдатели оценивали как достаточно грозную силу. Во всяком случае, для того, чтобы наверняка разгромить не слишком далеко ушедшую по пути прогресса армию Эфиопии.
Мотивация Муссолини была предельно простой и понятной. Во-первых, он хотел смыть позор поражения в прошлой войне. Миру нужно было дать понять, что итальянцы не забывают обиды и умеют мстить. Во-вторых, захват Эфиопии позволял соединить уже имеющиеся в Восточной Африке колонии в единое пространство. В-третьих, надо же было с чего-то начинать возрождение Римской империи? По всем критериям, от идеологических до стратегических, Эфиопия была для дуче идеальной и первоочередной целью.
Прежняя политика экономической экспансии была признана провальной - слишком долго, да и малоперспективно в условиях «Великой депрессии».
Какими бы ограниченными ни были взгляды Муссолини, он понимал, что соперничать в торговом обороте с Британской империей, США или Францией Италия не может, а потому ее влияние на Эфиопию будет уменьшаться год от года. Кроме того, как уже отмечалось, дуче был настроен «получить свое» и войти в историю как человек, победивший там, где потерпели неудачу ненавистные ему итальянские либералы. Наконец даже кадровые итальянские дипломаты, далекие от действительного принятия «идеалов фашизма», полагали кампанию против Эфиопии меньшим злом по сравнению с какой-нибудь возможной балканской авантюрой, следствием которой стала бы война с Францией и ее союзниками. Кроме того, очень многие в Италии хотели отомстить за поражение.
Эфиопию, еще вчера почти союзницу, изображали теперь как государство варваров, с примитивным социальным устройством и темницами для рабов: «Мы терпеливо нянчились с Эфиопией 40 лет - теперь хватит!» - писали итальянские газеты.
Этот маховик антиэфиопской истерии начали раскручивать в 1932 году и не останавливали вплоть до начала войны - дуче удалось вовлечь в эту игру даже короля, который не любил ни делать визитов, ни принимать их. Тем не менее Виктору Эммануилу пришлось посетить и Эритрею, и Сомали - разумеется, поездка сопровождалась соответствующей пропагандистской шумихой. Впрочем, монарх тоже помнил о катастрофе, постигшей страну при его отце, и теплых чувств к Эфиопии не испытывал. Католик Муссолини без каких-либо сомнений активно поддерживал исламские движения в регионе, стремясь обеспечить себе максимальную поддержку в войне с христианской Эфиопией. Ватикан в принципе был не против - перспектива прирасти новой паствой за счет «эфиопских схизматиков» казалась весьма заманчивой. Но главным вопросом, конечно, оставалась политика Англии и Франции. Накануне Мировой войны эти страны обещали поддержать интересы Италии в Восточной Африке, но что будет теперь?
Если причины, предопределившие агрессию Италии, вполне очевидны, то дипломатическая дорога к началу войны оказалась достаточно запутанной. Хотя к 1934 году Муссолини однозначно определял своих англо-французских союзников как «ослабевшие, вырождающиеся демократии», он все еще нуждался если не в их содействии, то хотя бы в лояльном нейтралитете по отношению к будущей африканской кампании. Достаточно было Лондону перекрыть Суэцкий канал, и все планы покорения Эфиопии отправились бы в мусорную корзину. И хотя дуче не верил в то, что французы могли устроить какую-нибудь пакость на границе, все же стоило заручиться их поддержкой - хотя бы потому, что неприятный сюрприз могли преподнести немцы: например, снова попытаться присоединить Австрию, покуда итальянцы отправились бы покорять Черный континент. Допустить этого было нельзя.
В свою очередь, и Парижу, и Лондону все еще требовался дружественный, союзный Рим - чтобы единым дипломатическим фронтом противостоять возрождающей свою военную мощь Германии. Существовавшее тогда между Римом и Берлином напряжение из-за Австрии требовало от англичан и французов осторожности: важно было «не спугнуть» дуче, не спровоцировать его на какой-нибудь отчаянный шаг, который повлек бы за собой разрыв союзнических отношений. Так считали англичане и французы, совершенно не сумевшие оценить главной страсти Муссолини - он всегда стремился выглядеть сильным и к силе же тянулся. «Скатывающиеся к социализму» французы и «безвольные английские пацифисты» раздражали его до невозможности, а потому в событиях 1934-36 гг. немалую роль сыграла и личная антипатия итальянского премьера к представителям правительств союзников.
Победители в первой войне.
Однако, для того чтобы расчетливо проводить политику «колониального удовлетворения Италии», англичане и французы были слишком связаны по рукам и ногам общественным мнением своих стран. А оно требовало от своих премьеров решительной борьбы за мир во всем мире, но только без единого лишнего фунта или франка и каких-либо жертв от населения. Западные обыватели не хотели повторения сценария Мировой войны: укрываться от газовых бомб ради эфиопов? Нет, спасибо! В Лондоне итальянский посол многозначительно указывал рукой в сторону Германии, где к власти пришли национал-социалисты Адольфа Гитлера, и рассказывал всем, кто желал его слушать, о неслыханной мощи новой Италии. Гранди обманывал не только англичан, но и своего патрона, отправляя ему отчеты с беззастенчиво преувеличенными достижениями итальянского посольства, якобы пользующегося в Англии всеобщим доверием и даже симпатиями двора. Он, впрочем, достаточно точно ощутил нежелание британского правительства вмешиваться в этот конфликт, но в очередной раз не оценил общественных настроений - очень распространенная для диктаторских режимов ошибка!
Англичане и вправду не хотели воевать, но равнодушными они не были. Лига Наций, смысл образования которой декларировался как средство для предотвращения войн, еще раз стала тогда объектом упований «хороших европейцев». Будущее должно было показать - оправдает ли Лига возлагаемые на нее надежды, или же африканский конфликт станет ее лебединой песней. Для французского и английского правительств ситуация вокруг Эфиопии превратилась в отчаянную попытку проплыть между Сциллой желания дуче повоевать своими легионами и Харибдой настроений собственных наций, не желавших молча соглашаться на откровенную колониальную войну «за интерес».
