Теодицея на бегу
Warning: многабуков!
Повод: очередной случай высказываемых претензий к жестокости ВЗ. В частности, прямо требуемый Богом геноцид ханаанских народов и уничтожение людей не по своей вине, а заодно с кем-то. И действительно, посмотрим на историю вхождения Израиля в Ханаан глазами живущих там. Они обречены на тотальное уничтожение. Им не удастся победить в этой войне. Проигравшим не получится, например, выплачивать дань или стать рабами, но при этом хотя бы выжить. Убиты будут и женщины и дети, включая младенцев. Даже у скота нет шансов. Это на языке ВЗ называется 'наложить заклятие'. И жилища их (во вс.сл., города) будут снесены до основания, так что и самое имя их будет стерто из-под небес. Такова программа. Геноцид как он есть. Второй вопрос частично входит в первый, но, на самом деле, шире - почему, если какой-то человек, допустим, согрешает, то наказанию подвергается не только он, но и его родственники, а порой - и потомки, которые его и в глаза не видели? Где-то тут маячит привет, как говорится, от старика Маркиона. Это Бог, которому мы призываем поклоняться? Где-то раз в год-полтора этот вопрос так или иначе поднимается в разных разговорах. Не то, чтобы часто и регулярно, и не то, чтобы обращен он был непосредственно ко мне (этот раз, кажется, первый), но достаточно, чтобы эта последовательность отметилась. Фишка в том, что, насколько я вижу, человек, скажем так, церковный об этой стороне истории, которую рассказывает Писание, практически не задумывается. Даже если что-то такое и шевелилось у него в начале пути, потом перестает. И не только потому, что с содержанием Библии он не очень-то и знаком (бывают очень разные, в этом смысле, случаи, но - в среднем по больнице). И не в лицемерии, как порой говорят недоброжелатели, дело. Мне кажется, скорее, дело в формирующихся (при здоровом развитии событий) отношениях с Богом, которые, с одной стороны, делают более актуальными другие вопросы (например, лично-аскетические), а с другой - возникает, хм... как это будет по-русски... доверие, что ли, к Богу. Если Он некогда именно так решил поступить, то Ему виднее (нельзя конечно, скажем честно, и сбрасывать то, что чужая боль всегда воспринимается не слишком остро - это в Церкви присутствует ровно в той же степени, что и вне ее). В результате, если и есть какие-то ответы на подобного рода, то они явно не в мейнстриме, и не из тех, что обсуждают на интернет-площадках. Возможно (и даже вероятно), что что-то можно найти в традиции, однако, пожалуй, я сейчас и не вспомню, что бы можно было посоветовать, например, почитать на эту тему. При этом, те обрывки, что всплывают в голове, показывают, что и сами вопросы этического порядка ставились иначе, и, соответственно, ответы на них вряд ли можно считать подходящими для нашего вопрошающего. Не говоря уже о стиле изложения тех времен, сейчас воспринимающемся, как весьма тяжеловесный. В моем случае у меня было около суток на подготовку к разговору, из которых никто не удалил всего того, что обычно их наполняет - присутствия на службе, времени с семьей и пр. Так что, что вышло, то вышло.
Есть вариант ответа на эти претензии, который, конечно, имеет право на существование (некоторые прямо топят за него). Он, что называется, научный. Если грубо, то он называется 'вывсеврете', если мягко - 'события книги Навина не подтверждаются современными археологическими данными'. В пользу этого ответа есть достаточно серьёзные аргументы, однако и в контексте моего случая он был бы неуместен (человек более или менее в курсе событий ВЗ, но не в курсе данного мнения и аргументов в его пользу, а погружать в это дело возможности не было, да я и сам не большой специалист здесь), и вообще это как-то неспортивно. Кроме того, применение такого объяснения чревато было началом длинной дискуссии, насколько вообще можно верить Писанию, в т.ч. всему тому, что оно говорит о Боге, если даже не один какой-то факт, а целую книгу мы вот уже на этом месте дезавуируем. Так что пришлось придумывать иные аргументы. Почти solo scriptura получилось. Подразумевается также принятие мнения традиции (той ее части, что наиболее растиражирована) об авторстве и времени написания библейских книг.
Другой вариант, пожалуй, еще менее удачен. Мы обо всех этих событиях знаем из уст Моисея, Иисуса Навина (прямо их авторство не прописано, но общее мнение традиции, напомню, принимается). Ну, и вполне можно предположить (если рассуждать совсем уж отвлеченно), что авторы эти (и другие, разумеется) приписали Богу свои собственные решения. Даже вполне допустимо предположить, что они искренне верили в то, что это Он через них вещает везде и всегда (если уж наши современники такое транслируют порой, что взять с людей тех лохматых времен). Однако этот подход автоматически поставит вопрос о доверии авторитету Писания, как такового - то же, что и выше - и необходимости (если мы сохраняем его хотя бы частично) формулировать критерий 'отделения зерен от плевел'. У некоторых (сталкивался) хватает на это... дерзновения? ума? самомнения? - короче, это не наш случай. А ниже - то, что мне пришло в пост-ковидную голову.
1. Аргумент N1 состоит в том, что в НЗ нигде и ни кем ВЗ и описанные в нем события не только не подвергаются сомнению (тем паче не отвергаются), но на него существует множество ссылок и цитат, прямых и косвенных. Можно рассуждать о том, как, например, выглядит та или иная цитата в контексте своей книги и каков придаваемый ей смысл при цитировании, но сам факт наличия этой цитаты, причем в положительном контексте, с т.зр. принятия этих слов, очевиден. Значит, жесткое противопоставление ВЗ и НЗ, что известно с глубокой древности, здесь, как минимум, неуместно. Это самый поверхностный аргумент, но он, насколько я вижу, частенько упускается из виду при разговоре о разнице 'атмосферы' Заветов. Впрочем, в моем случае этого противопоставления и не было, это уж я додумал за собеседника.
2. Второй аргумент, возможно, могущий помочь в поисках нравственного оправдания Бога посложнее и требует некоторого всматривания в текст. Это вопрос языка, в широком смысле этого слова. В последние годы я уже не раз думал об этом под разными углами.
