вот и Довлатов пополнил список "вечно актуальных"
а не так давно я читал его с чувством "Слава Б-гу, что это уже не про нас"...
Биография теткиного мужа Арона полностью отражает историю нашего
государства. Сначала он был гимназистом. Потом - революционным студентом.
Потом - недолгое время - красноармейцем. Потом - как это ни фантастически
звучит - белополяком. Потом опять красноармейцем, но уже более сознательным.
Когда гражданская война закончилась, дядя Арон поступил на рабфак.
Затем он стал нэпманом и, кажется, временно разбогател. Затем кого-то
раскулачивал. Затем он чистил ряды партии. Затем его самого вычистили. За
то, что он был нэпманом...
На собрании мой дядя произнес речь. Он сказал:
- Если вы меня исключите, я должен буду рассказать об этом жене. Что
вызовет дикий скандал. Короче, решайте сами...
Товарищи подумали и решили:
"Исключить!"
Затем его, правда, восстановили. Мало того, дядя Арон так и не сидел.
Он стал административным работником. Он был директором чего-то. Или
заместителем директора по какой-то части...
Сталина мой дядя обожал. Обожал, как непутевого сына. Видя его
недостатки.
Пластинки с речами генералиссимуса хранились в красных альбомах. Были
такие альбомы со шнурками и рельефным портретом вождя...
Когда Сталин оказался бандитом, мой дядя искренне горевал.
Затем он полюбил Маленкова. Он говорил, что Маленков - инженер.
Когда Маленкова сняли, он полюбил Булганина. Булганин обладал
внешностью захолустного дореволюционного полицмейстера. А мой дядя родом был
как раз из захолустья, из Новороссийска. Возможно, он честно любил
Булганина, напоминавшего ему идолов детства.
Затем он полюбил Хрущева. А когда Хрущева сняли, мой дядя утратил
любовь. Ему надоело зря расходовать свои чувства.
Он решил полюбить Ленина. Ленин давно умер, и снять его невозможно.
Даже замарать как следует и то нелегко. А значит, невозможно отнять
любовь...
При этом мой дядя как-то идейно распустился. Он полюбил Ленина, а также
полюбил Солженицына. Сахарова он тоже полюбил. Главным образом за то, что
Сахаров изобрел водородную бомбу. Однако не спился, а борется за правду.
Брежнева мой дядя не любил. Брежнев казался ему временным явлением (что
не подтвердилось)...
В последние годы жизни он был чуть ли не диссидентом. Но диссидентом
умеренным. Власова не признавал. Солженицына уважал выборочно.
Брежневу мой дядя посылал анонимные записки. Он писал их в
сберегательной кассе фиолетовыми чернилами. К тому же левой рукой и
печатными буквами. Записки были короткие. Например:
"Куда ведешь Россию, монстр?"
И подпись:
"Генерал Свиридов".
Или:
"БАМ - это фикция!"
И подпись:
"Генерал Колюжный".
Иногда он пользовался художественной формой:
"Твои брови жаждут крови!"
И подпись:
"Генерал Нечипоренко"...
Дядя хотел вернуться к истокам ленинизма. А я не хотел. Вот мы и
ругались без конца. Уровень полемики был невысок.
- Немецкий шпион, - говорил я о Ленине.
- Святотатец и болван! - реагировал дядя уже в мой адрес.
Мы затрагивали довольно узкий круг тем: суд Линча, падение нравов,
вьетнамская эпопея...
Мой дядя ужасно сердился:
- Фашист, - кричал он иногда, - матерый власовец!..
И вдруг мой дядя умер. Вернее, тяжело заболел. И решил, что ему пора
умирать. Ему было 76 лет.
- Вызовите Сережу. - попросил он.
Я сразу же приехал. Дядя лежал на высоких подушках, худой и бледный. Он
попросил всех уйти из комнаты.
- Сергей, - очень тихо произнес мой дядя, - я умираю...
Я молчал.
- Я не боюсь смерти, - продолжал мой дядя.
Он выждал паузу и заговорил снова:
- Я честно заблуждался... Мучительно переживал свои ошибки... И вот что
я понял. Те святыни, под знаком которых я жил, оказались ложными... Я
потерпел идейный крах...
Дядя попросил воды. Я поднес чашку к его губам.
- Сергей, - продолжал мой дядя, - я всегда ругал тебя. Я ругал тебя,
потому что боялся. Я боялся, что тебя арестуют. Ты очень невоздержан... Я
критиковал тебя, но внутренне соглашался. Ты должен меня понять. Сорок лет в
этой... (тут дядя грязно выругался) партии. Шестьдесят лет в этом... (тут
дядя повторил ругательство) государстве...
- Успокойся, - сказал я.