В начале 1934 года Муссолини объявил самому пожилому из квадрумвиров, генералу Эмилио де Боно, о том, что в ближайшем будущем Италия атакует и разобьет Эфиопию. Несмотря на ненавистную дуче козлиную бородку генерала, именно де Боно, как наиболее заслуженному фашисту среди кадровых военных, было поручено руководить будущей кампанией. Муссолини остановился на де Боно еще и потому, что последний возглавлял тогда министерство по делам колоний - вручая руководство герою «марша на Рим», дуче метил в несколько целей сразу. Во-первых, как он считал, де Боно будет управлять проще, нежели его коллегами из Генерального штаба или министерства обороны; во-вторых, Муссолини собирался придать колониальной войне статус «идеологического похода», мечтая о том, чтобы именно его дивизии фашистской милиции сыграли наиболее яркую роль в грядущей кампании. Де Боно, давно оторвавшийся от военной касты, должен был стать надежным исполнителем воли дуче.
Генерал отправился в Африку, чтобы подготовить все к благоприятному осеннему сезону: наступивший после длительных дождей сухой период позволил бы механизированным колоннам итальянской армии двинуться на врага. Осторожный де Боно и без того не желал рисковать понапрасну, кроме того, генерал опасался не только эфиопских солдат, но и своего коллеги, мстительного маршала Пьетро Бадольо, который в то время занимал пост начальника Генштаба. Презиравший де Боно и завидовавший «политическому солдату» Бадольо потребовал более основательного подхода к развязыванию войны, указав на то, что вторжение должно быть массированным и технически подготовленным. Скрепя сердце, дуче пришлось перетряхнуть итальянский бюджет. Некогда медвежий угол итальянской колониальной империи постепенно превращался в объект, пожирающий ресурсы и людей: война еще не началась, но деньги на подготовку 300-тысячной армии к походу на Аддис-Абебу расходовались вовсю.
Между тем колониальная администрация принялась создавать предлоги для реализации военных планов, что самым прискорбным образом не совпадало со степенью итальянской подготовки к войне. Осенью того же года фашисты организовали откровенную провокацию. К месту демаркации эфиопо-британо-итальянской (сомалийской) границы подошел крупный отряд итальянской пехоты, сопровождаемый самолетом. Британские офицеры вскоре удалились, после чего между эфиопами и итальянцами начался бой. Разумеется, по версии Рима, эфиопы открыли огонь первыми и убили нескольких солдат, после чего итальянцы перешли к ответным действиям и, перебив сотню врагов, заняли спорные приграничные территории. А самолет-де был поднят в воздух заранее, на всякий случай.
Генерал Эмилио де Боно - он в шлеме и белой бороде, считавшейся в Италии признаком аристократизма (спасибо германским рыцарям-завоевателям). Дуче не любил бород.
Хотя после прошлого инцидента с греками такой прием со стороны итальянцев был по крайней мере вторичен, случившееся, что называется, открывало двери для переговоров. Покуда фашистская пропаганда обличала коварство африканцев, итальянские дипломаты реализовывали полученные возможности: к Эфиопии были предъявлены стандартные в таких случаях требования извинений, выплат и выдачи виновных в инциденте. Но как отреагируют на это союзники Италии?
Первыми высказались французы. Приехавший в январе 1935 года в Рим министр иностранных дел Франции Лаваль видел в Германии главного противника и был готов поступиться многим в поисках поддержки в этом противостоянии. Если речь зашла даже о дружбе с СССР, то тем более министр был готов на большее ради сохранения союза между Парижем и Римом. Особенно когда это «многое» означало лишь разрешение Муссолини укрепиться в регионе, где Франция не имела особых стратегических интересов. Стоит ли переживать из-за французского Сомали, если враг будет вновь угрожать Парижу?
Неудивительно, что Лаваль и Муссолини быстро достигли согласия. Высокопарно названные «Римским пактом» соглашения разменивали колониальные уступки со стороны Франции на франко-итальянские гарантии австрийской независимости (а следовательно, по мнению французов, фиксировали итало-германские противоречия). Хотя сам дуче впоследствии едко заявлял, что французы расплатились с ними песком (речь шла о территориях, которыми приросла итальянская Ливия), тем не менее участок французского Сомали, полученный тогда Италией, несомненно, облегчил подготовку вторжения в Эфиопию.
В общем, нельзя было сказать, чтобы французы заплатили слишком дорого, но, как оказалось впоследствии, они заплатили впустую. Достигнутые соглашения оказались мертвой буквой в ключевом для Парижа моменте - противостоянии Берлину. Дуче же, достаточно откровенный с французским министром относительно будущего Эфиопии, сделал из визита Лаваля недвусмысленные выводы и начал отправлять в Африку дивизию за дивизией.
С британцами было сложнее. Во-первых, они были еще большими дураками, чем французы, - по убеждению Муссолини, сравнивающего практичность Лаваля с идеалистической и пацифистской дипломатией англичан. Дуче находил в этом лишь глупость и трусость, прикрываемые громкими речами. Муссолини раздражал и тот факт, что руки у британцев были значительно менее связаны, нежели у французов, на них труднее было надавить.
Имперский Лондон оценивал ситуацию не так европоцентрично, как французы, и не одобрял галльской поспешности в налаживании контактов с коммунистами и фашистами. Гранди попробовал было поставить эфиопский вопрос перед британским премьером ребром, но тот, не давая ответа по существу, попросил Муссолини «не спешить». Как раз этого лидер фашизма, уже потративший немалые ресурсы на подготовку завоевательной кампании, позволить себе не мог. Форсируя события, дуче предложил союзникам устроить встречу на его территории, в Италии.
