Опять из не
Никак не могу остановиться. Будет, похоже, еще :)
Входы-3
Произошедшие изменения в восприятии мира, христианства, храма и т.д. находят свое отражение и в развитии оформления иконостаса и собственно Царских врат, через которые и происходят входы и выходы. Если алтарь - это место явления неба на земле, Бога в этом мире, м.б. не единственное, но уж точно главное, то само оформление его границы -иконостаса- отражает именно эту мысль. Вершиной развития здесь является, несомненно, высокий русский иконостас, задуманный как одна огромная икона Царства Божия (изначально между иконами даже не было видимых границ). Оформление же Царских врат, через которые осуществляются торжественные входы, связано с особым многослойным символизмом, в котором доминируют в эпоху развитого Средневековья несколько основных тем.
Первая тесно связана с только что указанном пониманием. С этой точки зрения ЦВ есть двери, ведущие в то время или, лучше, состояние, когда все было добро зело. И прохождение сквозь них рассматривается как символ мистического возвращения Церкви (в лице священства, конечно, и никак иначе) от нынешнего падшего мира, лежащего во зле (1Ин,5:19), к потерянному раю. Плодом такого восприятия стал чрезвычайно часто встречающий элемент оформления ЦВ - вал, прикрывающий центральную щель между створками. В огромном числе случаев он оформляется в виде прорастающего дерева - Древа жизни. Конечно, мы помним, что ветхозаветная символика верно прочитывается только в свете НЗ - ну что ж, Сам Иисус, являющийся нам во Святых Дарах как раз через ЦВ, сказал о Себе и Церкви: Я есмь лоза, а вы - ветви, (так же как сказал Он: Я есмь дверь, что тоже актуально в нашем контексте). Разнообразные отголоски этой основной идеи проявляются в многочисленных дополнительных элементах украшения центрального вала - мы здесь встречаемся с крестами, 'яблоками' и смоквами, а так же резьбой вокруг филенок с кругами, ромбами и розетками. Нередко на ЦВ присутствуют светильники и фиалы, вьющаяся и цветущая виноградная лоза, растительные завитки, изображения Давида (связано с Ис, 11:1-5 - 'древо Иессеево'), Иоанна Богослова в старости (когда ему было дано Откровение), ап. Петра с ключами от рая. Из всего этого очевидно осмысление ЦВ как дверей в прошлое, где ещё не было греха, в потерянный рай.
Еще одна тема в восприятии ЦВ, выразившаяся в их оформлении, это изображение на ЦВ в рост благоразумного разбойника с крестом в руках, параллельное сюжету с полей иконы Воскресения Христова (Илия и Енох встречают разбойника). Это изображение так же указывает на восприятие ЦВ как дверей потерянного рая. Поставленный охранять врата рая падший херувим (одна их версий понимания Быт, 3:24) отогнан самим Христом, и теперь можно найти рай и войти в него. Сам Христос, источник жизни, делающий раем любое место просто Своим пребыванием (вспомним надпись МЛРБ на изображении Креста), сказал: 'Сегодня же будешь со Мною в раю' (Лк, 23:43). В этой фразе Спасителя можно поставить и смысловую запятую, ибо 'со Мною' - это и есть в раю, рай - единение со Христом. ЦВ, за которыми происходит Евхаристия, соединение земного с небесным, воспринимались и как вход в это соединение самой Церкви в лице предстоятеля с Богом во Христе, а в Церкви - каждого ее члена.
В 10-11 вв. в устройстве ЦВ, до этого прямоугольных, появляется новый архитектурный элемент - коруна или навершие - полуциркульной, щипцовой, раковиноподобной и др. форм. В большинстве русских иконостасов навершие четко отделено от основной площади створок. Две следующие темы оформления ЦВ, помимо указанной, непосредственно связаны с этим приобретением.
