Человек-легенда
© warsh
В Москву спустя 36 лет со дня отъезда приехал с кратковременным визитом из Израиля врач, поэт и танкист-ас Ион Лазаревич Деген.
© warsh
Автор знаменитого стихотворения, написанного в декабре 1944 года:
Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки.
Нам ещё наступать предстоит.
© warsh
Родился 4 июня 1925 года в городе Могилёве-Подольском одноимённого округа Украинской ССР (ныне Винницкой области Украины) в семье фельдшера. Мать работала медсестрой в больнице. В двенадцать лет начал работать помощником кузнеца. Увлекался литературой, а также зоологией и ботаникой.
15 июня 1941 года закончил девятый класс и приступил к работе вожатого в пионерском лагере, который располагался рядом с железнодорожным мостом через Днестр. В июле 1941 года добровольцем пошёл на фронт в истребительный батальон, состоящий из учеников девятых и десятых классов. Красноармеец. Воевал в составе 130-й стрелковой дивизии. Был ранен при выходе из окружения. Попал в полтавский госпиталь; по счастливому стечению обстоятельств избежал ампутации ноги.
Постоянные немецкие бомбежки, небо в те дни осталось за немцами. Только один раз я стал свидетелем трагического боя наших летчиков. Девять самолетов И-16 были сбиты двумя "мессерами". Уже на второй неделе боев нас перестали снабжать боеприпасами и продовольствием. Кухня со старшиной не появлялись на наших позициях.
Нас скупо пополняли красноармейцами - призывниками и кадровиками из разбитых частей. Комсостав разбежался, я даже не видел ротного командира или политрука. Меня выбрали командиром взвода. Кадровики не возражали.
Рядом погибали мои одноклассники, семнадцатилетние юноши. Для меня это было потрясением. Я с трудом сдерживал слезы, когда мы хоронили убитых товарищей. В начале августа наш взвод поджег гранатами и бутылками с КС два немецких танка.
Между Уманью и Христиновкой наша дивизия попала в окружение. Началось самое страшное. Ощущение беспомощности. Солдаты-запасники стали разбредаться по окрестным селам. Но мы, остатки истребительного батальона, твердо решили прорываться на восток. Тяжелораненых несли с собой. Но вскоре мы, видя состояние двух наших товарищей, вынуждены были оставить их у колхозников, показавшихся нам надежными людьми. После войны я пытался узнать судьбу этих ребят. Но даже следов не нашел.
Мы постоянно нападали на небольшие группы немцев. Несколько раз дело доходило до рукопашной схватки - стенка на стенку. В такой схватке я как-то огрел прикладом по каске немецкого фельдфебеля. Вскоре он очнулся. Здоровенный немец держался высокомерно, чувствовал себя победителем, нагло смотрел на нас, вид у него был такой, словно он нас взял в плен, а не мы его. Начали его допрашивать, но немец молчал. А потом крикнул: "Ферфлюхтен юде!" - я его тут же застрелил. Все равно нам некуда было девать пленного: мы выходили из окружения. Забрал себе "на добрую память" его пистолет "парабеллум".
© warsh
15 июня 1942 года был зачислен в отделение разведки 42-го отдельного дивизиона бронепоездов, дислоцированного в Грузии. В дивизион входило два бронепоезда - «Сибиряк» и «Железнодорожник Кузбасса» и штабной поезд. Боевой задачей дивизиона осенью 1942 года было прикрытие направления на Моздок и Беслан. Командир отделения разведки. 15 октября 1942 года был ранен при выполнении разведзадания в тылу противника.
Для меня лично самый страшный период войны - это наше отступление на Кавказе. И хоть я до сих пор, не могу полностью осмыслить катастрофу 41 года, но тогда за моей спиной была огромная страна и вся Красная Армия, и вера в нашу Победу покинула меня только один раз, когда я раненый лежал на днепровском берегу.