Весной 1935 года союзная конференция начала свою работу в Стрезе, городке, давшем ей название. Несмотря на горячее желание Муссолини решить поскорее свой главный вопрос, обсуждения велись только вокруг перевооружения Германии, на днях объявившей о возобновлении воинского призыва. Считавший себя мастером дипломатии дуче счел молчание своих партнеров, не поднимавших тему кризиса в Восточной Африке, знаком согласия на итальянский военный поход. Во время подписания итоговой декларации, демонстрирующей единство союзников в желании сохранить принципы Версальского мира в неприкосновенности, он добавил - в Европе. Союзники не возразили, и Муссолини торжествовал. По его мнению, это означало молчаливое согласие на войну с эфиопами.
Слишком рано. С дуче произошла типичнейшая ошибка авторитарного лидера, привыкшего отождествлять государство с нацией - и себя, конечно, тоже. Хотя британская дипломатия и не отреагировала на достаточно прозрачные намеки Муссолини в Стрезе, это вовсе не означало, что той же позиции будет придерживаться британское общество. Если для Италии подобной проблемы тогда не существовало в принципе, то у англичан разразился кризис.
Лига Наций уже ввела эмбарго на поставки оружия в обе страны - потенциальные участницы войны, но для Италии это не представляло затруднений, напротив, даже играло на руку - Эфиопия же практически лишилась возможности подготовиться к сопротивлению. Намного больше затруднений итальянской дипломатии принесло искреннее стремление английского общества добиться торжества Лиги Наций и ее принципов. Перестановки в британском кабинете привели к созданию специального министерства по делам Лиги, которое возглавил молодой и перспективный консерватор Энтони Иден. Теперь ему предстояло напрямую обсудить с итальянским диктатором будущее Эфиопии. Для Муссолини это означало крайне неприятную перемену в уже решенном, казалось бы, деле. Он счел себя обманутым и встретил британца подчеркнуто холодно.
Предложение Идена передать Италии значительную часть Эфиопии в обмен на предоставление Англией эфиопам территорий в британском Сомали (с выходом к морю и значительными инвестициями) его тоже не заинтересовало. В конце концов, военная победа была, по мнению дуче, нужна стране не меньше самой эфиопской территории, которая тоже была очень важна. «Италия нуждается в областях расселения за морем, и высокогорье Абиссинии - последняя не захваченная область мира, пригодная для расселения европейцев. Две трети итальянской земельной площади состоит из гор. Наша страна составляет половину Франции и только пятую часть освоенной земельной площади Франции, однако численность ее населения на несколько миллионов больше французского» - эти объяснения Муссолини почти тождественны гитлеровским рассуждениям о «жизненном пространстве» и, в общем, как уже говорилось, отражают подлинные страхи перед будущим, представляемым в форме мальтузианской антиутопии.
И все же территориально-демографические доводы дуче были далеки от реальности в еще большей степени, нежели гитлеровские. Муссолини попросту лукавил или обманывал самого себя, когда придавал этой войне значение, которого она на деле никогда не имела. У Италии и без того имелись владения помимо Эфиопии, и их потенциал, с точки зрения колонизации, был бесконечно далек от исчерпания. Североафриканское побережье Ливии для этой цели представлялось намного более интересным, да и в Эритрее или Сомали было еще вполне достаточно пространства для размещения итальянских колонистов. Не было никаких препятствий для того, чтобы отложить войну теперь, без боя получив столь многое - более того, благодаря английскому предложению Эфиопия попадала в почти полную зависимость от Рима и в дальнейшем обещала оказаться под абсолютным контролем Италии, но для дуче это все равно был слишком долгий, а главное - мирный процесс. Муссолини был готов к переговорам только в рамках неизбежности военной кампании против Эфиопии. «Я не коллекционирую пустыни», - раздраженно заявил он. Стороны разошлись ни с чем, недовольные друг другом.
Летом 1935 года британские финансисты прекратили выдачу кредитов итальянским предприятиям. Муссолини окончательно перестал скрывать свою англофобию, а британцы подняли вопрос о закрытии Суэцкого канала для итальянских кораблей, перевозивших десятки тысяч солдат в Восточную Африку. Об этом из Лондона аккуратно намекнули дуче, который в ответ грубо пригрозил войной. Это звучало по-новому, такого итальянцы себе раньше не позволяли... но что же делать? Британское правительство и так было всецело поглощено экономическими проблемами и грядущими выборами, теперь же ему предстояло выбирать между потерей голосов сторонников Лиги Наций и войной с бывшим союзником - войной, которой избиратели не желали еще больше.
Между тем Муссолини продолжал размахивать кулаками. В августе 1935 года его старшие сыновья отправились в Африку в качестве военных летчиков. Туда же направился и зять - Галеаццо Чиано, тоже избравший престижную (и, добавим, бесконечно более безопасную) роль боевого пилота. Рим не уступит без боя - решили в Лондоне. Действительно ли фашистский режим был готов вступить в войну против Англии и Франции - вопрос открытый. С одной стороны, чисто технически, вооруженные силы Италии были к этому абсолютно не готовы, и, зная в ретроспективе их успехи во Второй мировой войне, можно было без особых проблем предсказать итоги этой гипотетической войны. С другой стороны, каждый потраченный фунт и потерянный корабль, считали британцы, ничего не прибавят к безопасности Великобритании - победа над Италией будет стоить недопустимо дорого, во сколько бы она ни обошлась. Наконец, практика диктатур показывает, что загнавший себя в ловушку собственными угрозами авторитарный лидер, как правило, предпочитает поставить все на кон и развязать войну, чтобы не потерять лицо внутри страны. Практика же компромиссного разрешения кризиса после долгого бряцания оружием (вроде той, что применялась в годы холодной войны) считалась тогда крайне опасной - слишком тяжел был опыт 1914 года.