Обращаясь к человеку, Бог говорит на его языке. Иначе не будет понят. Не только на языке, как лингвистическом понятии (набор слов, речевых конструкций и пр.), но и много шире - на языке культуры, языке отношений, языке (важно!) ограничений - мышления, этических норм и категорий, видения самого себя и т.п. Это те линзы, которые сам их носитель не видит и чаще всего просто не осознает самого их наличия - они слишком близко к глазам. У нас они, несомненно, тоже есть, и немалое число конфликтов и непониманий происходит из-за разной 'настройки резкости'. Не только личные настройки у разных людей разные, но и некая общая настройка культуры, очевидно, различна в разные эпохи. Обладая этой самой иной настройкой, в сравнении с временами, когда создавались книги Священного Писания, кое-что мы, если приглядимся, вполне можем увидеть в этом деле.
Начать можно с самого начала (каламбур-с, однако). Вот происходит изложение истории творения, сказаны очень важные слова об образе Божием в человеке. В чем Моисей предлагает увидеть проявление этого образа? В способности к богообщению и, шире, к обожению? В разумности? В свободе? В способности верить? Любить? В чувстве юмора, в конце концов? Нет. Единственная выделенная им черта - владычественное начало. Ничего другого встроенные фильтры увидеть не позволили. Тем самым, для нас становится виден очерченный круг связанных понятий и ключевых вопросов, среди которых находится и которые заботят, которые решает человек той эпохи в первую очередь - что кому принадлежит, кто кем управляет (или манипулирует), кто и что выше или ниже, иерархичность вообще мира и отношений, методы и способы построения и достижения устойчивости иерархии, определенная форма отношений внутри нее и пр. Одни темы плавно перетекают в другие. Где-то даже тут можно находить сближения с античным противопоставлением космоса и хаоса. Из этого комплекса вырастает определенная этика, которая у нас сегодня может вызывать вопрос: ну как же так можно? Вот история с Ноем и Хамом - в Писании никак не упомянута насмешка над отцом (очень распространенное ныне понимание); как минимум, не менее вероятно, что проблема в действиях Хама была в том, что они трактовались, как посягательство на верховенство отца. Вот Авраам приходит, гонимый угрозой голода, из земли ханаанской в Египет и, дабы обеспечить свою безопасность, отдает Сарру в гарем фараона. Точно так же поступит с Ревеккой и Исаак. Вот Лот в Содоме предлагает собравшимся за дверью дочерей своих для изнасилования, только бы гостей уберечь (и точно так же поступит со своей женой безымянный левит в книге Судей, в результате чего женщина к утру умрет). Вот братья Исав и Иаков вступают в конфликт из-за вопросов первенства - это все тот же вопрос: кто кем будет владеть (Быт, 27:29). Вот братья Иосифа, оказавшись под подозрением в краже, обещают: будем тебе рабами мы и ослы наши - в их собственных глазах по сравнению с человеком, облеченным властью, они находятся на одном уровне с животными (они и едят с этими ослами из одного мешка). Вот Моисей среди прочих заповедей дает Израилю и наставление относительно того, как поступать человеку, решившему продать дочь свою в рабство, и по прошествии многих столетий вернувшиеся из Вавилонского плена израильтяне продолжают эту практику - продают в рабство детей своих (очевидно, не младенцев, а выросших, способных к работе). Примеры можно множить и множить. Главенство, борьба за него и, как следствие, неизбежное насилие - вот основной язык падшего человечества. И по сей день история, которую мы изучаем - это, в основном, история войн и правителей, и лишь на полях всего этого есть некоторое количество сведений, скажем, о культуре. Это отражается и в религиозной сфере - с высшими силами, в т.ч. с истинным Богом, Богом жизни, человечество говорит на языке смерти (жертв).
Вот на этом языке Богу нужно наладить диалог со своим народом. Другого они не слышат и не знают. Поэтому неудивительно, что первое, что Он демонстрирует - это силу. Над Египтом, прежде всего. Но не только. Мы порой удивляемся - почему после стольких явлений этой силы над противниками Израиля освобожденный народ столь регулярно хочет вернуться назад? Полагаю, дело не только в непривычном грузе свободы. Там, в рабстве, тяжелые условия, зато понятны заранее все 'правила игры' и известны все модели поведения. Кроме этого очевидно довлеет языческое, не-универсальное представление о том, что каждый бог имеет свою ограниченную сферу влияния, и то, что наш Бог оказался так крут в Египте, вовсе не значит, что Он сможет повторить то же в других местах. И не пойти ли обратно - там хоть кормушка была приличная. Приходится этих людей убеждать в обратном.
Есть и еще аспект этой же 'проблемы языка'. Он вытекает из вопроса обладания кого-то кем-то. Недаром же одно из самых употребительных имен Божиих (и по сей день) - Господь. Само это слово все о том же - о власти. 'Вы будете Моим народом', - говорит Он при заключении синайского Завета. Моим - значит, больше ничьим - так это слышится и по сей день. И все эти образы, потом столь частые у пророков - жены, изменяющей мужу, слова, повторенные потом и апостолом о том, что Он - ревнитель, и пр. - они о разрушении Израилем именно этих властно-подвластных отношений. В Египте при Исходе Бог прервал каждый род, живущий на этой земле, убив первенцев, от дома последнего нищего до дома фараона. Та же власть продекларирована Им и в отношении Израиля, и последний вынужден выкупать своих первенцев, чтобы иметь возможность нормального (в его глазах) продолжения. Таким образом, умерщвление, на рассматриваемом языке, это еще и признак того, что то или иное существо, от предмета до человека, радикальнейшим образом выводятся из-под власти человека, и тот уже ни при каких обстоятельствах уже не сможет претендовать на утерянное господство (Лев, 27:28-29). Соответственно, как бы это ни звучало странно, с т.зр. вступающего в войну Израиля, устраиваемый геноцид по отношению к ханаанским народам - это прежде всего, действие аскетическое: мы не захватим имущества, не получим рабов, не подвергнем насилию женщин противника и пр. (все это является нормой на любой войне, вплоть до сегодняшнего дня; только рабство отпало, как таковое, в европейской культуре в последние несколько веков) - мы от всего этого откажемся ради Господа. Надо заметить, что противники Израиля существуют в том же культурном поле, и в случае поражения Израиля ни от чего такого не откажутся. Т.е. все то же - Бог входит в контакт с человеком на его языке, постепенно внося те изменения, которые тот на данном этапе может вместить - с тем, что бы они постепенно изменяли и сам 'культурный код', в который внесены.