А на Кавказе я неоднократно был свидетелем массового бегства с поля боя. Передовая полностью обезлюдела. Как-то когда бронепоезд нашего дивизиона, в котором я служил командиром отделения разведки, остановился на каком-то полустанке Северо-Кавказской ж/д, и я увидел столб: "До Ростова-на-Дону - 647 километров", мне стало жутко... До Ростова 647 км, а сколько еще от Ростова до Берлина? Я четко понял, что вот он, край пропасти. И на какой-то момент меня охватило отчаяние...
... Это были самые тяжелые бои, в которых мне пришлось участвовать. Многие десятки немецких танков перли тараном на наш бронепоезд, оставленный без прикрытия пехоты и авиации. В небе над нами с утра до вечера висела подлая немецкая "рама" и наводила на нас шестерки "юнкерсов", которые беспрепятственно пикировали на нас. От бомбежек экипажи бронепоездов несли тяжелые потери. Редко удавалось сбить немецкий пикировщик. На моих глазах как-то зенитчик с "Сибиряка" сбил из 37-мм зенитки самолет Ю-88 и почти сразу погиб. Нас бомбили постоянно!
Четырьмя орудиями 76-мм и приказом "Ни шагу назад!" трудно было остановить немецкие танки. Молодцы, паровозники! Они всё время отлично маневрировали. Однажды болванка, выстреленная немецким танком, попала в сухопарник паровоза. Техник-лейтенант Тыртычко, обжигаясь, забил пробоину деревянным брусом. Под станцией Прохладной развернулись танковые сражения. Мы массово использовали "ленд-лизовские" танки, бросая их в контратаки на верную погибель. Всего несколько раз я видел танки Т-34. Видел, как довольно успешно пытались остановить немецкие танки с помощью дрессированных собак с противотанковыми минами на спине. Нашу авиацию мне удалось увидеть только один раз, и то не в воздухе, а на земле. Неподалеку от нас сделал вынужденную посадку подбитый штурмовик ИЛ-2, вооруженный РС-ами. У самолета стоял летчик - молодой парнишка в звании лейтенанта - и крыл весь белый свет матом.
Мы постепенно откатывались к Чечне. Местное население относилось к нам весьма недружелюбно. Жрать нам было нечего, так мы брали провиант у местных, иногда даже угрожая оружием. В Грозном, ещё по пути на фронт, ко мне, сидящему на первой платформе, подошел пожилой чеченец, и сказал: "Солдат, продай автомат! Я тебе семьдесят пять тысяч дам!". Я послал его подальше. Каждый выход на разведку на Кавказе был неимоверно тяжелым.
В начале сентября положение стало критическим. Мы прибыли на станцию Докшукино, сейчас уже не помню, это юго-восток Кабардино-Балкарии или уже северо-запад Северной Осетии. Мы должны были поддержать огнем наши пехотные части. Но на станции и рядом с ней вообще не было никаких пехотинцев. Тишина страшная. Абсолютная. Тишина перед немецкой атакой, которую у нас не было шансов сдержать. Я даже сейчас не понимаю, как нам удалось выжить в тот день. Немцы обошли станцию. Находясь на перроне, мы попали под огонь своих "катюш". Спасались на полу станционной уборной. Вы представляете себе станционную уборную во время войны? Пришлось снять с себя все обмундирование. К своим по Тереку шли в одних трусах, но с оружием. Несколько дней казалось, что не отмоем с себя эту дикую вонь.
В сентябре 1942 сводной отряд дивизиона бронепоездов, 44 человека, был брошен на оборону перевала на высоте 3000 метров над уровнем моря. От звука выстрела низвергалась лавина. Огонь мы вели только снайперский, а немцы заваливали нас минами. На какое-то время нас просто забыли на перевале. Кончились продукты. Начался голод. За каких-то три дня я полностью сжевал ремешок танкошлема, а потом в течение двух дней во рту не было ни крупинки. Когда спустились с перевала в долину, я еще долго переживал, почему не съел второй ремешок шлема, надо было только срезать металлическую пряжку.