Иначе говоря, дуче был готов (или достаточно умело изображал это) идти до конца, а британское правительство - нет. Покуда на заседаниях Лиги Наций ломали копья, англичане через французов передали, что ни в коем случае не собираются воевать с Италией. Они старались успокоить разбушевавшегося дуче, но на деле лишь подстегнули его. Итальянская пресса ежедневно поносила Англию чуть ли не в каждой своей статье - обстановка быстро накалялась. Встревоженные британцы увеличили Средиземноморский флот, Муссолини усилил собственные войска в Ливии. В Европе вышло в свет несколько популярных книг о будущей англо-франко-итальянской войне. Все это было очень далеко от «духа Стрезы».
Дуче! По Вашему приказу - мы готовы!
И все же, как и следовало ожидать, в поединке с флегматичными островитянами первыми нервы не выдержали у темпераментного южанина. Дуче напрямую запросил Лондон о причинах усиления британских военно-морских сил на Средиземном море и получил успокаивающий ответ: дружески настроенная Англия ни в коем случае не атакует Италию, но будет вынуждена присоединиться к мерам - исключительно мирным, конечно, - которые сочтут необходимыми принять страны - участницы Лиги Наций. Для Муссолини этого было достаточно - в угрозу со стороны Лиги он не верил, а потому уже через неделю утвердил окончательную дату начала вторжения - 3 октября 1935 года. За день до этого Муссолини обратился к итальянцам, как всегда, выступая с балкона дворца «Венеция».
Репродукторы разнесли слова дуче по всей стране: «Эфиопия и ее заморские покровители хотят совершить в отношении Италии неслыханную, вопиющую несправедливость, лишив ее законного места под солнцем и неприкрыто угрожая ей. Мы долго сносили такую махровую антиитальянскую позицию негуса, но теперь наглому шантажу, грязным вымогательствам и подлым угрозам пришел конец. Терпение итальянского народа лопнуло! Никто и ничто нас не остановит! Пусть Эфиопия трепещет - она будет мгновенно и безжалостно раздавлена!»
«Пролетарская и фашистская Италия, Италия Витторио-Венето и нашей революции, восстань! Пусть небеса услышат твои крики ободрения нашим солдатам, ожидающим в Африке. Пусть их услышат наши друзья и наши враги во всех краях земли. Это крик во имя справедливости! Это крик победы!»
Школьный дневник, фашистский футуризм.
Но сперва небольшое пояснение. Во-первых, я решил (ну кто бы мог мне помешать?) выделить эту войну в отдельный мини-цикл по тегу "непростой истории", благо, нехватка времени давно уже не позволяла заняться чем-нибудь таким, а так, пожалуйста - и волки сыты, и овцы целы. Волки - это, конечно же, вы, мои дорогие любители фашизма, а овцы - это, разумеется, посты. Да.
Во-вторых, к моему прискорбию, ритм общего текста, часть из которого я и выделил для этого цикла, не позволяет мне увлечься треском пулеметов и громом орудий, а потому собственно боевых действий будет совсем немного. Поверьте, я сожалею об этом еще больше вашего, но поделать сейчас ничего не могу. Из-за большого объема цикл будет разбит на несколько частей, которые я собираюсь выкладывать через день (дабы не утомить наиболее юных телом и духом читателей).
Из этого цикла вы узнаете зачем и как итальянцы завоевали Абиссинию; почему британский флот не торпедировал макаронников на пять лет раньше, чем это случилось в действительности; когда фашисты перешли на химию и сколько им это стоило.
Подготовка (1934-1935).
Военную историю Италии в XIX веке можно охарактеризовать очень просто: итальянцы проигрывали битвы, но выигрывали войны. Так, благодаря умелой дипломатии Савойской династии им удалось дважды побить Австрию - вначале вместе с Францией в 1859 году, затем вместе с Пруссией в 1866-м. Тот факт, что в этих кампаниях итальянцы умудрились потерпеть несколько тяжелых поражений на суше и проиграли австрийскому флоту решающее морское сражение при Лиссе, никак не отменял общего итога этих войн - создания Итальянского королевства. Уход Габсбургов из Северной Италии привел к быстрому падению многочисленных государств Центральной и Южной Италии - краснорубашечники Гарибальди завершили начатое пьемонтскими королями и объединили Италию под властью Савойской династии. Финалом этого процесса стало занятие Рима после того, как в 1870 году новое республиканское правительство Франции вывело свои регулярные войска из Вечного города. В то время немцы осаждали Париж, и продолжать бонапартистскую политику в Италии республиканцы не желали и не могли. Италия объединилась, хотя проблема с римской курией и продолжала отравлять жизнь ее королям и правительствам еще почти шестьдесят лет, вплоть до того дня, когда Муссолини сумел разрешить старый спор компромиссным конкордатом.
Итальянское королевство не удовлетворилось «уступками» Парижа, вплоть до начала ХХ века отношения с французами были такими же холодными, как и со «старым врагом» Австрией. Итальянцы не только претендовали на ряд пограничных территорий, но и хотели вернуть Корсику, «неосмотрительно» проданную французам генуэзцами в середине XVIII века. Однако, даже несмотря на поражение Парижа во Франко-германской войне 1870-71 годов, прямое военное столкновение с Францией было немыслимо, а потому итальянские правительства принялись наверстывать упущенное в последнем раунде колониальной гонки, развернувшейся в конце позапрошлого столетия. «Черный континент», учитывая географическое положение Италии и ее историю, представлялся Риму прекрасным местом для территориальной экспансии. Разве не «железные короли» управляли когда-то значительной частью Северной Африки, надменно восседая в своих сицилийских или неаполитанских замках?
Но итальянцам «не везло». Слишком слабые, они постоянно уступали великим державам: не смогли утвердиться в Тунисе, не сумели отстоять свои интересы в Египте. Африку делили без Италии, абсолютно игнорируя ее великое прошлое. Робкие попытки отправиться в Южную Америку или Тихоокеанский регион были почти сразу же пресечены англичанами. Иммигрантов из Италии еще терпели, но колонистов - нет. Наконец и Риму улыбнулась удача - итальянцы сумели закрепиться на африканском побережье Красного моря, к 1890 году постепенно превратив отдельные анклавы в первую свою «настоящую колонию» - Эритрею. Тогда же им досталась и часть Сомали. Это стало настоящим успехом, тем более что по соседству располагалась Эфиопия - обширное, но слабое, разобщенное, по сути феодальное государство, сохранявшее еще свою независимость, но, как казалось тогда в Риме, вполне созревшее для того, чтобы ее утратить. Не прошло и пяти лет после официального создания Эритреи, а итальянские войска уже маршировали по Эфиопии.