Сделаем и добавление: конечно, такие методы ведения войны имели и смысл устрашения, и просто давали выход мстительности. И слухи о таких историях тотального уничтожения, как свидетельствует то же Писание, распространялись весьма широко. Не исключено, что именно у Израиля впоследствии эту идею подхватывали и правители окружающих народов (Ис,37:11), но уже именно с этим прившедшим смыслом: устрашения. Впрочем, мы знаем, что не всегда такое устрашение действовало должным образом, так, чтобы 'ослабело сердце' и ни в ком не стало духа против вас' (Нав, 2:11). Иногда бывало и совсем наоборот (1Цар,4:7-10).
Если присмотреться, малые зернышки всеиваются Богом практически с самого начала, однако они почти незаметны в общем потоке и плод они начнут давать отнюдь не скоро. Скажем, в синайском законодательстве категорически запрещены человеческие жертвоприношения, если говорить о сфере взаимоотношений с Богом, а в области межчеловеческих взаимодействий максимум, что мог вместить Израиль, хотя бы теоретически - нельзя вечно владеть своим соплеменником, в т.ч. экономически - в юбилейные годы все рабы-евреи должны быть отпущены и долги прощены. Указанные фильтры в глазах и по сей день с нами - думаю, все слышали про 'око за око, зуб за зуб' или про 'возложу вину отцов на детей до 3-го и 4-го рода', но многие ли помнят продолжение этой фразы - про 'детей праведника благословлю до 1000 (!) родов'? Только в эпоху великих пророков, начиная, пожалуй, с Самуила, рядом с основным течением в отношении с Богом (язык причинения смерти) начинает проявляться другая струя, медленно оттесняющая (но до конца так и не отменяющая) первую (заметим, именно в эпоху Самуила случается последний на много веков инцидент с заклятием). В области богообщения, в конце концов, она приведет к тому, что во дворе Храма (единственное легитимное место принесения жертв, а через них - прощения грехов, очищения и пр.) знаток Закона во всеуслышание скажет, что 'любить Бога и ближнего, как самого себя, есть больше всех всесожжений и жертв', но путь до этого еще очень долгий. Что до отношений межчеловеческих, то Христос продемонстрирует Самим Собой, что истинный царь - это не тот, кто посылает на смерть своих подданных, а, напротив, сам умирает за них, что 'вы будете Моим народом' - это значит: 'Я приму смерть за вас' (Ин, 11:51). Что в вопросе власти все наоборот: больше тот, кто 'всем раб' (заметим, в ту эпоху гораздо лучше представляли, что такое рабство, нежели мы). И ведь на этом изменения не остановились, они (скажем мы, глядя с высоты времен), еще и по сей день идут, и то, что сейчас мы можем обсуждать вот эти самые вопросы - тоже плод того, что когда-то было посеяно еще в ВЗ и затем преобразовано в НЗ.
3. Еще одна особенность культурнлго кода той эпохи (всего ВЗ) - не-личностное восприятие человека в то время. Вообще, полноценный человек тогда - это мужчина - хозяин дома, глава семейства, в идеале - царь. Т.е. опять-таки, рулит взгляд иерархический, властно-подвластный. А с др.ст., еще нет не только понятия личности, даже слова такого еще нет. Человек как человек мыслится только в социуме, только как представитель семьи/рода/народа. Он обязательно должен быть встроен в какую-то иерархию отношений, и одно из самых тяжких наказаний - изгнание (хотя в Израиле, кажется, оно не используется). Все, кто живет в доме, но не его хозяин - недочеловеки, но в той или иной степени - имущество. Даже и в НЗ апостол пишет, что сын, пока живет в доме (в смысле - в доме отца, когда тот еще жив), ничем не отличается от раба. Хотя потенциально он и будущий хозяин. Он вещь, наряду со шкафом, веником и коровой. Даже если он уже взрослый и своих детей завел. То, что это часть языка культуры падшего человечества, видно и из последующей истории христианских народов, в т.ч. русского. Еще в 16-17 вв. даже уйдя в монастырь, отец продолжал сохранять власть над своими детьми. Дык вот, коли основное отношение человека к человеку такое 'вещное', то неудивительно, что, скажем, в истории с бунтом Корея наказание падает не только на него, но заодно гибнет и все, что ему принадлежало - шатер, скот и его люди. В похожем смысле случается и с подданными какого-нибудь нечестивого царя в дальнейшей истории. И это тоже одна из причин геноцида ханаанских народов со стороны Израиля. И опять же, и сегодня этот подход совсем не стал фактом только прошлого: при ссоре двух правителей убивать друг друга идут отнюдь не они сами. Только в нашей культуре эту ситуацию приходится чем-то дополнительно мотивировать.
