(no subject)
Только что прочитал отличную статью "Игра с цензором" (опубликована в Нью-Йорке в 1983-м году). Автор анализирует использование иносказания в литературах тоталитарных государств и приходит вот к какому выводу:
"Эзопов язык в определенном смысле имманентен литературе <...> Это особый, очень утонченный вид коммуникации, и писатель Востока, оказавшийся на Западе, часто не знает, чем бы его заменить: утрата его может восприниматься как утрата поэтического языка вообще".
Я и сам задумывался над тем, что и как творили бы советские художники (из диетических вольнодумцев), не будь на них цензуры. Вполне возможно, что ничего не творили бы, а если бы и творили, то это никому не было бы нужно.
Сладок ведь только запретный плод. И так во всём! Например, те же "ароматические смеси". Продаваемые теперь на каждом углу, они стали совсем неинтересны. Или вот приехали A Challenge of Honour: попрется на них толпа модников и хипстеров (которые специально любят всякие одиозные, андерграундные и трешевые штуки), а я, значит, не пойду. Лучше почитаю еще чего-нибудь об эзоповом языке и выпью пивка.
P.S. Не удержусь и опубликую-таки финальный абзац статьи:
"Хитроумные и жалкие приемы, имеющие целью обвести цензора вокруг пальца, по всей вероятности давно изучены властями и допускаются в определенных пределах: любой власти, особенно же тиранической, необходим клапан безопасности. Человек тратит на глупую игру все свои силы, все время, всю изобретательность. Игра минимализует задачи искусства - искусство превращается в бесконечное подмигивание, гримасничанье, подпускание шпилек. Малозначительные сами по себе вещи вырастают до небес, потому что автору в них удалось “нечто протащить”. Люди приходят в неумеренный восторг, получив в хитроумной упаковке то, что прекрасно знают и так; если же автору при этом удалось хотя бы в слабой степени нарушить запреты на секс или языковые непристойности, восторг переходит все мыслимые границы. Ничтожные фигуры завоевывают незаслуженную репутацию именно на том, что они - борцы с цензурой. Не цензор ли создает им репутацию - причем, пожалуй, сознательно? Цензор смещает всякую иерархию ценностей, загрязняет мозги, запутывает дело так, что его, кажется, никогда уже не распутать. Цензор выигрывает игру уже тем, что ее навязывает. Да и есть ли что-нибудь кроме цензора? Может, нет уже ни писателей, от которых следует охранять тоталитарную власть, ни самой тоталитарной власти: есть только цензор, постепенно заполняющий все и вся цензор".
Это - как бы в развитие утверждения Хёйзинги о том, что система прощает шулеров, но не еретиков.
"Эзопов язык в определенном смысле имманентен литературе <...> Это особый, очень утонченный вид коммуникации, и писатель Востока, оказавшийся на Западе, часто не знает, чем бы его заменить: утрата его может восприниматься как утрата поэтического языка вообще".
Я и сам задумывался над тем, что и как творили бы советские художники (из диетических вольнодумцев), не будь на них цензуры. Вполне возможно, что ничего не творили бы, а если бы и творили, то это никому не было бы нужно.
Сладок ведь только запретный плод. И так во всём! Например, те же "ароматические смеси". Продаваемые теперь на каждом углу, они стали совсем неинтересны. Или вот приехали A Challenge of Honour: попрется на них толпа модников и хипстеров (которые специально любят всякие одиозные, андерграундные и трешевые штуки), а я, значит, не пойду. Лучше почитаю еще чего-нибудь об эзоповом языке и выпью пивка.
P.S. Не удержусь и опубликую-таки финальный абзац статьи:
"Хитроумные и жалкие приемы, имеющие целью обвести цензора вокруг пальца, по всей вероятности давно изучены властями и допускаются в определенных пределах: любой власти, особенно же тиранической, необходим клапан безопасности. Человек тратит на глупую игру все свои силы, все время, всю изобретательность. Игра минимализует задачи искусства - искусство превращается в бесконечное подмигивание, гримасничанье, подпускание шпилек. Малозначительные сами по себе вещи вырастают до небес, потому что автору в них удалось “нечто протащить”. Люди приходят в неумеренный восторг, получив в хитроумной упаковке то, что прекрасно знают и так; если же автору при этом удалось хотя бы в слабой степени нарушить запреты на секс или языковые непристойности, восторг переходит все мыслимые границы. Ничтожные фигуры завоевывают незаслуженную репутацию именно на том, что они - борцы с цензурой. Не цензор ли создает им репутацию - причем, пожалуй, сознательно? Цензор смещает всякую иерархию ценностей, загрязняет мозги, запутывает дело так, что его, кажется, никогда уже не распутать. Цензор выигрывает игру уже тем, что ее навязывает. Да и есть ли что-нибудь кроме цензора? Может, нет уже ни писателей, от которых следует охранять тоталитарную власть, ни самой тоталитарной власти: есть только цензор, постепенно заполняющий все и вся цензор".
Это - как бы в развитие утверждения Хёйзинги о том, что система прощает шулеров, но не еретиков.