К сожалению, итальянское правительство забыло проверенный рецепт успеха, неизменно приносящий победы с 1849 года, - выходить на бой только в хорошей компании друзей. Решившись под конец века на самостоятельную войну, итальянцы совершили большую ошибку. Несмотря на примитивность общественных структур, эфиопы все же обладали давней государственной традицией, а не являлись просто союзом чернокожих племен. Дипломаты императора Эфиопии полностью переиграли итальянских королевских послов - симпатии всего мира были на стороне африканской страны, куда из Европы отправилось множество добровольцев и оружия. Последующую катастрофу предварили не слишком удачные действия итальянских (преимущественно колониальных) войск, действовавших нерешительно и позволивших своему противнику собраться с силами.
После ряда небольших сражений эфиопы атаковали итальянцев при Адуа и в марте 1896 года почти полностью уничтожили их 20-тысячную группировку. Это стало позорным финалом Первой итало-эфиопской войны: Италия не только проиграла военную кампанию африканской стране, но и вынуждена была выплачивать ей контрибуцию. Победившая Эфиопия сохранила свой статус независимого африканского государства, а на знамена итальянской армии легло несмываемое пятно поражения. Будучи еще ребенком, Муссолини мог видеть демонстрации, охватившие всю страну после известий о полном разгроме в генеральной битве при Адуа, - совсем не патриотично настроенные толпы вышли на улицы, и правительство пало.
Разумеется, Италия не смирилась с последствиями настолько неудачной военной кампании - несмотря ни на что, Рим готовился к реваншу еще задолго до того, как Муссолини возглавил правительство. Репутация страны, потерпевшей поражение в колониальной войне, должна была быть восстановлена. Постепенно итальянцам удалось изменить дипломатическую ситуацию вокруг Эфиопии - вчерашние ее «друзья», объединившиеся теперь в антигерманскую Антанту, с легкостью признали «особые интересы» Рима в этом регионе - заручиться поддержкой Италии в предстоящей «большой войне» теперь было намного важнее. Тем не менее в те годы итальянские правительства предпочитали оставить трудную задачу покорения Эфиопии своим преемникам, в результате чего Италия накануне Первой мировой войны разбила Османскую империю, но так и не успела расквитаться с Эфиопией. Итак, эта задача по наследству досталась правительству Муссолини.
В 20-е годы итало-эфиопские отношения внешне были вполне дружественными: итальянцы продолжали умиротворение Сомали, а ставший в 1930 году императором («царем царей») Хайле Селассие I поддерживал с дуче неплохие личные отношения. Как мы помним, он даже подарил семейству Муссолини львенка. Стремящийся провести в своей стране давно назревшие реформы, император надеялся на поддержку Италии и был готов до известной степени признавать ее главенство в регионе, но Риму этого было недостаточно. Итальянская дипломатия, как и прежде, продолжала зондировать обстановку вокруг Эфиопии, ревниво отслеживая любые внешнеполитические контакты Аддис-Абебы. Муссолини никогда не забывал о «позоре Адуа», и только общая неготовность Италии к войне долгое время ограничивала его планы.
К началу 30-х годов большинство факторов, препятствовавших реваншу, отошли, по мнению Муссолини, в область истории. Теперь дуче был готов к войне. Внутриполитическое положение Италии казалось вполне надежным, так что он был спокоен на этот счет. Армия пока что могла похвастать лишь числом дивизий, но итальянскую авиацию и флот иностранные наблюдатели оценивали как достаточно грозную силу. Во всяком случае, для того, чтобы наверняка разгромить не слишком далеко ушедшую по пути прогресса армию Эфиопии.
Мотивация Муссолини была предельно простой и понятной. Во-первых, он хотел смыть позор поражения в прошлой войне. Миру нужно было дать понять, что итальянцы не забывают обиды и умеют мстить. Во-вторых, захват Эфиопии позволял соединить уже имеющиеся в Восточной Африке колонии в единое пространство. В-третьих, надо же было с чего-то начинать возрождение Римской империи? По всем критериям, от идеологических до стратегических, Эфиопия была для дуче идеальной и первоочередной целью.
Прежняя политика экономической экспансии была признана провальной - слишком долго, да и малоперспективно в условиях «Великой депрессии».
Какими бы ограниченными ни были взгляды Муссолини, он понимал, что соперничать в торговом обороте с Британской империей, США или Францией Италия не может, а потому ее влияние на Эфиопию будет уменьшаться год от года. Кроме того, как уже отмечалось, дуче был настроен «получить свое» и войти в историю как человек, победивший там, где потерпели неудачу ненавистные ему итальянские либералы. Наконец даже кадровые итальянские дипломаты, далекие от действительного принятия «идеалов фашизма», полагали кампанию против Эфиопии меньшим злом по сравнению с какой-нибудь возможной балканской авантюрой, следствием которой стала бы война с Францией и ее союзниками. Кроме того, очень многие в Италии хотели отомстить за поражение.
Эфиопию, еще вчера почти союзницу, изображали теперь как государство варваров, с примитивным социальным устройством и темницами для рабов: «Мы терпеливо нянчились с Эфиопией 40 лет - теперь хватит!» - писали итальянские газеты.