Первая из них видит в ЦВ символ Ковчега Завета. Исторически Ковчег был средоточием скинии, а затем и Храма, помещаясь во святая святых за второй завесой. Скиния же, в свою очередь, являла собой видимое свидетельство о действительности и действенности заключенного на Синае Завета. Когда человеческая неверность окончательно разорвала этот договор со своей стороны, тогда и Ковчег (вместе с царством, Храмом и т.п.) был отнят у иудейского народа. Однако, исчезнув как предмет, Ковчег продолжал постоянно присутствовать как идея, как надежда, как некий идеальный образ сначала в возродившемся и очистившемся иудаизме, а затем и в христианстве. В НЗ о скинии и Ковчеге говорит автор послания к Евреям, указуя их прообразовательный смысл (9:1-10); о появлении Ковчега в храме на небесах (образом которого и была скиния, согласно тому же посланию (Евр, 8:5)), говорит Апокалипсис (11:19). Самого Ковчега как реального предмета давно не было, но к моменту возникновения христианства в иудаизме уже существовала устойчивая традиция его изображения. Об этом мы можем судить по целому ряду памятников. Например, на тетрадрахме Бар-Кохбы Ковчег имеет вид прямоугольника с арочным навершием и вписан в изображение Храма наподобие двери. Аналогичное изображение находится в раскопанной синагоге в местечке Дура-Европос, которая относится ко II веку и известна хорошо сохранившимися фресками. Т.е. уже здесь, в околоевангельскую эпоху происходит совмещение, наложенные друг на друга идеи Ковчега и идеи двери. Куда же ведет эта дверь? Вспомнив, что именно над крышкой Ковчега происходило откровение Божие народу через Моисея, Аарона и их преемников (у этого откровения в виде светоносного облака было даже свое особое название - Ш(е)хина), мы поймем, что такое изображение имеет в виду не только Ковчег как некий 'чудесный предмет', но и как дверь, через которую человек-член народа Божия (а потенциально - и весь народ) входит в новое состояние - состояние непосредственного богообщения.
Аналогичным было изображение ковчега и в христианской традиции, что можно видеть, например, на литургических сосудах из Ватиканского музея. В христианстве, получившем опыт такой глубины реального богообщения, которое было недоступно внешним, с его все более развивающимся символизмом и богословием, Ковчег стал изображаться еще более вытянутым по вертикали - здесь на уже существовавшее соединение двух образов накладывается третий - Ковчег-дверь стал иметь вид ящика со свитками Закона, какие существовали в синагогах. Откровение Бога через Ковчег Завета стало рассматриваться как прообраз откровения Бога-Слова в евангельскую эпоху. Значительное число авторитетных толкователей патристического периода было согласно с мыслью, что все откровения ВЗ - это откровения именно Сына Божия, ведь Бога, т.е. Отца, не видел никто никогда (Ин, 1:18). С таким пониманием связано и соотнесение глаголов Божиих, записанных на пергаменте, с их Источником - самим Словом. В результате изображение Ковчега еще более приблизилось к виду двустворчатой двери с филенками.
В связи с этим сложным комплексом смыслов возникла и развилась традиция оформления ЦВ, несущих в себе образ Ковчега Завета. Они украшаются золотой басмой, как это указано для Ковчега в Исх, 25:11, у них появляется навершие, соответствующее существовавшим традициям изображения Ковчега, они делятся на филенки, в соответствии с этими же изображениями, на навершии появляется образ Благовещения - первого Богоявления в истории НЗ (положение этого образа соотносится с Ш(е)хиной), т.е. завершения и исполнения прообразов ВЗ. Кроме того, и сама Мария рассматривается в традиции толкований как 'дверь непроходимая' и соотносится с видением Иезекииля (44:1-2), которое стало нашей третьей богородичной паремией. Образы евангелистов в филенках появляются как образы авторов текстов, которые заменяют тексты Закона по превосходству выраженного через них откровения. В резном украшении ЦВ встречаются предметы, указанные в скинии, а также украшения в виде ромбов, кругов и пр. Иногда в них даже изображены пророки со свитками текстов, раскрывающих откровение Закона.