Против нас стояли немцы из дивизии "Эдельвейс", оказавшиеся в аналогичной ситуации: им тоже нечего было жрать. Немцы к такому не привыкли. На пятый день около роты немцев во главе с капитаном сами пришли сдаваться к нам в плен. Случай для сорок второго года очень редкий, но голод не тетка. В плену немцы держались с достоинством.
А перевал мы все же тогда удержали. Когда нас сменила на перевале стрелковая рота старшего лейтенанта Цховребова, то из нашего сводного отряда в живых оставалось только 19 человек.
© warsh
После выписки из госпиталя - курсант 21-го учебного танкового полка в городе Шулавери. Затем переведён в 1-е Харьковское танковое училище (Чирчик). Весной 1944 года закончил училище с отличием и получил звание младшего лейтенанта.
В июне 1944 года назначен командиром танка во 2-ю отдельную гвардейскую танковую бригаду, которой командовал полковник Е. Е. Духовный, участвовал в Белорусской наступательной операции 1944 года. Впоследствии - командир танкового взвода; командир танковой роты (T-34-85), гвардии лейтенант.
За время участия в боевых действиях в составе 2-й отдельной гвардейской танковой бригады экипажем Иона Дегена уничтожено 12 немецких танков (в том числе 1 «Тигр», 8 «Пантер») и 4 самоходных орудия (в том числе 1 «Фердинанд»), много орудий, пулемётов, миномётов и живой силы противника.
За Неманом, в районе Германишки-Жверждайцы, батальон выдержал тяжелейший ночной бой, который сложился для нас крайне неудачно. Это было просто побоище. Мы попали в танковую засаду. Немцев не видели и стреляли по танкам противника наугад - по вспышкам орудий. Немецкая пехота подошла вплотную к танкам нашего батальона, и пехотинцы осветительными ракетами указали цели своим "пантерам". В освещенные ракетами Т-34 немецкие "пантеры" гвоздили болванками одну за другой. Мне крупно повезло в этом бою. Я догадался в темноте обойти немцев с фланга и сжег две "пантеры" в борт. На фоне наших горящих танков силуэты "пантер" оказались отличными мишенями. Но от нашего батальона после этого страшного боя осталось на ходу три машины. Три танка Т-34 лейтенантов Сердечнева, Феоктистова и мой укрылись в разбитом фольварке. Танкисты с трудом приходили в себя.
Утром на мотоцикле к нам прикатил старший адъютант батальона и сообщил радостную весть: бригада выведена из боя и нам предстоит переформировка. Нам даже не верилось, что на какое-то время для нас прекратится война, и мы получим передышку и еще немного поживем на белом свете. Стали завтракать и выпивать вместе с остатками танкового десанта - бойцами штрафного батальона, которые давно заменили погибших наших "штатных" мотострелков.
Вдруг мой башнер сказал: "Лейтенант! Ты что, не слышишь? Танки!". Мы посмотрели на лес, откуда доносилось тягучее нытье немецких моторов. На опушке показались танки. Тридцать "пантер" неровной линией выползли на поле и, стреляя с коротких остановок, пошли на батарею 76-мм орудий, которая окопалась справа и сзади от фольварка. Густая стена пыли вставала за танками, застилая опушку леса. Это поле не было участком обороны танкового взвода и нашей заботой, да и вообще, мы смотрели на происходящее как наблюдатели, ведь бригаду уже вывели из боя!
