Из Шопенгауэра ("О четверояком корне закона достаточного основания")
...познание Бога, как личного правителя и творца мира, создавшего все во благо, находится только в еврейском и в обоих исходящих из него вероучениях, которые можно в широком смысле назвать, его сектами, - а не в религии какого-нибудь другого народа древней или новой эпохи. Ибо ведь никому в голову не придет смешивать Господа Бога, например, с брамой индусов, которое живет и страдает во мне, в тебе, в моей лошади, в твоей собаке, или с Брамой, который рожден и умирает, чтобы уступить место другим Брамам, и которому сверх того поставляется в грех и вину его создание мира[3], - не говоря уже о великолепном сыне обманутого Сатурна, которому грозит Прометей и предрекает его гибель. Если же мы взглянем на ту религию, которая насчитывает на земле самое значительное число последователей, т. е. имеет за себя большинство человеческого рода и в этом смысле может назваться первой, если мы взглянем на буддизм, то в наши дни нельзя уже скрывать, что при всем своем строгом идеализме и аскетизме он в то же время безусловно и решительно атеистичен, - до такой степени, что его жрецы, когда им проповедуют [112]учение чистого теизма, совершенно не понимают и отвергают его. Поэтому (как мы узнаем из Asiatic researches, vol. 6, p. 268)[4] верховный жрец буддистов в Аве, в переданном им одному католическому епископу трактате, причисляет к шести вредным ересям учение, по которому «есть существо, создавшее мир и все вещи и единственно достойное поклонения». Поэтому и И. И. Шмит из Петербурга - этого превосходного ученого я безусловно считаю самым основательным в Европе знатоком буддизма - говорит в своей книге «О родстве гностических учений с буддизмом» (стр. 9): «в творениях буддистов отсутствует всякое положительное указание на высшее существо, как принцип творения; и кажется даже, что этот предмет намеренно обходится там, где он логически выступает сам собою». В своих «Исследованиях в области древнейшей истории средне-азийской культуры» тот же автор, на стр. 180, говорит: «система буддизма не знает вечного, несотворенного, единого божественного существа, которое было прежде всех веков и сотворило все видимое и невидимое. Эта идея совершенно чужда ей, и в буддистских книгах мы не находим ни малейшего следа ее. Точно также нет и творения; правда, зримая вселенная не без начала, но она произошла из пустого пространства, в силу определенных и неизменных законов природы. Но было бы ошибочно заключать отсюда, будто нечто признается и почитается буддистами как божественный принцип, - назовем ли мы это судьбой или природой; скорее наоборот: ибо именно это развитие пустого пространства, это его растворение или раздробление на бесчисленные элементы, эта возникшая материя и составляет зло Jirtintschii, или вселенной в ее внутреннем и внешнем строе, вселенной, из которой произошел Ortschilang, т. е. беспрестанная смена в силу неизменных законов, установленных этим злом». Тот же Шмит в своей речи, произнесенной 15 сентября 1830 г. перед Петербургской академией говорит: «термин творение чужд буддизму, - последний знает только происхождения миров» (стр. 26); «надо иметь в виду, что в их системе не может быть идеи какого бы то ни было древле-божественного творения» (стр. 27). Можно было бы привести сотни таких свидетельств. Я обращу внимание только еще на одно, так как оно вполне доступно и к тому же имеет официальный характер. III-ий том очень поучительной [113]буддистской книги: Mahavansi, Raja-ratnacari and Raja-vali, from the Singhalese by E. Upham, Lond., 1833, содержит в себе переведенные с голландского протоколы официальных опросов, с которыми в 1766 г. голландский губернатор Цейлона последовательно обращался к каждому из верховных жрецов пяти главнейших пагод. Контраст между собеседниками, которые никак не могут понять друг друга, очень интересен. Жрецы, согласно учениям своей религии исполненные любви и сострадания ко всем живым существам, не исключая даже и голландских губернаторов, с величайшей готовностью стараются ответить на все его вопросы. Но наивный и незлобивый атеизм этих благочестивых и благороднейших жрецов вступает в конфликт с глубоким и сердечным убеждением уже с колыбели иудейски-верующего губернатора. Его вера сделалась для него второй природой; он никак не может понять, что эти священники не теисты, и потому все сызнова и сызнова спрашивает о высшем существе, о том, кто же создал мир и т. д., и т. д. А те думают, что не может, конечно, быть более высокого существа, чем победоносно-совершенный, Будда Сакья Муни, этот царский сын, который добровольно жил как нищий и до конца проповедовал свое высокое учение во благо человечества, дабы спасти всех нас от зла постоянного возрождения; мир же никем не сделан[5]: он произошел сам собою (selfcreated), природа расстилает его и затем опять свертывает; мир есть то, что существуя не существует; он - неизбежный спутник возрождений, которые в свою очередь являются следствиями нашего греховного бытия и т. д. Так тянется беседа на протяжении около ста страниц. - Я упоминаю о таких фактах главным образом потому, что в самом деле поразительно, как еще в наши дни, в произведениях немецких ученых, религия и теизм постоянно и без дальнейших рассуждений принимаются за синонимы; между тем религия относится к теизму, как род к отдельному виду, и действительно тождественны только еврейство и теизм: именно потому мы и клеймим общим именем язычников все народы, если они не евреи, не христиане и не магометане. Евреи и магометане упрекают даже христиан, будто они, благодаря своему учению о троице, не чистые теисты. Ибо, что бы ни говорили, христианство имеет в своих жилах индусскую кровь, и поэтому у него есть постоянное стремление освободиться от еврейских элементов. Если бы кантовская [114]критика разума, это самое серьезное нападение на еврейский теизм, которое когда-либо совершали - почему профессора философии и поторопились устранить ее, - если бы она появилась в буддистских странах, в ней, сообразно с указанными фактами, несомненно увидели бы не что иное, как назидательный трактат, написанный с целью полного опровержения тамошних еретиков и ради спасительного укрепления ортодоксального идеалистического учения, т. е. учения о призрачности сего мира, являющегося нашим чувствам. Так же атеистичны, как буддизм, и обе другие, рядом с ним господствующие в Китае религии Таоссе и Конфуция; поэтому, миссионеры не могли перевести на китайский язык первого стиха Пятикнижия, так как в этом языке нет выражений для Бога и творения. Даже миссионер Гюцлаф в своей только что появившейся «Истории китайского государства» настолько честен, что говорит: «изумительно, как ни один из китайских философов, несмотря на то, что они в полной мере обладали естественным светом, не поднялся до сознания творца и владыки мира» (стр. 18). Вполне сходятся с этим слова Мильне, переводчика Shing-yu, цитируемые Дж. Ф. Дэвисом (The Chinese, chap. 15, p. 156); в предисловии к своему труду он говорит, что, как можно видеть из этого произведения, «так называемый естественный свет природы, даже когда он усилен всем светом языческой философии, совершенно неспособен привести людей к сознанию и почитанию истинного Бога». Все это подтверждает, что единственная основа теизма - откровение; так это и должно быть, если откровение не излишне. Кстати заметим, что слово атеизм заключает в себе неточность, ибо оно заранее предполагает теизм, как нечто уже само собою понятное. На самом деле, правильнее было бы вместо «атеизм» говорить: не-еврейство, вместо «атеист»: не-еврей.