Это очень странное ощущение - когда ты выходишь на поверхность из метро, и тебя должны встретить и повести куда-то ужинать, а ноги уже встали на знакомые плиты, тело поворачивает - спиной к не очень далёкой тут Неве, лицом к близкой и очень, очень хорошо знакомой улице, и глаза пытаются узнать знакомых, и ты делаешь глубокий вдох - холодным, сырым, привычным воздухом: „дома”.
И, в общем, не имеет значения, что большая комната в коммунальной квартире никогда формально твоим домом не была - ты просто проводил здесь существенную и едва ли не самую насыщенную часть своего детства и юности. Ты просто был здесь свободен - среди старых высоких домов, на каменных улицах, на узких изогнутых мостах, на ступенях у воды, в маленьких парках.
И ты с трудом удерживаешься от того, чтобы не сделать шаг и не пойти привычным, натоптанным, единственным возможным после поезда, маршрутом.
Я продолжаю подозревать, что мы существуем внутри нарисованного, компьютерного мира. В Питере теперь тоже заметна лоскутность известных мест: офис компании, в которую я приехал, находится в исхоженном и знакомом районе, в полушаге от набережной - именно той, на которую я захотел попасть пару месяцев назад. На набережной - мёртвые сфинксы, которые пришли в эти места уже после того, как я перестал сюда приезжать. Надо же было посмотреть в глаза кошмарным пришельцам. И рядом ещё один памятник - тонкий, высокий - но его рассмотрю позже, при свете дня.
От офиса, по дороге к гостинице - по набережной, потом по Шпалерной - дойти до Таврического сада, тихо прошептать ему „привет” - пока издалека, для полноценной встречи ещё будет время:
„Привет, я очень скучал; ты изменился - всё-таки столько лет прошло!”.
Бросить вещи - на часах ровно полночь, но разве можно сидеть в гостинице, когда за окном - Смольный собор, где-то за ним Нева, за её изгибом - любимый Большеохтинский мост?
В сквере Смольного - никого. Сам собор в лесах, фонари подсвечивают деревянное многоэтажье вокруг его стен - и прочие здания ансамбля монастыря. Яркий, режущий свет прожекторов приобретает частицу материальности во сыром ночном воздухе. Дождь моросит - чтобы дать неровным камням мостовой яркий, чистый цвет. Между камнями - тонкие, слабые, бледно-зелёные ниточки мелкой травяной поросли.
Луч прожектора выхватывает большую ветку дерева - и в его свете листва становятся ярко-зелёной, даже с лёгким золотым оттенком, ярко сияя на фоне ночного неба и лёгких перистых облаков, волнами накатывающих на горизонт.
В большой луже на газоне отражается фрагмент собора - и вдруг становится ясно, что это лучший вид на него этой ночью: в тёмной поверхности дождевой воды собор сияет белым и голубым, отражается стройный фонарь и нет ни малейшего намёка ни на какой ремонт. Возможно, это окно в прошлое, в дни, когда собор ещё только был построен, сегодня выглядит как лужа.
В институтских галереях окна собраны, как в старину, из небольших прямоугольников, тонкой реечной сеткой. Коридоры ярко освещены. Видны голубые стены и двери в высоких арочных проёмах. И, кажется, сейчас прозвенит звонок и стаи воспитанниц в светлых платьях выбегут из классов в коридор. А воспитательница будет их отчитывать - что благородным девицам не пристало себя так вести.
Пустой, тускло освещённой дорогой обойти собор и выйти к набережной. На набережной - спуститься по ступеням, опустить руки в тёплую воду, сидеть на камне, слушать плеск волн, накатывающих на гранит. Так можно сидеть долго… но ночь не бесконечна, и хотелось бы всё-таки немного поспать. Вот только до Большеохтинского моста дойду - тут же совсем рядом! Вот, его уже даже немножко видно за изгибом берега.
Одно из сильнейших тактильных ощущений: идти вдоль большой реки, раскрытой ладонью касаясь гранитного парапета. Отполированная поверхность на самом деле оказывается неровной - покрытой бесконечным множеством мелких шероховатостей. Рука скользит по тёплому и влажному граниту - впитывая ощущение тысяч касаний: твёрдых, немного острых, слегка царапающих кожу.
Ночь. Свет фонарей. Фары пролетающих машин. Две ярко освещённых металлических дуги моста. Тёмный провал подъёмных секций между каменными башнями. Большеохтинский мост - словно пришелец среди прочих строгих мостов Невы.
Я сажусь на ступени у самой воды, в тени большого гранитного шара. Гул набережной с её редкими машинами, и без того негромкий, исчезает совсем. Я остаюсь совсем один - только плеск волн о камни, свет фонарей моста и их колеблющиеся блики. Течение времени сливается с течением реки, дыхание выравнивается с движением волн и… я исчезаю.
В Неве удивительно тёплая вода.