Артиллеристы открыли огонь, но что могли сделать их снаряды с такого расстояния лобовой броне "пантеры"?! Артиллеристы дрогнули. Расчеты убегали от орудий. И так бывало, даже на четвертом году войны. Вместо того, чтобы, как их учили, стрелять по гусеницам, забрасывать танки гранатами, сражаться и умирать с честью, отбиваться, пока на батарее есть еще хоть одна живая душа, артиллеристы бросились в тыл. На тачанке на поле выскочил командир дивизии генерал-майор Городовиков. Чудак-калмык. В ту пору уже никто из генералов не ездил на тачанках. Кроме того, храбрец Городовиков, как рассказывали, лично водил полки в атаки, что никто из начальников его ранга не делал даже в 1941 году. Вокруг тачанки рвались снаряды. Комдив носился по полю за драпающими артиллеристами, хлестал их нагайкой, пытаясь вернуть на огневые позиции.
Но это не помогло. Тачанка комдива на бешеной скорости неслась к нашему фольварку. Городовиков подскочил к нам. Его глаза были полны слез отчаяния. Он крикнул - "Братцы! Танкисты! Выручайте! Остановите танки! Всех к Герою представлю!". И хоть и хотелось мне ответить генералу, что бригада наша уже не воюет, и вообще это не наш участок обороны, что нам не нужны никакие Звезды: нам жить охота, что ни хрена три танка Т-34 этой своре немецких танков не сделают, и он пусть сам со своими трусами-артиллеристами разбирается, и еще много чего хотелось сказать, но я крикнул: "По машинам! Огонь с места!" - и добавил несколько крепких слов. Немцы шли по полю, подставив нам борта своих "пантер", как мишени на танковом полигоне. Мы вели огонь из-за высокого каменного забора фольварка. Над забором торчали только башни. И началось.. Когда артиллеристы увидели, как горят немецкие танки, а уцелевшие развернулись и стали отступать к лесу, они вернулись к орудиям - кормовая броня "пантер" уже была им по зубам. Итог боя: мы сожгли 18 немецких танков - каждый экипаж по шесть "пантер", артиллеристы вывели из строя 6 танков.
Перенёс ожоги и четыре ранения, в которых ему достались двадцать два осколка и пуль. В результате последнего тяжёлого ранения 21 января 1945 года получил инвалидность. Был дважды представлен к званию Героя Советского Союза, причём во второй раз в январе 1945 года его представлял командующий 3-м Белорусским фронтом генерал Черняховский - за успешную операцию в Восточной Пруссии. Оба раза он получал только ордена.
© warsh
После последнего тяжелого ранения полгода находился в госпиталях.
Первое время я ощущал только одно: страшная боль по всему израненному телу и особенно дикие боли в области лица. Когда из переломанных костей моего лица врачи снова сложили челюсти, то мне немного полегчало. И когда весной 1945 года, находясь в госпитале, я понял, что буду жить, то мной на какой-то период овладело отчаяние. Закованный полностью в гипс все время думал только об одном: что я буду делать после войны? - инвалид на костылях, без образования и профессии. Но, видя благородный подвиг врачей, спасающих жизни раненых солдат, я решил тоже стать доктором. И о выборе своей профессии в будущем никогда не сожалел.
Летом 1945 года досрочно выписался из госпиталя, съездил домой, а после был направлен в Москву, в отдельный полк офицерского резерва танковых войск. Там в 4-м "мотокостыльном" батальоне были собраны офицеры-танкисты, калеки, ожидающие демобилизации по инвалидности.
После демобилизации из армии поступил в Черновицкий медицинский институт, после окончания которого в 1951 году работал в Киевском институте ортопедии, далее - в казахстанской степи в Кустанае, а позже вернулся на Украину, в Киев. Работал ортопедом-травматологом, стал профессором, доктором медицинских наук, дважды защитив диссертации в Москве. С 1977 года живу в Израиле.
Единственный советский танкист, зачисленный в Общество израильских танкистов, отмеченных за героизм.
© warsh
Все полтора часа встречи 88-летний Ион Лазаревич провёл стоя, опираясь на палку. Несмотря на уговоры жены. Очень живой, крепкий, остроумный человек. После встречи я подошёл к нему и пожал ему руку. От всего моего поколения. От всех нас.