пианистка
дедушке.
В душном концертном зале консерватории впервые за полгода не было где яблоку упасть: люди суетились в проходах, спешили занять свои места. Разодетые в шелка немолодые женщины обмахивались веерами (непременно в тон платью) и отдавали мужчинам распоряжения насчет того, какую минеральную воду взять в буфете. Выпускники самого престижного музыкального учебного заведения города заметно волновались перед тем, как в последний раз выступить в стенах родной alma mater. Стоя за сценой, накрашенные девицы в платьях одно ярче другого, то и дело доставали успокоительное и обменивались опасениями провалить собственное выступление. Наконец, прозвенел звонок, который четыре последних года обозначал для музыкантов начало пары или перемены, за ним последовал другой и третий, и зал постепенно начал умолкать.
Когда на сцену вышли скрипачки, исполнявшие «Времена года» Вивальди. Суета за кулисами приобретала вполне драматический характер: те девушки, что остались дожидаться своей очереди на выступление, не могли найти себе места, краснели, бледнели и все чаще ходили за успокоительным.
Возле кулис, в стороне от нервной толпы, стояла она. Простое белое платье с тонкими бретелями подчеркивало стройную фигуру, темно-русые, тронутые солнечными лучами волосы ее были собраны в свободный пучок на затылке, открывая острые худые плечи. Большие серо-голубые глаза с грустным огоньком смотрели на сцену. Девушки со струнными уже закончили свое выступление и стройным рядом направлялись за сцену, преисполненные блаженной радости. Когда галдеж немного утих, а на сцене не оказалось ничего, кроме черного классического фортепиано, женщина, ответственная за выход музыкантов, без церемоний схватила ее за руку и потянула к ступенькам на сцену. Она поцеловала маленький серебряный крестик, висевший на лебединой шее. Это был ее выход.
Она никогда не боялась и не нервничала перед выходом на сцену, ведь это место стало для нее домом, а фортепиано - лучшим другом. Она поставила ноты, несмелым голосом назвала произведение и, пройдясь взглядом по нотам, начала играть. Весь зал затаил дыхание, наблюдая за тем, как ее изящные пальцы скользили по клавишам, казалось, возрождая к жизни не только вальс Шопена, но и душу инструмента. Она же всегда верила, что у инструмента есть душа, этой душой была музыка. Музыка, которая спасала ее всю жизнь. Музыка, ради которой она потеряла того, кого любила и берегла больше себя. Она продолжала играть тот самый вальс, горькие воспоминания текли слезами по ее щекам, но она играла, не ошибаясь ни единой нотой. Мелодия разливалась по всему залу, отталкиваясь и возвращаясь в ней кадрами из прошлой жизни. Жизни, в которой она была не одна.
После того, как растворилось эхо последней ноты, весь зал молча встал и начал аплодировать ей. Она скромно поклонилась и вышла. Слезы не переставали течь по ее щекам, она даже не обратила внимания на стоящих за кулисами сокурсников, лица которых выражали лишь удивление и восхищение, ей хотелось выйти из здания и пойти туда, куда звала ее мелодия. Очутившись на улице, она тут же нырнула в такси. Она ехала к нему.
Легкий ветер едва колыхал листву старого дерева, которое прятало ее от жары. Она стояла перед ним и как-то грустно улыбалась. Несмотря на обстоятельства, она была рада видеть его.
- Я знаю, ты меня не ждал, - сказала она, опуская глаза. - Знаешь, я сегодня взглянула на календарь и поняла, что уже два года тебя нет со мной. Два года прошло с тех пор, как я совершила самый необдуманный поступок в своей жизни. Помнишь ли ты тот день? Помнишь наши ссоры по пустякам, тот последний скандал со слезами и истерикой? Я ведь знала, что ты уйдешь, я чувствовала это. В тот день был мой первый серьезный концерт, и даже когда ты позвонил, я резко ответила тебе, что не смогу приехать. Тогда ты просто сказал, чтобы я всегда знала о том, что ты любишь меня, несмотря ни на что. Ты не знаешь, как я плакала после того, как ты положил трубку, понимая, что между тобой и музыкой я выбрала последнее. Но… ты же на меня не сердишься, правда?
Неожиданно прохладный порыв ветра всколыхнул дерево, бросив пару листов на каменное надгробие, обреченное сохранять вечное молчание. Она вспомнила, что даже если были затронуты его интересы, он часто соглашался в ее пользу, скрепя сердце. Тогда его согласие было подобно холодному ветру, треплющему ее волнистые волосы.
- Спасибо. Я всегда буду любить тебя за то, что ты верил в меня, папа, - с этими словами она положила на могилу одну-единственную алую розу, прикоснулась к теплому белому камню, помолчала немного и ушла прочь.