И. Бунин. Пост.
И. Бунин. Пост.
Деревенская усадьба, начало марта, первые недели великого поста.
Дни темные, однообразные.
Но это уже канун весны.
Я живу затворником, за работой с утра до вечера,
- «Се тебе, душа моя, вверяет владыка талант: со страхом приими дар».
Нынче я опять не заметил, как прошел мой день.
Но вот темнеет, синеет за окнами.
Усталый, умиротворенный, я кладу перо, мысленно благодаря бога за силы, за труд, одеваюсь и выхожу на крыльцо.
Сумерки, тишина, сладкий мартовский воздух...
Я иду по деревне, додумываю свои думы, укрепляя свои тайные вымыслы, но все вокруг вижу, зорко все замечаю и чувствую - всему открыто мое сердце, мои глаза.
Ах да, канун, канун.
Даже в зимней угрюмости этих сумерек уже есть весна - в их чуть зримой синеве.
Зыбки серые снега полей за деревней, избы в деревне чернеют смутно, нигде ни одного огня.
Темно и в усадьбе, на которую гляжу я, возвратившись из деревни.
За усадьбой облаками темнеет под хмурым небом сад.
Но и в этом весна - в том, что так поздно не зажигают в деревне огней и что сад похож на тучу, что так хмуры и небо и вершины сада.
На выгоне - церковь, там служба.
Я подхожу и различаю у церковных ворот парные сани, крытые старым ковром, помещичьи.
Тут же, у коновязи, - мужицкие лошади в дровнях, мелкие, лохматые, за зиму обросшие густой шерстью.
На снегу возле них - клоки сена, перебитого с конским навозом, и все это пахнет свежо, сыро, по-весеннему.
Полевым, нелюдимым гулом гудят голые тополи, возвышающиеся над церковной оградой.
На глазах с каждой минутой темнеет - лица проходящих в церковь уже плохо видны, - к ночи поднимается легкая замять, и в гудящих метлах тополей есть что- то строгое, жуткое.
За воротами, в затишье, воздух мягче, но порой церковный двор сереет от поземки, ограда дымится, и по моему лицу пробегает холодная снежная пыль.
Когда на высоком каменном крыльце церкви отворяются двери, видна, за черными сенями, ее внутренность в немногих красных точках огней.
Поднявшись на крыльцо, чувствую тот сложный, особый запах, что бывает только на папертях русских церквей, ранней русской весной.
В церкви густое и пахучее церковное тепло, темная стена народа и свет за нею.
Там, у большого священника, стоит девушка, та, чьи сани я видел за воротами.
Она бледна, свежа и так чиста, как бывают только говеющие девушки, едва вышедшие из отроческого возраста.
Ее серо-голубое платье приняло от блеска свечей зеленоватый, лунный тон.
На спине лежит черная коса. Озарен нежный овал лица и густые ресницы, поднятые на образа иконостаса.
От каких грехов очищается она постом, стояниями, своей бледностью?
Что за чувства у меня к ней?
Дочь она мне? Невеста?
В темноте возвращаюсь домой и провожу вечер за книгой, в мире несуществующем, но столь же разделенном со всем, чем втайне живет моя душа.
Засыпаю с мыслью о радостях завтрашнего дня о радостях своих вымыслов.
Ей, господи, не даждь ми духа праздности, уныния. Больше мне ничего не надо. Все есть у меня, все в мире мое.
1916