С другой стороны, тема Ковчега Завета является одной из важных тем в христианской книжной традиции, начиная с 3 века. Ориген, Андрей Кесарийский, Ефрем Сирин говорят о Ковчеге, как о прообразе христовой плоти, не подверженной истлению. Более поздние авторы (Роман Сладкопевец, Иоанн Дамаскин, Андрей Критский) составляют множество богослужебных текстов, где Ковчег соотносится уже с Богоматерью. В общем, неудивительно, что идея Ковчега Завета стала центральной символической темой не только для оформления ЦВ, но даже и всего алтаря, который теперь рассматривается как своего рода ковчег престола, на котором совершается Евхаристия. В соответствии с этим восприятием на вале-нащельнике встречается изображение Спасителя, прообразованного процветшим жезлом Аарона, который лежал как раз в ковчеге Завета (Числ, 17:10, Евр, 9:4). На самих ЦВ при этом нередко изображали в рост Давида и Соломона (первые строители иерусалимского Храма) или Моисея и Аарона - основателей священства ВЗ (реже встречаются ростовые образы Василия Великого и Иоанна Златоуста - творцов анафор двух совершающихся у нас Литургий). Царские врата являются тем входом во святая святых, где раскрываются тайны древней скинии. Поскольку НЗ есть исполнение пророчеств и прообразов ВЗ, то и сами христианские храмы стали восприниматься в этом же ключе, поэтому ЦВ являлись не просто дверями, но еще и иконой, в которой накладываются друг на друга образы Ковчега Завета, скинии Моисея, храма Соломона и небесного Иерусалима из Апокалипсиса. Вхождение в них есть таким образом видимый образ вхождения в состояние богообщения, образ обожения Церкви и человека в ней.
Естественным развитием рассмотренных идей, отражавшихся в оформлении ЦВ, стало представление о них как самой скинии. Те самые дополнительные резные элементы в оформлении ЦВ, о которых упоминалось выше (светильники, фиалы, раковиноподобные навершия, валы-нащельники в виде проросшего древа и т.д.), в византийской традиции присутствуют одновременно только в иконографии скинии. В книге Исход (25:29-37) дано предписание о том, что должно находиться в скинии для осуществления богослужения, и эти самые предметы и изображаются на ЦВ. Правда, раковина в этот перечень не входит, однако и она здесь не случайно. Изображение раковины в связи с Ковчегом Завета возникает ещё в иудаизме в околоевангельскую эпоху. Существовало представление о том, что жемчужина в недрах раковины зарождается от удара молнии - небесного огня, сошедшего на море и плоть раковины. Для иудаизма это представление связывалось с сошествием Бога на Синай во времена Моисея и, соответственно, с дарованием Закона и построением скинии, в недрах которой располагался Ковчег заключенного Завета. В христианстве этот же образ получил более конкретное уподобление - сошествие Бога Слова во чрево Девы. С другой стороны, образ раковины связывался и с Богоявлением как предмет, посредством которого Иоанн Креститель возможно возливал воду Иордана на голову Иисуса. Мы помним, что в Древней Церкви Крещение Господне было одним праздником с Рождеством Христовым, и потому было напрямую связано с зачатием Спасителя, т.е. Благовещением. Таким образом мы видим, с одной стороны, развитие идеи от Ковчега Завета до всей скинии в формировании ЦВ, а с другой - параллельное движение по линии слово (глаголы) Божие, записанное в Законе, - Бог Слово, приходящий в этот мир, и по линии Ш(е)хина - Благовещение - раковина в навершии центральных дверей иконостаса.
Все эти темы, причудливо переплетающиеся в оформлении ЦВ, указывают на то особое значение, которое придавалось им в эпоху формирования и закрепления нынешнего богослужебного чина. Если боковые двери алтаря - это по большей части только двери, предмет, в общем-то, технический, то с ЦВ связан многогранный символизм. Возможно, имелись и еще какие-то смыслы, не рассмотренные нами, однако очевидно, что все они указывают с разных сторон на главное - восприятие входа священства через них как, в глубине своей, вступления всей Церкви во мрак, где Бог (Исх, 20:21). Но, в отличие от Моисея, которому не можно было увидеть лица Божия и остаться в живых (Исх, 33:20), мы, по слову апостола, открытым лицем взираем на славу Божию, мы видим лицо Его, свидетельством чего служат иконы Спасителя. Мы уже умерщвлены в крещении (Рим, 6:3-4), и потому мы не умираем - не только в этом предстоянии пред лицем Его, но даже и более того - в самом соединении с Ним, в причащении Его до конца обоженной человеческой природе, Его Телу и Крови. Если мы поистине, а не только по внешности, в Церкви, то мы во Христе, признаком чего служат происходящие с нами перемены - Церковь, и мы в ней, преображается в тот же образ от славы в славу от Господня Духа (1Кор, 3:18), и совершающиеся богослужебные входы - важная символическая составляющая на пути этого преображения.