При этом, конечно, нельзя сказать, что люди, как таковые, не были личностями. Разумеется, были. Это измерение в нас - одна из фундаментальнейших черт богообразности и вряд ли она до конца уничтожима. Но в тех условиях она не осознается, не именуется, а значит, и не раскрывается, не развивается, во многом - подавляется. Это как в физике (чтобы было понятно): электро-магнитные поля существовали всегда, как часть тварного мира, но только относительно недавно мы их обнаружили и научились использовать заложенный в них потенциал. Правом, да и возможностью, на проявление личностности обладает только находящийся на верхушке общественной лестницы - тот же фараон, к примеру. И Бог показывает, что Он Господь не только в смысле, хм, общественном, могущим явить Свою силу над египетским народом и его государственной машиной, но и в личном (насколько вообще можно говорить об этом измерении в ту эпоху) - Он властен и над его правителем. Писание многократно доносит нам слова 'Я ожесточу сердце фараона'. И Я же явлю над ним силу Свою. Надо заметить, что это утверждение не вызывает у Моисея или его слушателей вопросов, в т.ч. этических. Только уже в христианскую эпоху Павел обратится в этой ситуации - как же, мол, так? - и его ответ будет все в том же сверх-иерархическом ключе: а ты кто вообще такой, чтобы задавать такого рода вопросы, человек? Т.е. даже в эпоху НЗ принципиальных сдвигов еще не произошло. Осознание как минимум, не меньшей ценности именно личностного измерения каждого человека начнется, кажется, с само-манифестации Бога: Я - Бог Живой. И способен обратиться не только к народу, но и встать лицом к лицк с отдельным человеком. Много столетий спустя после Моисея у Иезекииля прозвучит фундаментальное, в рамках указанных иерархических понятий и довления общественного измерения, утверждение: каждый отвечает только за себя и свои грехи. Само же 'открытие' личности произойдет еще много позже, в христианскую эпоху, начиная с 4 века, а осознание, хотя бы на уровне теоретическом, и по сей день не закончилось. Но мы видим, как постепенно в самых разных сферах это осознание все больше меняет традиционный мир. Для нас уже давно нормой стало отрицательное отношение к рабству, как таковому именно с нравственной т.зр.- в апостольское время так не было. Мы признаем принципиальное равенство рас и полов. Женщины в нашем мире получают образование, вошли во множество еще недавно исключительно мужских сфер. Для нас ребенок - это не неполноценный взрослый, а человек со своим особым миром, со своими законами внутреннего существования. Для нас стало важно содержание не только области веры (на мой сегодняшний взгляд, гипертрофированное в греко-язычном мире Византии), но и повседневных переживаний. Все это, конечно, на уровне отдельных случаев может быть отрицаемо и гонимо - достаточно вспомнить историю гитлеровской Германии или СССР. Да и современность даёт нам множество эксцессов. Но речь идет сейчас в целом о происходящих с человечеством изменениях. Нередко они могут пугать и вызывать агрессию (в нашей нынешней действительности примеров более, чем достаточно), но она не меняет общего положения дел. Сейчас речь о том, что то, что для нас является часто уже не обсуждаемой ценностью, нравственной нормой, в прежние века таковым могло вовсе не являться, и Бог вынужден это учитывать. Точно так же, уверен, Он учитывает и наши 'слепые пятна', которым будут удивляться будущие поколения.
4. Вернусь к тому, с чего начал: нигде в НЗ то, что происходило в ВЗ, не осуждается и не отрицается, но, напротив, в нем множество прямых и косвенных отсылок к событиям истории Израиля и его взаимодействий с Богом. И то, что сегодня мы можем поставить Писание именно перед нравственными вопросами, лишний раз указывает на то, какой долгий путь мы прошли. Признаем, что он не был прост, и что именно церковное сознание нередко было (и есть) одним из главных источников сопротивления происходящим сдвигам, начало которых - в Евангелии, а если поисмотреться, то часто еще и в ВЗ, и не будем углубляться в эту область, чтобы совсем не потерять тему. То, что христиане (от них же первый есмь аз) не соответствуют, в массе своей, тому, к чему призваны - очевидная истина, не требующая дополнительных подтверждений, имхо.
5. Последнее, что стоило бы, имхо, здесь затронуть, это вопрос: ну ладно, пусть так - но ведь боли и страданий множества этих людей все эти рассуждения не отменяют? Бог показан в истории завоевания Ханаана (и не только в ней) именно как инициатор агрессии, немилосердия и жестокости - как же нам это совместить с утверждением апостола: 'Бог есть любовь'? Пожалуй, здесь есть два момента.
Первый выводится из опыта, который есть, вероятно, у каждого, в той или иной степени. Любые трудности и испытания могут быть оправданы (прежде всего, нами самими), если они ведут к достижению чего-то большего, если они получают некий смысл (на язык просится 'высший смысл', но эта высота может быть очень относительной - скажем, потерпеть боль вскрытия нарыва ради восстановления общего здоровья). В идеале хорошо, если этот смысл открыт заранее в каком-то виде, но, очевидно, что весьма нередко он открывается только впоследствии. Т.е. в обсуждаемой истории мы можем предположить эту цель за рамками описанной ситуации. По сути - за рамками этой жизни. Не нашел Всемогущий иного пути достичь того, чтобы и эти люди 'спаслись пришли в познание истины', как только через боль, страх и смерть. По самим себе мы можем судить: жизнь наша устроена так, что Богу в нее очень непросто протиснуться иным способом, и это при том, что мы вроде как 'последователи истинной веры'. Даже вроде бы встав на молитву, мы нечасто можем сказать, что воистину 'встали пред Богом' (а молящихся у нас, хм, почти исчезающее меньшинство). И Богу, чтобы приходится регулярно сдвигать опоры нашего благополучия и самозамкнутости, потрясать наш тщательно устраиваемый мирок, где царит 'слишком человеческое', используя при этом последствия падшести мира - болезни, войны, страдания. Ибо, как свидетельствут апостол, 'страдающий плотью перестает грешить'. Эта мысль у многих вызывает резкое отторжение, и понятно, почему - в конце концов, все упирается в доверие Христу, и это - второй момент, о котором хотелось упомянуть. Он соприкасается с тем, о чем было в начале. Иисус нам не давал разъяснений по многим вопросам, относительно которых нам хотелось бы знать хоть немного. И у апостолов тоже мало, что можно найти. Ну, хотя бы про участь нашиих дедов-атеистов, погибших на войне. Если брать букву одних евангельских слов (например, Мк, 16:16), то шансов у них никаких, погибли они во грехах своих. Если же делать акцент на, например, 1Тим,2:4, то появляется, по кр.м., какая-то надежда. И если мы допускаем эту надежду для наших близких - что не оставит их Господь - то, по справедливости, не должны отрицать ее и для тех, кто был в те далекие времена столь же 'непокорным ожидавшему их Божию долготерпению', как и они. Гарантий у нас нет, нет и обещаний, но есть надежда. Что больше соответствует Евангелию? В средневековье многие иже во святых отцы-толкователи считали, что первое понимание (и, признаем, у них были для того основания), в наше время, после опыта ХХ столетия, становится гораздо понятнее второй подход (мне он также близок). Принятие или непринятие того или иного варианта опирается исключительно на область доверия Богу во Христе. Для подкрепления последнего служит много чего, например, множество обетований в том же Писании. Но доказательств аналитического характера вряд ли возможно отыскать.
В общем, мне кажется, мы можем оправдать Бога в области поставленных вопросов. Вполне возможно (и даже вероятно), что есть лучшие рассуждения и более весомые аргументы, но уж что пришло в голову, то пришло. А в целом, вышел такой Страшный суд наоборот - не Бог судит нас, а мы Его. Интересненько...
