Сбор анамнеза.
- Добрый вечер. Врача вызывали?
- Да, проходите, проходите, вот сюда в комнату.
- Стульчик какой-нибудь дадите?
- Конечно, табуретка вот.
- Что у вас случилось?
- Что?
- Говорю, на что жалобы у вас? Боли? Температура?
- Слышу голоса в ухе.
- Слышите голоса в ухе. Давно началось?
- Давно?
- Ну, день, два у вас такое состояние?
- Со вчерашнего дня.
- Ещё какие-то жалобы есть?
- Нет.
- Ну, поднимайте футболку, послушаем.
- Что?
- Брюхо.
- Ухо.
- Ухо. Ухо или брюхо? Давайте я сейчас нажму, скажете больно или нет. Вот так больно?
- Вы никуда не нажали.
- Понятно. А так больно?
- Вы не нажимаете никуда.
- А вы сами нажимали?
- До вашего прихода нет.
- А после того, как я пришла?
- Один раз нажимал.
- Боль чувствовали?
- Чувствовал. Но тогда я работал сторожем на кладбище. Я начал работать и началась ночь, и стало темно. До полуночи я пил в сторожке витаминный коктейль, а после пошёл на обход. В мои обязанности также входило проверять потушены ли погребальные костры. Я шёл по аллее с фонариком навстречу запаху дымного чада, тихо было. Я проверял каждый участок, и, если огонь ещё тлел, я затаптывал его сапогом. Дым тогда уже не казался мне очень неприятным. Вместо него был лишь запах палёного дерева и смолы. У могилы героя той самой войны Егорова Е.И. я повернул в сторону оврага, где начинались участки, на которых хоронили то ли бедных, то ли ещё каких шутов гороховых. Ни одного из них я никогда не видел. Не знаю почему, но мне стало тоскливо. Скоро кончилась и эта дорога - она привела меня на заросший кустами участок. Раньше я не обращал внимания на это запущенное захоронение, но в этот раз мне стало любопытно, и я всмотрелся в выцветшие буквы надгробия. Вас как зовут?
- Анна Романовна.
- Вот там было написано: «Здесь упокоен прах Анны Романовны…» Простите, фамилия у вас какая?
- Болотина.
- «Здесь упокоен прах Анны Романовны Болотиной, рано оборвавшейся на пути к совершенству.» Я ещё подумал, что это за женщина такая замечательная, что так высоко летала. Понимаете, о чём я? А уж когда она сама ко мне из-за камня выскочит, да как заорёт в самое среднее ухо: «А вот и я, ваше здоровьице! Не ждали? Нет, не ждали!» - я и вовсе жутко переживать стал. Стоит фурия в капоре, вся хромая, худая, смотрит на тебя, улыбается, и глазища по семь копеек. Тут прослеживается другая смысловая линия, милый доктор. Нас убеждают, что жизнь и смерть - понятия относительные, и надо иметь в виду, какую из этих сторон занимает сейчас обсуждаемый предмет. Однако я решил не поддаваться суевериям и измыслить следующее: если померла, то померла, и нечего тут смотреть. Вы, доктор, запишите эти слова, а когда понадобится, продиктуете их кому-нибудь другому. Мысль-то должна сохраниться, это уж вы должны понимать.
- Я понимаю. Больничный вам открывать надо?
- А мне он зачем, больничный? Я на пенсии теперь. Вы мне спойте лучше или поговорим. Что-нибудь на тему… Знаете, что… Чего-то в этом роде, например… Я вот чего думаю, это самое… Больничный был бы мне нужен, когда я на кладбище сторожем работал. Я начал работать, и началось утро, и стало светло. Открыв кладбищенские ворота, я впустил бесчисленных бродяг, которые приходили подъедать оставленные на могилах подношения. Так как у меня не было ни малейшего желания, чтобы их грязные рожи видели безутешные родственники, пришедшие оплакивать близких, я заставил каждого из них завернуться в пододеяльник и изображать неупокоенные души самоубийц. Мытарствовали они, надо сказать, искренне и иногда глухо завывали среди оградок. Я выпил витаминный коктейль и вышел на обход. В конце коридора я встретил небольшую группу врачей и медсестер, они говорили оживлённо и негромко. «Что там происходит?» - спросил я у одного из врачей. Он удивлённо посмотрел на меня: «Ведь это ваш обход, доктор! Вам ещё не сказали?» Я вошёл в палату. На больничной койке лежало тело, с головой накрытое белоснежной простынёй. На карточке пациента я прочёл: «Болотина Анна Романовна, 1977 г.р.» И здесь я вынужден согнуть смысловую линию в дугу и обратить её против своих же убеждений. Да, нас часто пытаются соблазнить мыслью о том, что конец и начало должны совпадать, но теперь мне начинает казаться, что они никогда и не встречаются, и бесконечно всё. Я припал к её ногам и только шептал, глотая слёзы: «Жива, жива…»
- Так… Если больничный вам не нужен, я тогда запишу сейчас вам лекарства и дозировки, сегодня отлеживайтесь, завтра с утра купите. Аллергии нет же у вас? Если состояние не улучшится, температура поднимется или ещё что-то, то звоните в скорую, направят бригаду. Сейчас отдыхайте. Вы песню просили, кажется. Из меня певица, конечно… Не самая, скажем, ну… Для вас, для настроения разве что. Гм. Слушайте.
Иду по бездорожью я, сама не зная куда.
Сама не знаю куда.
Ой всё, что я пережила - судорога да мгла,
Судорога да мгла.
Ой, забрала ты мою жизнь в чёрный ком земли.
