ногу на ногу заложив велемир сидит. он жив
так полюбила Хлебникова, а поделиться не с кем, а так хочется
буду тут
...
Голос слуха: Щелкает ключ.
Голос страха: Ключ повернулся.
Голос рассудка: Это они.
Голос сознания: Мне страшно.
Голос воли: Но все же слово не будет произненсено. Нет.
Голос зрения: Дверь раскрылась...
...
...
Ты нищих лопоть
Обращаешь в народный ропот,
Лапти из лыка
Заменишь ропотом рыка!
Эр, ты - пар, ты гонишь поезда
Цепочкой цуга крови чечевиц
По жилам северной Сибири
Или дворцы ведешь волнами.
Расцвет дорог живет тобою, как подсолнух.
Но Эль настало - Эр упало.
Народ плывет на лодке лени,
И порох боевой он заменяет плахой,
А бурю - булкой.
И плашаницами - пращу... и голодом старинный город,
И гордых голыми.
А Эр луга заменит руганью,
Латы - ратью,
Оружие подымет вновь из лужи,
Не лазить будет, а разить!
На место больного - поставит борца!
Застроит храмом хлам и в городах изгонит голод,
И вором волю стащит.
...
...
Да, я прожил какой-то путь и теперь озираю себя: мне кажется, что прожитые мною дни - мои перья, в которых я буду летать, такой или иной, всю мою жизнь. Я определился. Я закончен. Но где же то озеро, где бы я увидел себя? Нагнулся в его глубину золотистым или темно-синим глазом и понял: я тот.
...
...
Что еще сказать о мне? Я предвижу ужасные войны из-за того - через «ять» или «е» писать мое имя. У меня нет ногочелюстей, головогруди, усиков. Мой рост: я больше муравья, меньше слона. У меня два глаза. Но не довольно ли о мне?
Ка был мой друг, я полюбил его за птичий нрав, беззаботность, остроумие. Он был удобен, как непромокаемый плащ. Он учил, что есть слова, которыми можно видеть, слова-глаза и слова-руки, которыми можно делать.
...
...
Мы избегали поездов и слышали шум Сикорского. Мы прятались от того и другого и научились спать на ходу. Ноги сами шли куда-то, независимо от ведомства сна. Голова спала. Я встретил одного художника и спросил, пойдет ли он на войну? Он ответил: «Я тоже веду войну, только не за пространство, а за время. Я сижу в окопе и отымаю у прошлого клочок времени. Мой долг одинаково тяжел, что и у войск за пространство». Он всегда писал людей с одним глазом.
Я смотрел в его вишневые глаза и бледные скулы. Ка шел рядом. Лился дождь. Художник писал пир трупов, пир мести. Мертвецы величаво и важно ели овощи, озаренные подобным лучу месяца бешенством скорби.
...
...
Есть скрипки трепетного, еще юношеского, горла и холодной бритвы, есть роскошная живопись своей почерневшей кровью по белым цветам. Один мой знакомый - вы его помните - умер так; он думал как лев, а умер, как Львова.
Ко мне пришел один мой друг, с черными радостно-жестокими глазами, глазами и подругой. Они принесли много сена славы, венков и цветов. Я смотрел, как Енисей зимой. Как вороны, принесли пищи. Их любовная дерзость дошла до того, что они в моем присутствии целовались, не замечая спрятавшегося льва, мышата!
...
...
О Сад, Сад!
Где синий красивейшина роняет долу хвост, подобный видимой
с Павдинского камня Сибири, когда по золоту пала и зелени леса брошена
синяя сеть от облаков и все это разнообразно оттенено от неровностей почвы.
Где слоны кривляясь, как кривляются во время землетрясения горы, просят
у ребенка поесть, влагая древний смысл в правду: есть хоцца! поесть бы!
и приседают точно просят милостыню.
Где мы начинаем думать, что веры - затихающие струи волн, разбег
которых - виды.
И что на свете потому так много зверей, что они умеют по-разному видеть
Бога.
Где звери, устав рыкать, встают и смотрят на небо.
Где живо напоминает мучения грешников, тюлень с неустанным воплем
носящийся по клетке.
Где смешные рыбокрылы заботятся друг о друге с трогательностью
старосветских помещиков Гоголя.
Сад, Сад, где взгляд зверя больше значит чем груды прочтенных книг.
Где козлы умоляют, продевая сквозь решетку раздвоенное копыто, и машут
им, придавая глазам самодовольное или веселое выражение, получив требуемое.
Где косматый, как девушка, орел смотрит на небо потом на лапу.
Где видим дерево-зверя в лице неподвижно стоящего оленя.
Где завысокая жирафа стоит и смотрит.
Где орел сидит, повернувшись к людям шеей и смотря в стену, держа
крылья странно распущенными. Не кажется ли ему что он парит высоко
под горами? Или он молится? Или ему жарко?
Где толстый блестящий морж машет, как усталая красавица, скользкой
черной веерообразной ногой и после прыгает в воду, а когда он вскатывается
снова на помост, на его жирном грузном теле показывается с колючей щетиной
и гладким лбом голова Ницше.
Где слоны забыли свои трубные крики и издают крик, точно жалуются
на расстройство. Может быть, видя нас слишком ничтожными, они начинают
находить признаком хорошего вкуса издавать ничтожные звуки? Не знаю.
Где в зверях погибают какие-то прекрасные возможности, как вписанное
в часослов слово Полку Игорови.
....
он действительно не для читателей, а для творцов (такой пафос да)
увидела, как много заимствовал у него маяковский, даже немного разочаровалась
надо как-то оформить свои чувства по этому поводу... кино, мультик... статикой не передать
и наконец научиться выражать мысли по-человечески уже
буду тут
...