Аудиоверсия: https://yadi.sk/d/FdqjyyjwqBfYS
Входы-3
Произошедшие изменения в восприятии мира, христианства, храма и т.д. находят свое отражение и в развитии оформления иконостаса и собственно Царских врат, через которые и происходят входы и выходы. Если алтарь - это место явления неба на земле, Бога в этом мире, м.б. не единственное, но уж точно главное, то само оформление его границы -иконостаса- отражает именно эту мысль. Вершиной развития здесь является, несомненно, высокий русский иконостас, задуманный как одна огромная икона Царства Божия (изначально между иконами даже не было видимых границ). Оформление же Царских врат, через которые осуществляются торжественные входы, связано с особым многослойным символизмом, в котором доминируют в эпоху развитого Средневековья несколько основных тем.
Первая тесно связана с только что указанном пониманием. С этой точки зрения ЦВ есть двери, ведущие в то время или, лучше, состояние, когда все было добро зело. И прохождение сквозь них рассматривается как символ мистического возвращения Церкви (в лице священства, конечно, и никак иначе) от нынешнего падшего мира, лежащего во зле (1Ин,5:19), к потерянному раю. Плодом такого восприятия стал чрезвычайно часто встречающий элемент оформления ЦВ - вал, прикрывающий центральную щель между створками. В огромном числе случаев он оформляется в виде прорастающего дерева - Древа жизни. Конечно, мы помним, что ветхозаветная символика верно прочитывается только в свете НЗ - ну что ж, Сам Иисус, являющийся нам во Святых Дарах как раз через ЦВ, сказал о Себе и Церкви: Я есмь лоза, а вы - ветви, (так же как сказал Он: Я есмь дверь, что тоже актуально в нашем контексте). Разнообразные отголоски этой основной идеи проявляются в многочисленных дополнительных элементах украшения центрального вала - мы здесь встречаемся с крестами, 'яблоками' и смоквами, а так же резьбой вокруг филенок с кругами, ромбами и розетками. Нередко на ЦВ присутствуют светильники и фиалы, вьющаяся и цветущая виноградная лоза, растительные завитки, изображения Давида (связано с Ис, 11:1-5 - 'древо Иессеево'), Иоанна Богослова в старости (когда ему было дано Откровение), ап. Петра с ключами от рая. Из всего этого очевидно осмысление ЦВ как дверей в прошлое, где ещё не было греха, в потерянный рай.
Еще одна тема в восприятии ЦВ, выразившаяся в их оформлении, это изображение на ЦВ в рост благоразумного разбойника с крестом в руках, параллельное сюжету с полей иконы Воскресения Христова (Илия и Енох встречают разбойника). Это изображение так же указывает на восприятие ЦВ как дверей потерянного рая. Поставленный охранять врата рая падший херувим (одна их версий понимания Быт, 3:24) отогнан самим Христом, и теперь можно найти рай и войти в него. Сам Христос, источник жизни, делающий раем любое место просто Своим пребыванием (вспомним надпись МЛРБ на изображении Креста), сказал: 'Сегодня же будешь со Мною в раю' (Лк, 23:43). В этой фразе Спасителя можно поставить и смысловую запятую, ибо 'со Мною' - это и есть в раю, рай - единение со Христом. ЦВ, за которыми происходит Евхаристия, соединение земного с небесным, воспринимались и как вход в это соединение самой Церкви в лице предстоятеля с Богом во Христе, а в Церкви - каждого ее члена.
В 10-11 вв. в устройстве ЦВ, до этого прямоугольных, появляется новый архитектурный элемент - коруна или навершие - полуциркульной, щипцовой, раковиноподобной и др. форм. В большинстве русских иконостасов навершие четко отделено от основной площади створок. Две следующие темы оформления ЦВ, помимо указанной, непосредственно связаны с этим приобретением.