- ... превратили меня в шлюху, - закончил дядя.
Биография теткиного мужа Арона полностью отражает историю нашего
государства. Сначала он был гимназистом. Потом - революционным студентом.
Потом - недолгое время - красноармейцем. Потом - как это ни фантастически
звучит - белополяком. Потом опять красноармейцем, но уже более сознательным.
Когда гражданская война закончилась, дядя Арон поступил на рабфак.
Затем он стал нэпманом и, кажется, временно разбогател. Затем кого-то
раскулачивал. Затем он чистил ряды партии. Затем его самого вычистили. За
то, что он был нэпманом...
На собрании мой дядя произнес речь. Он сказал:
- Если вы меня исключите, я должен буду рассказать об этом жене. Что
вызовет дикий скандал. Короче, решайте сами...
Товарищи подумали и решили:
"Исключить!"
Затем его, правда, восстановили. Мало того, дядя Арон так и не сидел.
Он стал административным работником. Он был директором чего-то. Или
заместителем директора по какой-то части...
Сталина мой дядя обожал. Обожал, как непутевого сына. Видя его
недостатки.
Пластинки с речами генералиссимуса хранились в красных альбомах. Были
такие альбомы со шнурками и рельефным портретом вождя...
Когда Сталин оказался бандитом, мой дядя искренне горевал.
Затем он полюбил Маленкова. Он говорил, что Маленков - инженер.
Когда Маленкова сняли, он полюбил Булганина. Булганин обладал
внешностью захолустного дореволюционного полицмейстера. А мой дядя родом был
как раз из захолустья, из Новороссийска. Возможно, он честно любил
Булганина, напоминавшего ему идолов детства.
Затем он полюбил Хрущева. А когда Хрущева сняли, мой дядя утратил
любовь. Ему надоело зря расходовать свои чувства.
Он решил полюбить Ленина. Ленин давно умер, и снять его невозможно.
Даже замарать как следует и то нелегко. А значит, невозможно отнять
любовь...
При этом мой дядя как-то идейно распустился. Он полюбил Ленина, а также
полюбил Солженицына. Сахарова он тоже полюбил. Главным образом за то, что
Сахаров изобрел водородную бомбу. Однако не спился, а борется за правду.
Брежнева мой дядя не любил. Брежнев казался ему временным явлением (что
не подтвердилось)...
В последние годы жизни он был чуть ли не диссидентом. Но диссидентом
умеренным. Власова не признавал. Солженицына уважал выборочно.
Брежневу мой дядя посылал анонимные записки. Он писал их в
сберегательной кассе фиолетовыми чернилами. К тому же левой рукой и
печатными буквами. Записки были короткие. Например:
"Куда ведешь Россию, монстр?"
И подпись:
"Генерал Свиридов".
Или:
"БАМ - это фикция!"
И подпись:
"Генерал Колюжный".
Иногда он пользовался художественной формой:
"Твои брови жаждут крови!"
И подпись:
"Генерал Нечипоренко"...
Дядя хотел вернуться к истокам ленинизма. А я не хотел. Вот мы и
ругались без конца. Уровень полемики был невысок.
- Немецкий шпион, - говорил я о Ленине.
- Святотатец и болван! - реагировал дядя уже в мой адрес.
Мы затрагивали довольно узкий круг тем: суд Линча, падение нравов,
вьетнамская эпопея...
Мой дядя ужасно сердился:
- Фашист, - кричал он иногда, - матерый власовец!..
И вдруг мой дядя умер. Вернее, тяжело заболел. И решил, что ему пора
умирать. Ему было 76 лет.
- Вызовите Сережу. - попросил он.
Я сразу же приехал. Дядя лежал на высоких подушках, худой и бледный. Он
попросил всех уйти из комнаты.
- Сергей, - очень тихо произнес мой дядя, - я умираю...
Я молчал.
- Я не боюсь смерти, - продолжал мой дядя.
Он выждал паузу и заговорил снова:
- Я честно заблуждался... Мучительно переживал свои ошибки... И вот что
я понял. Те святыни, под знаком которых я жил, оказались ложными... Я
потерпел идейный крах...
Дядя попросил воды. Я поднес чашку к его губам.
- Сергей, - продолжал мой дядя, - я всегда ругал тебя. Я ругал тебя,
потому что боялся. Я боялся, что тебя арестуют. Ты очень невоздержан... Я
критиковал тебя, но внутренне соглашался. Ты должен меня понять. Сорок лет в
этой... (тут дядя грязно выругался) партии. Шестьдесят лет в этом... (тут
дядя повторил ругательство) государстве...
- Успокойся, - сказал я.
- ... превратили меня в шлюху, - закончил дядя.