Этот маховик антиэфиопской истерии начали раскручивать в 1932 году и не останавливали вплоть до начала войны - дуче удалось вовлечь в эту игру даже короля, который не любил ни делать визитов, ни принимать их. Тем не менее Виктору Эммануилу пришлось посетить и Эритрею, и Сомали - разумеется, поездка сопровождалась соответствующей пропагандистской шумихой. Впрочем, монарх тоже помнил о катастрофе, постигшей страну при его отце, и теплых чувств к Эфиопии не испытывал. Католик Муссолини без каких-либо сомнений активно поддерживал исламские движения в регионе, стремясь обеспечить себе максимальную поддержку в войне с христианской Эфиопией. Ватикан в принципе был не против - перспектива прирасти новой паствой за счет «эфиопских схизматиков» казалась весьма заманчивой. Но главным вопросом, конечно, оставалась политика Англии и Франции. Накануне Мировой войны эти страны обещали поддержать интересы Италии в Восточной Африке, но что будет теперь?
Если причины, предопределившие агрессию Италии, вполне очевидны, то дипломатическая дорога к началу войны оказалась достаточно запутанной. Хотя к 1934 году Муссолини однозначно определял своих англо-французских союзников как «ослабевшие, вырождающиеся демократии», он все еще нуждался если не в их содействии, то хотя бы в лояльном нейтралитете по отношению к будущей африканской кампании. Достаточно было Лондону перекрыть Суэцкий канал, и все планы покорения Эфиопии отправились бы в мусорную корзину. И хотя дуче не верил в то, что французы могли устроить какую-нибудь пакость на границе, все же стоило заручиться их поддержкой - хотя бы потому, что неприятный сюрприз могли преподнести немцы: например, снова попытаться присоединить Австрию, покуда итальянцы отправились бы покорять Черный континент. Допустить этого было нельзя.
В свою очередь, и Парижу, и Лондону все еще требовался дружественный, союзный Рим - чтобы единым дипломатическим фронтом противостоять возрождающей свою военную мощь Германии. Существовавшее тогда между Римом и Берлином напряжение из-за Австрии требовало от англичан и французов осторожности: важно было «не спугнуть» дуче, не спровоцировать его на какой-нибудь отчаянный шаг, который повлек бы за собой разрыв союзнических отношений. Так считали англичане и французы, совершенно не сумевшие оценить главной страсти Муссолини - он всегда стремился выглядеть сильным и к силе же тянулся. «Скатывающиеся к социализму» французы и «безвольные английские пацифисты» раздражали его до невозможности, а потому в событиях 1934-36 гг. немалую роль сыграла и личная антипатия итальянского премьера к представителям правительств союзников.
Победители в первой войне.
Однако, для того чтобы расчетливо проводить политику «колониального удовлетворения Италии», англичане и французы были слишком связаны по рукам и ногам общественным мнением своих стран. А оно требовало от своих премьеров решительной борьбы за мир во всем мире, но только без единого лишнего фунта или франка и каких-либо жертв от населения. Западные обыватели не хотели повторения сценария Мировой войны: укрываться от газовых бомб ради эфиопов? Нет, спасибо! В Лондоне итальянский посол многозначительно указывал рукой в сторону Германии, где к власти пришли национал-социалисты Адольфа Гитлера, и рассказывал всем, кто желал его слушать, о неслыханной мощи новой Италии. Гранди обманывал не только англичан, но и своего патрона, отправляя ему отчеты с беззастенчиво преувеличенными достижениями итальянского посольства, якобы пользующегося в Англии всеобщим доверием и даже симпатиями двора. Он, впрочем, достаточно точно ощутил нежелание британского правительства вмешиваться в этот конфликт, но в очередной раз не оценил общественных настроений - очень распространенная для диктаторских режимов ошибка!
Англичане и вправду не хотели воевать, но равнодушными они не были. Лига Наций, смысл образования которой декларировался как средство для предотвращения войн, еще раз стала тогда объектом упований «хороших европейцев». Будущее должно было показать - оправдает ли Лига возлагаемые на нее надежды, или же африканский конфликт станет ее лебединой песней. Для французского и английского правительств ситуация вокруг Эфиопии превратилась в отчаянную попытку проплыть между Сциллой желания дуче повоевать своими легионами и Харибдой настроений собственных наций, не желавших молча соглашаться на откровенную колониальную войну «за интерес».
В начале 1934 года Муссолини объявил самому пожилому из квадрумвиров, генералу Эмилио де Боно, о том, что в ближайшем будущем Италия атакует и разобьет Эфиопию. Несмотря на ненавистную дуче козлиную бородку генерала, именно де Боно, как наиболее заслуженному фашисту среди кадровых военных, было поручено руководить будущей кампанией. Муссолини остановился на де Боно еще и потому, что последний возглавлял тогда министерство по делам колоний - вручая руководство герою «марша на Рим», дуче метил в несколько целей сразу. Во-первых, как он считал, де Боно будет управлять проще, нежели его коллегами из Генерального штаба или министерства обороны; во-вторых, Муссолини собирался придать колониальной войне статус «идеологического похода», мечтая о том, чтобы именно его дивизии фашистской милиции сыграли наиболее яркую роль в грядущей кампании. Де Боно, давно оторвавшийся от военной касты, должен был стать надежным исполнителем воли дуче.
Генерал отправился в Африку, чтобы подготовить все к благоприятному осеннему сезону: наступивший после длительных дождей сухой период позволил бы механизированным колоннам итальянской армии двинуться на врага. Осторожный де Боно и без того не желал рисковать понапрасну, кроме того, генерал опасался не только эфиопских солдат, но и своего коллеги, мстительного маршала Пьетро Бадольо, который в то время занимал пост начальника Генштаба. Презиравший де Боно и завидовавший «политическому солдату» Бадольо потребовал более основательного подхода к развязыванию войны, указав на то, что вторжение должно быть массированным и технически подготовленным. Скрепя сердце, дуче пришлось перетряхнуть итальянский бюджет. Некогда медвежий угол итальянской колониальной империи постепенно превращался в объект, пожирающий ресурсы и людей: война еще не началась, но деньги на подготовку 300-тысячной армии к походу на Аддис-Абебу расходовались вовсю.