Первая из них видит в ЦВ символ Ковчега Завета. Исторически Ковчег был средоточием скинии, а затем и Храма, помещаясь во святая святых за второй завесой. Скиния же, в свою очередь, являла собой видимое свидетельство о действительности и действенности заключенного на Синае Завета. Когда человеческая неверность окончательно разорвала этот договор со своей стороны, тогда и Ковчег (вместе с царством, Храмом и т.п.) был отнят у иудейского народа. Однако, исчезнув как предмет, Ковчег продолжал постоянно присутствовать как идея, как надежда, как некий идеальный образ сначала в возродившемся и очистившемся иудаизме, а затем и в христианстве. В НЗ о скинии и Ковчеге говорит автор послания к Евреям, указуя их прообразовательный смысл (9:1-10); о появлении Ковчега в храме на небесах (образом которого и была скиния, согласно тому же посланию (Евр, 8:5)), говорит Апокалипсис (11:19). Самого Ковчега как реального предмета давно не было, но к моменту возникновения христианства в иудаизме уже существовала устойчивая традиция его изображения. Об этом мы можем судить по целому ряду памятников. Например, на тетрадрахме Бар-Кохбы Ковчег имеет вид прямоугольника с арочным навершием и вписан в изображение Храма наподобие двери. Аналогичное изображение находится в раскопанной синагоге в местечке Дура-Европос, которая относится ко II веку и известна хорошо сохранившимися фресками. Т.е. уже здесь, в околоевангельскую эпоху происходит совмещение, наложенные друг на друга идеи Ковчега и идеи двери. Куда же ведет эта дверь? Вспомнив, что именно над крышкой Ковчега происходило откровение Божие народу через Моисея, Аарона и их преемников (у этого откровения в виде светоносного облака было даже свое особое название - Ш(е)хина), мы поймем, что такое изображение имеет в виду не только Ковчег как некий 'чудесный предмет', но и как дверь, через которую человек-член народа Божия (а потенциально - и весь народ) входит в новое состояние - состояние непосредственного богообщения.
Аналогичным было изображение ковчега и в христианской традиции, что можно видеть, например, на литургических сосудах из Ватиканского музея. В христианстве, получившем опыт такой глубины реального богообщения, которое было недоступно внешним, с его все более развивающимся символизмом и богословием, Ковчег стал изображаться еще более вытянутым по вертикали - здесь на уже существовавшее соединение двух образов накладывается третий - Ковчег-дверь стал иметь вид ящика со свитками Закона, какие существовали в синагогах. Откровение Бога через Ковчег Завета стало рассматриваться как прообраз откровения Бога-Слова в евангельскую эпоху. Значительное число авторитетных толкователей патристического периода было согласно с мыслью, что все откровения ВЗ - это откровения именно Сына Божия, ведь Бога, т.е. Отца, не видел никто никогда (Ин, 1:18). С таким пониманием связано и соотнесение глаголов Божиих, записанных на пергаменте, с их Источником - самим Словом. В результате изображение Ковчега еще более приблизилось к виду двустворчатой двери с филенками.
В связи с этим сложным комплексом смыслов возникла и развилась традиция оформления ЦВ, несущих в себе образ Ковчега Завета. Они украшаются золотой басмой, как это указано для Ковчега в Исх, 25:11, у них появляется навершие, соответствующее существовавшим традициям изображения Ковчега, они делятся на филенки, в соответствии с этими же изображениями, на навершии появляется образ Благовещения - первого Богоявления в истории НЗ (положение этого образа соотносится с Ш(е)хиной), т.е. завершения и исполнения прообразов ВЗ. Кроме того, и сама Мария рассматривается в традиции толкований как 'дверь непроходимая' и соотносится с видением Иезекииля (44:1-2), которое стало нашей третьей богородичной паремией. Образы евангелистов в филенках появляются как образы авторов текстов, которые заменяют тексты Закона по превосходству выраженного через них откровения. В резном украшении ЦВ встречаются предметы, указанные в скинии, а также украшения в виде ромбов, кругов и пр. Иногда в них даже изображены пророки со свитками текстов, раскрывающих откровение Закона.
