Обыватели
Не секрет, что общим знаменателем едва ли не каждого мировоззрения, основанного на стремлении к некоему идеалу, является неприязнь к обывателю, что слово «мещанство» - худшее ругательство в устах любого идеалиста, не смирившегося с несовершенством мира. Для адепта же любой революционной идеологии обыватель - объект непримиримой ненависти, явление, которому в грядущем идеальном обществе нет и не может быть места.
Но при этом как только революционерам выпадает шанс реализовать свою мечту - обыватель внезапно становится теснейшим их союзником. Казалось бы, что может быть более враждебно обывательщине, чем лежащая в основе Третьего рейха идея рождения сверхчеловека. Однако опорой нацистского режима стал недалекий и туповатый сытый бюргер, тот самый, который в двадцатых годах презрительно фыркал при виде марширующих штурмовиков, называя их клоунами. Антимещанский пафос большевиков достигал немыслимого накала и в официальных декларациях сохранился вплоть до самого краха СССР, однако уже с конца тридцатых густопсово обывательская мораль с ее культом стабильности, «крепкой семьи», «традиционных ценностей» и неприятием всего нового и чужого становится негласной официальной идеологией. С другой стороны - в девяностые годы едва ли не все массовые СМИ насаждали настоящий культ мещанства, проповедуя, что жить надо лишь для себя, для простых будничных радостей и наслаждений, а всевозможные «измы» и идеалы - сплошной обман и лицимерие. Однако обыватель в массе своей тогда отнюдь не жаловал прославлявший его режим, ностальгировал по сытому и стабильному прошлому и на чем свет стоит ругал президента и правительство.
Причина подобного парадокса в том, что обыватель бывает разным.
Но при этом как только революционерам выпадает шанс реализовать свою мечту - обыватель внезапно становится теснейшим их союзником. Казалось бы, что может быть более враждебно обывательщине, чем лежащая в основе Третьего рейха идея рождения сверхчеловека. Однако опорой нацистского режима стал недалекий и туповатый сытый бюргер, тот самый, который в двадцатых годах презрительно фыркал при виде марширующих штурмовиков, называя их клоунами. Антимещанский пафос большевиков достигал немыслимого накала и в официальных декларациях сохранился вплоть до самого краха СССР, однако уже с конца тридцатых густопсово обывательская мораль с ее культом стабильности, «крепкой семьи», «традиционных ценностей» и неприятием всего нового и чужого становится негласной официальной идеологией. С другой стороны - в девяностые годы едва ли не все массовые СМИ насаждали настоящий культ мещанства, проповедуя, что жить надо лишь для себя, для простых будничных радостей и наслаждений, а всевозможные «измы» и идеалы - сплошной обман и лицимерие. Однако обыватель в массе своей тогда отнюдь не жаловал прославлявший его режим, ностальгировал по сытому и стабильному прошлому и на чем свет стоит ругал президента и правительство.
Причина подобного парадокса в том, что обыватель бывает разным.