Между тем колониальная администрация принялась создавать предлоги для реализации военных планов, что самым прискорбным образом не совпадало со степенью итальянской подготовки к войне. Осенью того же года фашисты организовали откровенную провокацию. К месту демаркации эфиопо-британо-итальянской (сомалийской) границы подошел крупный отряд итальянской пехоты, сопровождаемый самолетом. Британские офицеры вскоре удалились, после чего между эфиопами и итальянцами начался бой. Разумеется, по версии Рима, эфиопы открыли огонь первыми и убили нескольких солдат, после чего итальянцы перешли к ответным действиям и, перебив сотню врагов, заняли спорные приграничные территории. А самолет-де был поднят в воздух заранее, на всякий случай.
Генерал Эмилио де Боно - он в шлеме и белой бороде, считавшейся в Италии признаком аристократизма (спасибо германским рыцарям-завоевателям). Дуче не любил бород.
Хотя после прошлого инцидента с греками такой прием со стороны итальянцев был по крайней мере вторичен, случившееся, что называется, открывало двери для переговоров. Покуда фашистская пропаганда обличала коварство африканцев, итальянские дипломаты реализовывали полученные возможности: к Эфиопии были предъявлены стандартные в таких случаях требования извинений, выплат и выдачи виновных в инциденте. Но как отреагируют на это союзники Италии?
Первыми высказались французы. Приехавший в январе 1935 года в Рим министр иностранных дел Франции Лаваль видел в Германии главного противника и был готов поступиться многим в поисках поддержки в этом противостоянии. Если речь зашла даже о дружбе с СССР, то тем более министр был готов на большее ради сохранения союза между Парижем и Римом. Особенно когда это «многое» означало лишь разрешение Муссолини укрепиться в регионе, где Франция не имела особых стратегических интересов. Стоит ли переживать из-за французского Сомали, если враг будет вновь угрожать Парижу?
Неудивительно, что Лаваль и Муссолини быстро достигли согласия. Высокопарно названные «Римским пактом» соглашения разменивали колониальные уступки со стороны Франции на франко-итальянские гарантии австрийской независимости (а следовательно, по мнению французов, фиксировали итало-германские противоречия). Хотя сам дуче впоследствии едко заявлял, что французы расплатились с ними песком (речь шла о территориях, которыми приросла итальянская Ливия), тем не менее участок французского Сомали, полученный тогда Италией, несомненно, облегчил подготовку вторжения в Эфиопию.
В общем, нельзя было сказать, чтобы французы заплатили слишком дорого, но, как оказалось впоследствии, они заплатили впустую. Достигнутые соглашения оказались мертвой буквой в ключевом для Парижа моменте - противостоянии Берлину. Дуче же, достаточно откровенный с французским министром относительно будущего Эфиопии, сделал из визита Лаваля недвусмысленные выводы и начал отправлять в Африку дивизию за дивизией.
С британцами было сложнее. Во-первых, они были еще большими дураками, чем французы, - по убеждению Муссолини, сравнивающего практичность Лаваля с идеалистической и пацифистской дипломатией англичан. Дуче находил в этом лишь глупость и трусость, прикрываемые громкими речами. Муссолини раздражал и тот факт, что руки у британцев были значительно менее связаны, нежели у французов, на них труднее было надавить.
Имперский Лондон оценивал ситуацию не так европоцентрично, как французы, и не одобрял галльской поспешности в налаживании контактов с коммунистами и фашистами. Гранди попробовал было поставить эфиопский вопрос перед британским премьером ребром, но тот, не давая ответа по существу, попросил Муссолини «не спешить». Как раз этого лидер фашизма, уже потративший немалые ресурсы на подготовку завоевательной кампании, позволить себе не мог. Форсируя события, дуче предложил союзникам устроить встречу на его территории, в Италии.
Весной 1935 года союзная конференция начала свою работу в Стрезе, городке, давшем ей название. Несмотря на горячее желание Муссолини решить поскорее свой главный вопрос, обсуждения велись только вокруг перевооружения Германии, на днях объявившей о возобновлении воинского призыва. Считавший себя мастером дипломатии дуче счел молчание своих партнеров, не поднимавших тему кризиса в Восточной Африке, знаком согласия на итальянский военный поход. Во время подписания итоговой декларации, демонстрирующей единство союзников в желании сохранить принципы Версальского мира в неприкосновенности, он добавил - в Европе. Союзники не возразили, и Муссолини торжествовал. По его мнению, это означало молчаливое согласие на войну с эфиопами.
Слишком рано. С дуче произошла типичнейшая ошибка авторитарного лидера, привыкшего отождествлять государство с нацией - и себя, конечно, тоже. Хотя британская дипломатия и не отреагировала на достаточно прозрачные намеки Муссолини в Стрезе, это вовсе не означало, что той же позиции будет придерживаться британское общество. Если для Италии подобной проблемы тогда не существовало в принципе, то у англичан разразился кризис.
Лига Наций уже ввела эмбарго на поставки оружия в обе страны - потенциальные участницы войны, но для Италии это не представляло затруднений, напротив, даже играло на руку - Эфиопия же практически лишилась возможности подготовиться к сопротивлению. Намного больше затруднений итальянской дипломатии принесло искреннее стремление английского общества добиться торжества Лиги Наций и ее принципов. Перестановки в британском кабинете привели к созданию специального министерства по делам Лиги, которое возглавил молодой и перспективный консерватор Энтони Иден. Теперь ему предстояло напрямую обсудить с итальянским диктатором будущее Эфиопии. Для Муссолини это означало крайне неприятную перемену в уже решенном, казалось бы, деле. Он счел себя обманутым и встретил британца подчеркнуто холодно.