Повод: очередной случай высказываемых претензий к жестокости ВЗ. В частности, прямо требуемый Богом геноцид ханаанских народов и уничтожение людей не по своей вине, а заодно с кем-то. И действительно, посмотрим на историю вхождения Израиля в Ханаан глазами живущих там. Они обречены на тотальное уничтожение. Им не удастся победить в этой войне. Проигравшим не получится, например, выплачивать дань или стать рабами, но при этом хотя бы выжить. Убиты будут и женщины и дети, включая младенцев. Даже у скота нет шансов. Это на языке ВЗ называется 'наложить заклятие'. И жилища их (во вс.сл., города) будут снесены до основания, так что и самое имя их будет стерто из-под небес. Такова программа. Геноцид как он есть. Второй вопрос частично входит в первый, но, на самом деле, шире - почему, если какой-то человек, допустим, согрешает, то наказанию подвергается не только он, но и его родственники, а порой - и потомки, которые его и в глаза не видели? Где-то тут маячит привет, как говорится, от старика Маркиона. Это Бог, которому мы призываем поклоняться? Где-то раз в год-полтора этот вопрос так или иначе поднимается в разных разговорах. Не то, чтобы часто и регулярно, и не то, чтобы обращен он был непосредственно ко мне (этот раз, кажется, первый), но достаточно, чтобы эта последовательность отметилась. Фишка в том, что, насколько я вижу, человек, скажем так, церковный об этой стороне истории, которую рассказывает Писание, практически не задумывается. Даже если что-то такое и шевелилось у него в начале пути, потом перестает. И не только потому, что с содержанием Библии он не очень-то и знаком (бывают очень разные, в этом смысле, случаи, но - в среднем по больнице). И не в лицемерии, как порой говорят недоброжелатели, дело. Мне кажется, скорее, дело в формирующихся (при здоровом развитии событий) отношениях с Богом, которые, с одной стороны, делают более актуальными другие вопросы (например, лично-аскетические), а с другой - возникает, хм... как это будет по-русски... доверие, что ли, к Богу. Если Он некогда именно так решил поступить, то Ему виднее (нельзя конечно, скажем честно, и сбрасывать то, что чужая боль всегда воспринимается не слишком остро - это в Церкви присутствует ровно в той же степени, что и вне ее). В результате, если и есть какие-то ответы на подобного рода, то они явно не в мейнстриме, и не из тех, что обсуждают на интернет-площадках. Возможно (и даже вероятно), что что-то можно найти в традиции, однако, пожалуй, я сейчас и не вспомню, что бы можно было посоветовать, например, почитать на эту тему. При этом, те обрывки, что всплывают в голове, показывают, что и сами вопросы этического порядка ставились иначе, и, соответственно, ответы на них вряд ли можно считать подходящими для нашего вопрошающего. Не говоря уже о стиле изложения тех времен, сейчас воспринимающемся, как весьма тяжеловесный. В моем случае у меня было около суток на подготовку к разговору, из которых никто не удалил всего того, что обычно их наполняет - присутствия на службе, времени с семьей и пр. Так что, что вышло, то вышло.
Есть вариант ответа на эти претензии, который, конечно, имеет право на существование (некоторые прямо топят за него). Он, что называется, научный. Если грубо, то он называется 'вывсеврете', если мягко - 'события книги Навина не подтверждаются современными археологическими данными'. В пользу этого ответа есть достаточно серьёзные аргументы, однако и в контексте моего случая он был бы неуместен (человек более или менее в курсе событий ВЗ, но не в курсе данного мнения и аргументов в его пользу, а погружать в это дело возможности не было, да я и сам не большой специалист здесь), и вообще это как-то неспортивно. Кроме того, применение такого объяснения чревато было началом длинной дискуссии, насколько вообще можно верить Писанию, в т.ч. всему тому, что оно говорит о Боге, если даже не один какой-то факт, а целую книгу мы вот уже на этом месте дезавуируем. Так что пришлось придумывать иные аргументы. Почти solo scriptura получилось. Подразумевается также принятие мнения традиции (той ее части, что наиболее растиражирована) об авторстве и времени написания библейских книг.
Другой вариант, пожалуй, еще менее удачен. Мы обо всех этих событиях знаем из уст Моисея, Иисуса Навина (прямо их авторство не прописано, но общее мнение традиции, напомню, принимается). Ну, и вполне можно предположить (если рассуждать совсем уж отвлеченно), что авторы эти (и другие, разумеется) приписали Богу свои собственные решения. Даже вполне допустимо предположить, что они искренне верили в то, что это Он через них вещает везде и всегда (если уж наши современники такое транслируют порой, что взять с людей тех лохматых времен). Однако этот подход автоматически поставит вопрос о доверии авторитету Писания, как такового - то же, что и выше - и необходимости (если мы сохраняем его хотя бы частично) формулировать критерий 'отделения зерен от плевел'. У некоторых (сталкивался) хватает на это... дерзновения? ума? самомнения? - короче, это не наш случай. А ниже - то, что мне пришло в пост-ковидную голову.
1. Аргумент N1 состоит в том, что в НЗ нигде и ни кем ВЗ и описанные в нем события не только не подвергаются сомнению (тем паче не отвергаются), но на него существует множество ссылок и цитат, прямых и косвенных. Можно рассуждать о том, как, например, выглядит та или иная цитата в контексте своей книги и каков придаваемый ей смысл при цитировании, но сам факт наличия этой цитаты, причем в положительном контексте, с т.зр. принятия этих слов, очевиден. Значит, жесткое противопоставление ВЗ и НЗ, что известно с глубокой древности, здесь, как минимум, неуместно. Это самый поверхностный аргумент, но он, насколько я вижу, частенько упускается из виду при разговоре о разнице 'атмосферы' Заветов. Впрочем, в моем случае этого противопоставления и не было, это уж я додумал за собеседника.
2. Второй аргумент, возможно, могущий помочь в поисках нравственного оправдания Бога посложнее и требует некоторого всматривания в текст. Это вопрос языка, в широком смысле этого слова. В последние годы я уже не раз думал об этом под разными углами.
