Ностальгия
Навестил альма-матер.
Все то же самое: выверенные перспективы, классические формы, легкое запустение, нетленные панели из темного дерева в коридорах. Солнечные зайчики в пыльных комнатах, где черные штативы, забытые папки и плакаты, нарисованные тушью от руки.
А то, что ты когда-то вроде бы насовсем упустил и отпустил - никуда не делось и привело тебя обратно. Притянуло по длинной-длинной дуге. И не знаешь даже, хорошо это или плохо.
Можно было еще графоманить, но лучше Аксенова про это все равно не напишешь:
"...Потом он бежал по парку: свалявшиеся листья, короста старого льда, полуистлевшие косточки мелких животных… отчетливые, но неуловимые очертания гениальной формулы, формулы его жизни, витали между стволов, и он проникал в это утреннее созвездие, туманность трескучих ягод и думал все тридцать пять минут новозеландского бега: что же произошло в его квартире? Осень сейчас или весна?"
Весна. Уже весна.
Все то же самое: выверенные перспективы, классические формы, легкое запустение, нетленные панели из темного дерева в коридорах. Солнечные зайчики в пыльных комнатах, где черные штативы, забытые папки и плакаты, нарисованные тушью от руки.
А то, что ты когда-то вроде бы насовсем упустил и отпустил - никуда не делось и привело тебя обратно. Притянуло по длинной-длинной дуге. И не знаешь даже, хорошо это или плохо.
Можно было еще графоманить, но лучше Аксенова про это все равно не напишешь:
"...Потом он бежал по парку: свалявшиеся листья, короста старого льда, полуистлевшие косточки мелких животных… отчетливые, но неуловимые очертания гениальной формулы, формулы его жизни, витали между стволов, и он проникал в это утреннее созвездие, туманность трескучих ягод и думал все тридцать пять минут новозеландского бега: что же произошло в его квартире? Осень сейчас или весна?"
Весна. Уже весна.