Предложение Идена передать Италии значительную часть Эфиопии в обмен на предоставление Англией эфиопам территорий в британском Сомали (с выходом к морю и значительными инвестициями) его тоже не заинтересовало. В конце концов, военная победа была, по мнению дуче, нужна стране не меньше самой эфиопской территории, которая тоже была очень важна. «Италия нуждается в областях расселения за морем, и высокогорье Абиссинии - последняя не захваченная область мира, пригодная для расселения европейцев. Две трети итальянской земельной площади состоит из гор. Наша страна составляет половину Франции и только пятую часть освоенной земельной площади Франции, однако численность ее населения на несколько миллионов больше французского» - эти объяснения Муссолини почти тождественны гитлеровским рассуждениям о «жизненном пространстве» и, в общем, как уже говорилось, отражают подлинные страхи перед будущим, представляемым в форме мальтузианской антиутопии.
И все же территориально-демографические доводы дуче были далеки от реальности в еще большей степени, нежели гитлеровские. Муссолини попросту лукавил или обманывал самого себя, когда придавал этой войне значение, которого она на деле никогда не имела. У Италии и без того имелись владения помимо Эфиопии, и их потенциал, с точки зрения колонизации, был бесконечно далек от исчерпания. Североафриканское побережье Ливии для этой цели представлялось намного более интересным, да и в Эритрее или Сомали было еще вполне достаточно пространства для размещения итальянских колонистов. Не было никаких препятствий для того, чтобы отложить войну теперь, без боя получив столь многое - более того, благодаря английскому предложению Эфиопия попадала в почти полную зависимость от Рима и в дальнейшем обещала оказаться под абсолютным контролем Италии, но для дуче это все равно был слишком долгий, а главное - мирный процесс. Муссолини был готов к переговорам только в рамках неизбежности военной кампании против Эфиопии. «Я не коллекционирую пустыни», - раздраженно заявил он. Стороны разошлись ни с чем, недовольные друг другом.
Летом 1935 года британские финансисты прекратили выдачу кредитов итальянским предприятиям. Муссолини окончательно перестал скрывать свою англофобию, а британцы подняли вопрос о закрытии Суэцкого канала для итальянских кораблей, перевозивших десятки тысяч солдат в Восточную Африку. Об этом из Лондона аккуратно намекнули дуче, который в ответ грубо пригрозил войной. Это звучало по-новому, такого итальянцы себе раньше не позволяли... но что же делать? Британское правительство и так было всецело поглощено экономическими проблемами и грядущими выборами, теперь же ему предстояло выбирать между потерей голосов сторонников Лиги Наций и войной с бывшим союзником - войной, которой избиратели не желали еще больше.
Между тем Муссолини продолжал размахивать кулаками. В августе 1935 года его старшие сыновья отправились в Африку в качестве военных летчиков. Туда же направился и зять - Галеаццо Чиано, тоже избравший престижную (и, добавим, бесконечно более безопасную) роль боевого пилота. Рим не уступит без боя - решили в Лондоне. Действительно ли фашистский режим был готов вступить в войну против Англии и Франции - вопрос открытый. С одной стороны, чисто технически, вооруженные силы Италии были к этому абсолютно не готовы, и, зная в ретроспективе их успехи во Второй мировой войне, можно было без особых проблем предсказать итоги этой гипотетической войны. С другой стороны, каждый потраченный фунт и потерянный корабль, считали британцы, ничего не прибавят к безопасности Великобритании - победа над Италией будет стоить недопустимо дорого, во сколько бы она ни обошлась. Наконец, практика диктатур показывает, что загнавший себя в ловушку собственными угрозами авторитарный лидер, как правило, предпочитает поставить все на кон и развязать войну, чтобы не потерять лицо внутри страны. Практика же компромиссного разрешения кризиса после долгого бряцания оружием (вроде той, что применялась в годы холодной войны) считалась тогда крайне опасной - слишком тяжел был опыт 1914 года.
Иначе говоря, дуче был готов (или достаточно умело изображал это) идти до конца, а британское правительство - нет. Покуда на заседаниях Лиги Наций ломали копья, англичане через французов передали, что ни в коем случае не собираются воевать с Италией. Они старались успокоить разбушевавшегося дуче, но на деле лишь подстегнули его. Итальянская пресса ежедневно поносила Англию чуть ли не в каждой своей статье - обстановка быстро накалялась. Встревоженные британцы увеличили Средиземноморский флот, Муссолини усилил собственные войска в Ливии. В Европе вышло в свет несколько популярных книг о будущей англо-франко-итальянской войне. Все это было очень далеко от «духа Стрезы».
Дуче! По Вашему приказу - мы готовы!
И все же, как и следовало ожидать, в поединке с флегматичными островитянами первыми нервы не выдержали у темпераментного южанина. Дуче напрямую запросил Лондон о причинах усиления британских военно-морских сил на Средиземном море и получил успокаивающий ответ: дружески настроенная Англия ни в коем случае не атакует Италию, но будет вынуждена присоединиться к мерам - исключительно мирным, конечно, - которые сочтут необходимыми принять страны - участницы Лиги Наций. Для Муссолини этого было достаточно - в угрозу со стороны Лиги он не верил, а потому уже через неделю утвердил окончательную дату начала вторжения - 3 октября 1935 года. За день до этого Муссолини обратился к итальянцам, как всегда, выступая с балкона дворца «Венеция».
Репродукторы разнесли слова дуче по всей стране: «Эфиопия и ее заморские покровители хотят совершить в отношении Италии неслыханную, вопиющую несправедливость, лишив ее законного места под солнцем и неприкрыто угрожая ей. Мы долго сносили такую махровую антиитальянскую позицию негуса, но теперь наглому шантажу, грязным вымогательствам и подлым угрозам пришел конец. Терпение итальянского народа лопнуло! Никто и ничто нас не остановит! Пусть Эфиопия трепещет - она будет мгновенно и безжалостно раздавлена!»
«Пролетарская и фашистская Италия, Италия Витторио-Венето и нашей революции, восстань! Пусть небеса услышат твои крики ободрения нашим солдатам, ожидающим в Африке. Пусть их услышат наши друзья и наши враги во всех краях земли. Это крик во имя справедливости! Это крик победы!»