Обращаясь к человеку, Бог говорит на его языке. Иначе не будет понят. Не только на языке, как лингвистическом понятии (набор слов, речевых конструкций и пр.), но и много шире - на языке культуры, языке отношений, языке (важно!) ограничений - мышления, этических норм и категорий, видения самого себя и т.п. Это те линзы, которые сам их носитель не видит и чаще всего просто не осознает самого их наличия - они слишком близко к глазам. У нас они, несомненно, тоже есть, и немалое число конфликтов и непониманий происходит из-за разной 'настройки резкости'. Не только личные настройки у разных людей разные, но и некая общая настройка культуры, очевидно, различна в разные эпохи. Обладая этой самой иной настройкой, в сравнении с временами, когда создавались книги Священного Писания, кое-что мы, если приглядимся, вполне можем увидеть в этом деле.
Начать можно с самого начала (каламбур-с, однако). Вот происходит изложение истории творения, сказаны очень важные слова об образе Божием в человеке. В чем Моисей предлагает увидеть проявление этого образа? В способности к богообщению и, шире, к обожению? В разумности? В свободе? В способности верить? Любить? В чувстве юмора, в конце концов? Нет. Единственная выделенная им черта - владычественное начало. Ничего другого встроенные фильтры увидеть не позволили. Тем самым, для нас становится виден очерченный круг связанных понятий и ключевых вопросов, среди которых находится и которые заботят, которые решает человек той эпохи в первую очередь - что кому принадлежит, кто кем управляет (или манипулирует), кто и что выше или ниже, иерархичность вообще мира и отношений, методы и способы построения и достижения устойчивости иерархии, определенная форма отношений внутри нее и пр. Одни темы плавно перетекают в другие. Где-то даже тут можно находить сближения с античным противопоставлением космоса и хаоса. Из этого комплекса вырастает определенная этика, которая у нас сегодня может вызывать вопрос: ну как же так можно? Вот история с Ноем и Хамом - в Писании никак не упомянута насмешка над отцом (очень распространенное ныне понимание); как минимум, не менее вероятно, что проблема в действиях Хама была в том, что они трактовались, как посягательство на верховенство отца. Вот Авраам приходит, гонимый угрозой голода, из земли ханаанской в Египет и, дабы обеспечить свою безопасность, отдает Сарру в гарем фараона. Точно так же поступит с Ревеккой и Исаак. Вот Лот в Содоме предлагает собравшимся за дверью дочерей своих для изнасилования, только бы гостей уберечь (и точно так же поступит со своей женой безымянный левит в книге Судей, в результате чего женщина к утру умрет). Вот братья Исав и Иаков вступают в конфликт из-за вопросов первенства - это все тот же вопрос: кто кем будет владеть (Быт, 27:29). Вот братья Иосифа, оказавшись под подозрением в краже, обещают: будем тебе рабами мы и ослы наши - в их собственных глазах по сравнению с человеком, облеченным властью, они находятся на одном уровне с животными (они и едят с этими ослами из одного мешка). Вот Моисей среди прочих заповедей дает Израилю и наставление относительно того, как поступать человеку, решившему продать дочь свою в рабство, и по прошествии многих столетий вернувшиеся из Вавилонского плена израильтяне продолжают эту практику - продают в рабство детей своих (очевидно, не младенцев, а выросших, способных к работе). Примеры можно множить и множить. Главенство, борьба за него и, как следствие, неизбежное насилие - вот основной язык падшего человечества. И по сей день история, которую мы изучаем - это, в основном, история войн и правителей, и лишь на полях всего этого есть некоторое количество сведений, скажем, о культуре. Это отражается и в религиозной сфере - с высшими силами, в т.ч. с истинным Богом, Богом жизни, человечество говорит на языке смерти (жертв).
Вот на этом языке Богу нужно наладить диалог со своим народом. Другого они не слышат и не знают. Поэтому неудивительно, что первое, что Он демонстрирует - это силу. Над Египтом, прежде всего. Но не только. Мы порой удивляемся - почему после стольких явлений этой силы над противниками Израиля освобожденный народ столь регулярно хочет вернуться назад? Полагаю, дело не только в непривычном грузе свободы. Там, в рабстве, тяжелые условия, зато понятны заранее все 'правила игры' и известны все модели поведения. Кроме этого очевидно довлеет языческое, не-универсальное представление о том, что каждый бог имеет свою ограниченную сферу влияния, и то, что наш Бог оказался так крут в Египте, вовсе не значит, что Он сможет повторить то же в других местах. И не пойти ли обратно - там хоть кормушка была приличная. Приходится этих людей убеждать в обратном.
Есть и еще аспект этой же 'проблемы языка'. Он вытекает из вопроса обладания кого-то кем-то. Недаром же одно из самых употребительных имен Божиих (и по сей день) - Господь. Само это слово все о том же - о власти. 'Вы будете Моим народом', - говорит Он при заключении синайского Завета. Моим - значит, больше ничьим - так это слышится и по сей день. И все эти образы, потом столь частые у пророков - жены, изменяющей мужу, слова, повторенные потом и апостолом о том, что Он - ревнитель, и пр. - они о разрушении Израилем именно этих властно-подвластных отношений. В Египте при Исходе Бог прервал каждый род, живущий на этой земле, убив первенцев, от дома последнего нищего до дома фараона. Та же власть продекларирована Им и в отношении Израиля, и последний вынужден выкупать своих первенцев, чтобы иметь возможность нормального (в его глазах) продолжения. Таким образом, умерщвление, на рассматриваемом языке, это еще и признак того, что то или иное существо, от предмета до человека, радикальнейшим образом выводятся из-под власти человека, и тот уже ни при каких обстоятельствах уже не сможет претендовать на утерянное господство (Лев, 27:28-29). Соответственно, как бы это ни звучало странно, с т.зр. вступающего в войну Израиля, устраиваемый геноцид по отношению к ханаанским народам - это прежде всего, действие аскетическое: мы не захватим имущества, не получим рабов, не подвергнем насилию женщин противника и пр. (все это является нормой на любой войне, вплоть до сегодняшнего дня; только рабство отпало, как таковое, в европейской культуре в последние несколько веков) - мы от всего этого откажемся ради Господа. Надо заметить, что противники Израиля существуют в том же культурном поле, и в случае поражения Израиля ни от чего такого не откажутся. Т.е. все то же - Бог входит в контакт с человеком на его языке, постепенно внося те изменения, которые тот на данном этапе может вместить - с тем, что бы они постепенно изменяли и сам 'культурный код', в который внесены.