Ой, плыли наши корабли да встали на мели,
Встали на мели,
Встали на мели…
- Да, проходите, проходите, вот сюда в комнату.
- Стульчик какой-нибудь дадите?
- Конечно, табуретка вот.
- Что у вас случилось?
- Что?
- Говорю, на что жалобы у вас? Боли? Температура?
- Слышу голоса в ухе.
- Слышите голоса в ухе. Давно началось?
- Давно?
- Ну, день, два у вас такое состояние?
- Со вчерашнего дня.
- Ещё какие-то жалобы есть?
- Нет.
- Ну, поднимайте футболку, послушаем.
- Что?
- Брюхо.
- Ухо.
- Ухо. Ухо или брюхо? Давайте я сейчас нажму, скажете больно или нет. Вот так больно?
- Вы никуда не нажали.
- Понятно. А так больно?
- Вы не нажимаете никуда.
- А вы сами нажимали?
- До вашего прихода нет.
- А после того, как я пришла?
- Один раз нажимал.
- Боль чувствовали?
- Чувствовал. Но тогда я работал сторожем на кладбище. Я начал работать и началась ночь, и стало темно. До полуночи я пил в сторожке витаминный коктейль, а после пошёл на обход. В мои обязанности также входило проверять потушены ли погребальные костры. Я шёл по аллее с фонариком навстречу запаху дымного чада, тихо было. Я проверял каждый участок, и, если огонь ещё тлел, я затаптывал его сапогом. Дым тогда уже не казался мне очень неприятным. Вместо него был лишь запах палёного дерева и смолы. У могилы героя той самой войны Егорова Е.И. я повернул в сторону оврага, где начинались участки, на которых хоронили то ли бедных, то ли ещё каких шутов гороховых. Ни одного из них я никогда не видел. Не знаю почему, но мне стало тоскливо. Скоро кончилась и эта дорога - она привела меня на заросший кустами участок. Раньше я не обращал внимания на это запущенное захоронение, но в этот раз мне стало любопытно, и я всмотрелся в выцветшие буквы надгробия. Вас как зовут?
- Анна Романовна.
- Вот там было написано: «Здесь упокоен прах Анны Романовны…» Простите, фамилия у вас какая?
- Болотина.
- «Здесь упокоен прах Анны Романовны Болотиной, рано оборвавшейся на пути к совершенству.» Я ещё подумал, что это за женщина такая замечательная, что так высоко летала. Понимаете, о чём я? А уж когда она сама ко мне из-за камня выскочит, да как заорёт в самое среднее ухо: «А вот и я, ваше здоровьице! Не ждали? Нет, не ждали!» - я и вовсе жутко переживать стал. Стоит фурия в капоре, вся хромая, худая, смотрит на тебя, улыбается, и глазища по семь копеек. Тут прослеживается другая смысловая линия, милый доктор. Нас убеждают, что жизнь и смерть - понятия относительные, и надо иметь в виду, какую из этих сторон занимает сейчас обсуждаемый предмет. Однако я решил не поддаваться суевериям и измыслить следующее: если померла, то померла, и нечего тут смотреть. Вы, доктор, запишите эти слова, а когда понадобится, продиктуете их кому-нибудь другому. Мысль-то должна сохраниться, это уж вы должны понимать.
- Я понимаю. Больничный вам открывать надо?
- А мне он зачем, больничный? Я на пенсии теперь. Вы мне спойте лучше или поговорим. Что-нибудь на тему… Знаете, что… Чего-то в этом роде, например… Я вот чего думаю, это самое… Больничный был бы мне нужен, когда я на кладбище сторожем работал. Я начал работать, и началось утро, и стало светло. Открыв кладбищенские ворота, я впустил бесчисленных бродяг, которые приходили подъедать оставленные на могилах подношения. Так как у меня не было ни малейшего желания, чтобы их грязные рожи видели безутешные родственники, пришедшие оплакивать близких, я заставил каждого из них завернуться в пододеяльник и изображать неупокоенные души самоубийц. Мытарствовали они, надо сказать, искренне и иногда глухо завывали среди оградок. Я выпил витаминный коктейль и вышел на обход. В конце коридора я встретил небольшую группу врачей и медсестер, они говорили оживлённо и негромко. «Что там происходит?» - спросил я у одного из врачей. Он удивлённо посмотрел на меня: «Ведь это ваш обход, доктор! Вам ещё не сказали?» Я вошёл в палату. На больничной койке лежало тело, с головой накрытое белоснежной простынёй. На карточке пациента я прочёл: «Болотина Анна Романовна, 1977 г.р.» И здесь я вынужден согнуть смысловую линию в дугу и обратить её против своих же убеждений. Да, нас часто пытаются соблазнить мыслью о том, что конец и начало должны совпадать, но теперь мне начинает казаться, что они никогда и не встречаются, и бесконечно всё. Я припал к её ногам и только шептал, глотая слёзы: «Жива, жива…»
- Так… Если больничный вам не нужен, я тогда запишу сейчас вам лекарства и дозировки, сегодня отлеживайтесь, завтра с утра купите. Аллергии нет же у вас? Если состояние не улучшится, температура поднимется или ещё что-то, то звоните в скорую, направят бригаду. Сейчас отдыхайте. Вы песню просили, кажется. Из меня певица, конечно… Не самая, скажем, ну… Для вас, для настроения разве что. Гм. Слушайте.
Иду по бездорожью я, сама не зная куда.
Сама не знаю куда.
Ой всё, что я пережила - судорога да мгла,
Судорога да мгла.
Ой, забрала ты мою жизнь в чёрный ком земли.
Ой, плыли наши корабли да встали на мели,
Встали на мели,
Встали на мели…