С другой стороны, тема Ковчега Завета является одной из важных тем в христианской книжной традиции, начиная с 3 века. Ориген, Андрей Кесарийский, Ефрем Сирин говорят о Ковчеге, как о прообразе христовой плоти, не подверженной истлению. Более поздние авторы (Роман Сладкопевец, Иоанн Дамаскин, Андрей Критский) составляют множество богослужебных текстов, где Ковчег соотносится уже с Богоматерью. В общем, неудивительно, что идея Ковчега Завета стала центральной символической темой не только для оформления ЦВ, но даже и всего алтаря, который теперь рассматривается как своего рода ковчег престола, на котором совершается Евхаристия. В соответствии с этим восприятием на вале-нащельнике встречается изображение Спасителя, прообразованного процветшим жезлом Аарона, который лежал как раз в ковчеге Завета (Числ, 17:10, Евр, 9:4). На самих ЦВ при этом нередко изображали в рост Давида и Соломона (первые строители иерусалимского Храма) или Моисея и Аарона - основателей священства ВЗ (реже встречаются ростовые образы Василия Великого и Иоанна Златоуста - творцов анафор двух совершающихся у нас Литургий). Царские врата являются тем входом во святая святых, где раскрываются тайны древней скинии. Поскольку НЗ есть исполнение пророчеств и прообразов ВЗ, то и сами христианские храмы стали восприниматься в этом же ключе, поэтому ЦВ являлись не просто дверями, но еще и иконой, в которой накладываются друг на друга образы Ковчега Завета, скинии Моисея, храма Соломона и небесного Иерусалима из Апокалипсиса. Вхождение в них есть таким образом видимый образ вхождения в состояние богообщения, образ обожения Церкви и человека в ней.
Естественным развитием рассмотренных идей, отражавшихся в оформлении ЦВ, стало представление о них как самой скинии. Те самые дополнительные резные элементы в оформлении ЦВ, о которых упоминалось выше (светильники, фиалы, раковиноподобные навершия, валы-нащельники в виде проросшего древа и т.д.), в византийской традиции присутствуют одновременно только в иконографии скинии. В книге Исход (25:29-37) дано предписание о том, что должно находиться в скинии для осуществления богослужения, и эти самые предметы и изображаются на ЦВ. Правда, раковина в этот перечень не входит, однако и она здесь не случайно. Изображение раковины в связи с Ковчегом Завета возникает ещё в иудаизме в околоевангельскую эпоху. Существовало представление о том, что жемчужина в недрах раковины зарождается от удара молнии - небесного огня, сошедшего на море и плоть раковины. Для иудаизма это представление связывалось с сошествием Бога на Синай во времена Моисея и, соответственно, с дарованием Закона и построением скинии, в недрах которой располагался Ковчег заключенного Завета. В христианстве этот же образ получил более конкретное уподобление - сошествие Бога Слова во чрево Девы. С другой стороны, образ раковины связывался и с Богоявлением как предмет, посредством которого Иоанн Креститель возможно возливал воду Иордана на голову Иисуса. Мы помним, что в Древней Церкви Крещение Господне было одним праздником с Рождеством Христовым, и потому было напрямую связано с зачатием Спасителя, т.е. Благовещением. Таким образом мы видим, с одной стороны, развитие идеи от Ковчега Завета до всей скинии в формировании ЦВ, а с другой - параллельное движение по линии слово (глаголы) Божие, записанное в Законе, - Бог Слово, приходящий в этот мир, и по линии Ш(е)хина - Благовещение - раковина в навершии центральных дверей иконостаса.
Все эти темы, причудливо переплетающиеся в оформлении ЦВ, указывают на то особое значение, которое придавалось им в эпоху формирования и закрепления нынешнего богослужебного чина. Если боковые двери алтаря - это по большей части только двери, предмет, в общем-то, технический, то с ЦВ связан многогранный символизм. Возможно, имелись и еще какие-то смыслы, не рассмотренные нами, однако очевидно, что все они указывают с разных сторон на главное - восприятие входа священства через них как, в глубине своей, вступления всей Церкви во мрак, где Бог (Исх, 20:21). Но, в отличие от Моисея, которому не можно было увидеть лица Божия и остаться в живых (Исх, 33:20), мы, по слову апостола, открытым лицем взираем на славу Божию, мы видим лицо Его, свидетельством чего служат иконы Спасителя. Мы уже умерщвлены в крещении (Рим, 6:3-4), и потому мы не умираем - не только в этом предстоянии пред лицем Его, но даже и более того - в самом соединении с Ним, в причащении Его до конца обоженной человеческой природе, Его Телу и Крови. Если мы поистине, а не только по внешности, в Церкви, то мы во Христе, признаком чего служат происходящие с нами перемены - Церковь, и мы в ней, преображается в тот же образ от славы в славу от Господня Духа (1Кор, 3:18), и совершающиеся богослужебные входы - важная символическая составляющая на пути этого преображения.
Аудиоверсия: https://yadi.sk/d/FdqjyyjwqBfYS