Сделаем и добавление: конечно, такие методы ведения войны имели и смысл устрашения, и просто давали выход мстительности. И слухи о таких историях тотального уничтожения, как свидетельствует то же Писание, распространялись весьма широко. Не исключено, что именно у Израиля впоследствии эту идею подхватывали и правители окружающих народов (Ис,37:11), но уже именно с этим прившедшим смыслом: устрашения. Впрочем, мы знаем, что не всегда такое устрашение действовало должным образом, так, чтобы 'ослабело сердце' и ни в ком не стало духа против вас' (Нав, 2:11). Иногда бывало и совсем наоборот (1Цар,4:7-10).
Если присмотреться, малые зернышки всеиваются Богом практически с самого начала, однако они почти незаметны в общем потоке и плод они начнут давать отнюдь не скоро. Скажем, в синайском законодательстве категорически запрещены человеческие жертвоприношения, если говорить о сфере взаимоотношений с Богом, а в области межчеловеческих взаимодействий максимум, что мог вместить Израиль, хотя бы теоретически - нельзя вечно владеть своим соплеменником, в т.ч. экономически - в юбилейные годы все рабы-евреи должны быть отпущены и долги прощены. Указанные фильтры в глазах и по сей день с нами - думаю, все слышали про 'око за око, зуб за зуб' или про 'возложу вину отцов на детей до 3-го и 4-го рода', но многие ли помнят продолжение этой фразы - про 'детей праведника благословлю до 1000 (!) родов'? Только в эпоху великих пророков, начиная, пожалуй, с Самуила, рядом с основным течением в отношении с Богом (язык причинения смерти) начинает проявляться другая струя, медленно оттесняющая (но до конца так и не отменяющая) первую (заметим, именно в эпоху Самуила случается последний на много веков инцидент с заклятием). В области богообщения, в конце концов, она приведет к тому, что во дворе Храма (единственное легитимное место принесения жертв, а через них - прощения грехов, очищения и пр.) знаток Закона во всеуслышание скажет, что 'любить Бога и ближнего, как самого себя, есть больше всех всесожжений и жертв', но путь до этого еще очень долгий. Что до отношений межчеловеческих, то Христос продемонстрирует Самим Собой, что истинный царь - это не тот, кто посылает на смерть своих подданных, а, напротив, сам умирает за них, что 'вы будете Моим народом' - это значит: 'Я приму смерть за вас' (Ин, 11:51). Что в вопросе власти все наоборот: больше тот, кто 'всем раб' (заметим, в ту эпоху гораздо лучше представляли, что такое рабство, нежели мы). И ведь на этом изменения не остановились, они (скажем мы, глядя с высоты времен), еще и по сей день идут, и то, что сейчас мы можем обсуждать вот эти самые вопросы - тоже плод того, что когда-то было посеяно еще в ВЗ и затем преобразовано в НЗ.
3. Еще одна особенность культурнлго кода той эпохи (всего ВЗ) - не-личностное восприятие человека в то время. Вообще, полноценный человек тогда - это мужчина - хозяин дома, глава семейства, в идеале - царь. Т.е. опять-таки, рулит взгляд иерархический, властно-подвластный. А с др.ст., еще нет не только понятия личности, даже слова такого еще нет. Человек как человек мыслится только в социуме, только как представитель семьи/рода/народа. Он обязательно должен быть встроен в какую-то иерархию отношений, и одно из самых тяжких наказаний - изгнание (хотя в Израиле, кажется, оно не используется). Все, кто живет в доме, но не его хозяин - недочеловеки, но в той или иной степени - имущество. Даже и в НЗ апостол пишет, что сын, пока живет в доме (в смысле - в доме отца, когда тот еще жив), ничем не отличается от раба. Хотя потенциально он и будущий хозяин. Он вещь, наряду со шкафом, веником и коровой. Даже если он уже взрослый и своих детей завел. То, что это часть языка культуры падшего человечества, видно и из последующей истории христианских народов, в т.ч. русского. Еще в 16-17 вв. даже уйдя в монастырь, отец продолжал сохранять власть над своими детьми. Дык вот, коли основное отношение человека к человеку такое 'вещное', то неудивительно, что, скажем, в истории с бунтом Корея наказание падает не только на него, но заодно гибнет и все, что ему принадлежало - шатер, скот и его люди. В похожем смысле случается и с подданными какого-нибудь нечестивого царя в дальнейшей истории. И это тоже одна из причин геноцида ханаанских народов со стороны Израиля. И опять же, и сегодня этот подход совсем не стал фактом только прошлого: при ссоре двух правителей убивать друг друга идут отнюдь не они сами. Только в нашей культуре эту ситуацию приходится чем-то дополнительно мотивировать.