Голос слуха: Щелкает ключ.
Голос страха: Ключ повернулся.
Голос рассудка: Это они.
Голос сознания: Мне страшно.
Голос воли: Но все же слово не будет произненсено. Нет.
Голос зрения: Дверь раскрылась...
...
...
Ты нищих лопоть
Обращаешь в народный ропот,
Лапти из лыка
Заменишь ропотом рыка!
Эр, ты - пар, ты гонишь поезда
Цепочкой цуга крови чечевиц
По жилам северной Сибири
Или дворцы ведешь волнами.
Расцвет дорог живет тобою, как подсолнух.
Но Эль настало - Эр упало.
Народ плывет на лодке лени,
И порох боевой он заменяет плахой,
А бурю - булкой.
И плашаницами - пращу... и голодом старинный город,
И гордых голыми.
А Эр луга заменит руганью,
Латы - ратью,
Оружие подымет вновь из лужи,
Не лазить будет, а разить!
На место больного - поставит борца!
Застроит храмом хлам и в городах изгонит голод,
И вором волю стащит.
...
...
Да, я прожил какой-то путь и теперь озираю себя: мне кажется, что прожитые мною дни - мои перья, в которых я буду летать, такой или иной, всю мою жизнь. Я определился. Я закончен. Но где же то озеро, где бы я увидел себя? Нагнулся в его глубину золотистым или темно-синим глазом и понял: я тот.
...
...
Что еще сказать о мне? Я предвижу ужасные войны из-за того - через «ять» или «е» писать мое имя. У меня нет ногочелюстей, головогруди, усиков. Мой рост: я больше муравья, меньше слона. У меня два глаза. Но не довольно ли о мне?
Ка был мой друг, я полюбил его за птичий нрав, беззаботность, остроумие. Он был удобен, как непромокаемый плащ. Он учил, что есть слова, которыми можно видеть, слова-глаза и слова-руки, которыми можно делать.
...
...
Мы избегали поездов и слышали шум Сикорского. Мы прятались от того и другого и научились спать на ходу. Ноги сами шли куда-то, независимо от ведомства сна. Голова спала. Я встретил одного художника и спросил, пойдет ли он на войну? Он ответил: «Я тоже веду войну, только не за пространство, а за время. Я сижу в окопе и отымаю у прошлого клочок времени. Мой долг одинаково тяжел, что и у войск за пространство». Он всегда писал людей с одним глазом.
Я смотрел в его вишневые глаза и бледные скулы. Ка шел рядом. Лился дождь. Художник писал пир трупов, пир мести. Мертвецы величаво и важно ели овощи, озаренные подобным лучу месяца бешенством скорби.
...
...
Есть скрипки трепетного, еще юношеского, горла и холодной бритвы, есть роскошная живопись своей почерневшей кровью по белым цветам. Один мой знакомый - вы его помните - умер так; он думал как лев, а умер, как Львова.
Ко мне пришел один мой друг, с черными радостно-жестокими глазами, глазами и подругой. Они принесли много сена славы, венков и цветов. Я смотрел, как Енисей зимой. Как вороны, принесли пищи. Их любовная дерзость дошла до того, что они в моем присутствии целовались, не замечая спрятавшегося льва, мышата!
...
...
О Сад, Сад!
Где синий красивейшина роняет долу хвост, подобный видимой
с Павдинского камня Сибири, когда по золоту пала и зелени леса брошена
синяя сеть от облаков и все это разнообразно оттенено от неровностей почвы.
Где слоны кривляясь, как кривляются во время землетрясения горы, просят
у ребенка поесть, влагая древний смысл в правду: есть хоцца! поесть бы!
и приседают точно просят милостыню.
Где мы начинаем думать, что веры - затихающие струи волн, разбег
которых - виды.
И что на свете потому так много зверей, что они умеют по-разному видеть
Бога.
Где звери, устав рыкать, встают и смотрят на небо.
Где живо напоминает мучения грешников, тюлень с неустанным воплем
носящийся по клетке.
Где смешные рыбокрылы заботятся друг о друге с трогательностью
старосветских помещиков Гоголя.
Сад, Сад, где взгляд зверя больше значит чем груды прочтенных книг.
Где козлы умоляют, продевая сквозь решетку раздвоенное копыто, и машут
им, придавая глазам самодовольное или веселое выражение, получив требуемое.
Где косматый, как девушка, орел смотрит на небо потом на лапу.
Где видим дерево-зверя в лице неподвижно стоящего оленя.
Где завысокая жирафа стоит и смотрит.
Где орел сидит, повернувшись к людям шеей и смотря в стену, держа
крылья странно распущенными. Не кажется ли ему что он парит высоко
под горами? Или он молится? Или ему жарко?
Где толстый блестящий морж машет, как усталая красавица, скользкой
черной веерообразной ногой и после прыгает в воду, а когда он вскатывается
снова на помост, на его жирном грузном теле показывается с колючей щетиной
и гладким лбом голова Ницше.
Где слоны забыли свои трубные крики и издают крик, точно жалуются
на расстройство. Может быть, видя нас слишком ничтожными, они начинают
находить признаком хорошего вкуса издавать ничтожные звуки? Не знаю.
Где в зверях погибают какие-то прекрасные возможности, как вписанное
в часослов слово Полку Игорови.
....
он действительно не для читателей, а для творцов (такой пафос да)
увидела, как много заимствовал у него маяковский, даже немного разочаровалась
надо как-то оформить свои чувства по этому поводу... кино, мультик... статикой не передать
и наконец научиться выражать мысли по-человечески уже