При этом, конечно, нельзя сказать, что люди, как таковые, не были личностями. Разумеется, были. Это измерение в нас - одна из фундаментальнейших черт богообразности и вряд ли она до конца уничтожима. Но в тех условиях она не осознается, не именуется, а значит, и не раскрывается, не развивается, во многом - подавляется. Это как в физике (чтобы было понятно): электро-магнитные поля существовали всегда, как часть тварного мира, но только относительно недавно мы их обнаружили и научились использовать заложенный в них потенциал. Правом, да и возможностью, на проявление личностности обладает только находящийся на верхушке общественной лестницы - тот же фараон, к примеру. И Бог показывает, что Он Господь не только в смысле, хм, общественном, могущим явить Свою силу над египетским народом и его государственной машиной, но и в личном (насколько вообще можно говорить об этом измерении в ту эпоху) - Он властен и над его правителем. Писание многократно доносит нам слова 'Я ожесточу сердце фараона'. И Я же явлю над ним силу Свою. Надо заметить, что это утверждение не вызывает у Моисея или его слушателей вопросов, в т.ч. этических. Только уже в христианскую эпоху Павел обратится в этой ситуации - как же, мол, так? - и его ответ будет все в том же сверх-иерархическом ключе: а ты кто вообще такой, чтобы задавать такого рода вопросы, человек? Т.е. даже в эпоху НЗ принципиальных сдвигов еще не произошло. Осознание как минимум, не меньшей ценности именно личностного измерения каждого человека начнется, кажется, с само-манифестации Бога: Я - Бог Живой. И способен обратиться не только к народу, но и встать лицом к лицк с отдельным человеком. Много столетий спустя после Моисея у Иезекииля прозвучит фундаментальное, в рамках указанных иерархических понятий и довления общественного измерения, утверждение: каждый отвечает только за себя и свои грехи. Само же 'открытие' личности произойдет еще много позже, в христианскую эпоху, начиная с 4 века, а осознание, хотя бы на уровне теоретическом, и по сей день не закончилось. Но мы видим, как постепенно в самых разных сферах это осознание все больше меняет традиционный мир. Для нас уже давно нормой стало отрицательное отношение к рабству, как таковому именно с нравственной т.зр.- в апостольское время так не было. Мы признаем принципиальное равенство рас и полов. Женщины в нашем мире получают образование, вошли во множество еще недавно исключительно мужских сфер. Для нас ребенок - это не неполноценный взрослый, а человек со своим особым миром, со своими законами внутреннего существования. Для нас стало важно содержание не только области веры (на мой сегодняшний взгляд, гипертрофированное в греко-язычном мире Византии), но и повседневных переживаний. Все это, конечно, на уровне отдельных случаев может быть отрицаемо и гонимо - достаточно вспомнить историю гитлеровской Германии или СССР. Да и современность даёт нам множество эксцессов. Но речь идет сейчас в целом о происходящих с человечеством изменениях. Нередко они могут пугать и вызывать агрессию (в нашей нынешней действительности примеров более, чем достаточно), но она не меняет общего положения дел. Сейчас речь о том, что то, что для нас является часто уже не обсуждаемой ценностью, нравственной нормой, в прежние века таковым могло вовсе не являться, и Бог вынужден это учитывать. Точно так же, уверен, Он учитывает и наши 'слепые пятна', которым будут удивляться будущие поколения.
4. Вернусь к тому, с чего начал: нигде в НЗ то, что происходило в ВЗ, не осуждается и не отрицается, но, напротив, в нем множество прямых и косвенных отсылок к событиям истории Израиля и его взаимодействий с Богом. И то, что сегодня мы можем поставить Писание именно перед нравственными вопросами, лишний раз указывает на то, какой долгий путь мы прошли. Признаем, что он не был прост, и что именно церковное сознание нередко было (и есть) одним из главных источников сопротивления происходящим сдвигам, начало которых - в Евангелии, а если поисмотреться, то часто еще и в ВЗ, и не будем углубляться в эту область, чтобы совсем не потерять тему. То, что христиане (от них же первый есмь аз) не соответствуют, в массе своей, тому, к чему призваны - очевидная истина, не требующая дополнительных подтверждений, имхо.
5. Последнее, что стоило бы, имхо, здесь затронуть, это вопрос: ну ладно, пусть так - но ведь боли и страданий множества этих людей все эти рассуждения не отменяют? Бог показан в истории завоевания Ханаана (и не только в ней) именно как инициатор агрессии, немилосердия и жестокости - как же нам это совместить с утверждением апостола: 'Бог есть любовь'? Пожалуй, здесь есть два момента.
Первый выводится из опыта, который есть, вероятно, у каждого, в той или иной степени. Любые трудности и испытания могут быть оправданы (прежде всего, нами самими), если они ведут к достижению чего-то большего, если они получают некий смысл (на язык просится 'высший смысл', но эта высота может быть очень относительной - скажем, потерпеть боль вскрытия нарыва ради восстановления общего здоровья). В идеале хорошо, если этот смысл открыт заранее в каком-то виде, но, очевидно, что весьма нередко он открывается только впоследствии. Т.е. в обсуждаемой истории мы можем предположить эту цель за рамками описанной ситуации. По сути - за рамками этой жизни. Не нашел Всемогущий иного пути достичь того, чтобы и эти люди 'спаслись пришли в познание истины', как только через боль, страх и смерть. По самим себе мы можем судить: жизнь наша устроена так, что Богу в нее очень непросто протиснуться иным способом, и это при том, что мы вроде как 'последователи истинной веры'. Даже вроде бы встав на молитву, мы нечасто можем сказать, что воистину 'встали пред Богом' (а молящихся у нас, хм, почти исчезающее меньшинство). И Богу, чтобы приходится регулярно сдвигать опоры нашего благополучия и самозамкнутости, потрясать наш тщательно устраиваемый мирок, где царит 'слишком человеческое', используя при этом последствия падшести мира - болезни, войны, страдания. Ибо, как свидетельствут апостол, 'страдающий плотью перестает грешить'. Эта мысль у многих вызывает резкое отторжение, и понятно, почему - в конце концов, все упирается в доверие Христу, и это - второй момент, о котором хотелось упомянуть. Он соприкасается с тем, о чем было в начале. Иисус нам не давал разъяснений по многим вопросам, относительно которых нам хотелось бы знать хоть немного. И у апостолов тоже мало, что можно найти. Ну, хотя бы про участь нашиих дедов-атеистов, погибших на войне. Если брать букву одних евангельских слов (например, Мк, 16:16), то шансов у них никаких, погибли они во грехах своих. Если же делать акцент на, например, 1Тим,2:4, то появляется, по кр.м., какая-то надежда. И если мы допускаем эту надежду для наших близких - что не оставит их Господь - то, по справедливости, не должны отрицать ее и для тех, кто был в те далекие времена столь же 'непокорным ожидавшему их Божию долготерпению', как и они. Гарантий у нас нет, нет и обещаний, но есть надежда. Что больше соответствует Евангелию? В средневековье многие иже во святых отцы-толкователи считали, что первое понимание (и, признаем, у них были для того основания), в наше время, после опыта ХХ столетия, становится гораздо понятнее второй подход (мне он также близок). Принятие или непринятие того или иного варианта опирается исключительно на область доверия Богу во Христе. Для подкрепления последнего служит много чего, например, множество обетований в том же Писании. Но доказательств аналитического характера вряд ли возможно отыскать.
В общем, мне кажется, мы можем оправдать Бога в области поставленных вопросов. Вполне возможно (и даже вероятно), что есть лучшие рассуждения и более весомые аргументы, но уж что пришло в голову, то пришло. А в целом, вышел такой Страшный суд наоборот - не Бог судит нас, а мы Его. Интересненько...