Благотворительность: как изменилась Россия
То и дело говорят, что русский взгляд на мир по существу не меняется, что мы осваиваем достижения цивилизации, но в главном относимся к жизни так же, как и наши предки, что революция была лишь эпизодом в истории России, и можно считать, что она вернулась на круги своя.
Но на самом деле революция достаточно глубоко нас перепахала, и смотрим мы на мир совсем иначе, чем старая Русь.
Великий русский историк Василий Ключевский писал:
"Целительная сила милостыни полагалась не столько в том, чтобы утереть слёзы страждущему, уделяя ему часть своего имущества, сколько в том, чтобы, смотря на его слёзы и страдания, самому пострадать с ним, пережить то чувство, которое называется человеколюбием. Древнерусский благотворитель, "христолюбец", менее всего помышлял о том, чтобы добрым делом поднять уровень общественного благосостояния, чем о том, чтобы возвысить уровень собственного духовного совершенствования. Когда встречались две древнерусские руки, одна с просьбой Христа ради, другая с подаяньем во имя Христово, трудно было сказать, которая из них больше подавала милостыни другой: нужда одной и помощь другой сливались во взаимодействии братской любви обеих... Нищий был для благотворителя лучший богомолец, молитвенный ходатай, душевный благодетель... В силу того же взгляда на значение благотворительного дела нищенство считалось в Древней Руси не экономическим бременем для народа, не язвой общественного порядка, а одним из главных средств нравственного воспитания народа, состоящим при церкви практическим институтом общественного благонравия. Как в клинике необходим больной, чтобы научиться лечить болезни, так в древнерусском обществе необходим был сирый и убогий, чтобы воспитать уменье и навык любить человека. Милостыня была дополнительным актом церковного богослужения, практическим требованием правила, что вера без дел мертва. Как живое орудие душевного спасения нищий был нужен древнерусскому человеку во все важные минуты его личной и семейной жизни, особенно в минуты печальные. Из него он создал идеальный образ, который он любил носить в мысли как олицетворение своих лучших чувств и помышлений. Если бы чудодейственным актом законодательства или экономического прогресса и медицинского знания вдруг исчезли на Руси все нищие и убогие, кто знает, может быть, древнерусский милостивец почувствовал бы некоторую нравственную неловкость, подобно человеку, оставшемуся без посоха, на который он привык опираться; у него оказался бы недочёт в запасе средств его душевного домостроительства" (Василий Ключевский. Исторические портреты: очерки, лекции, речи. СПб: Азбука, Азбука-Аттикус, 2021, с.24-26).
Таким образом, нищие и обездоленные, сирые и убогие необходимы в качестве тренажёра, на котором более удачливые соотечественники упражняют свои нравственные качества. Их интеграция в общество не предусмотрена - или, точнее, они уже интегрированы в него в качестве средства для воспитания добродетели. В сущности именно такое отношение к жизни (а не социализм, как часто говорят) плодит профессиональное нищенство.
Такое восприятие нам сегодня странно и даже как-то противно. Мы уверены, что каждый человек имеет право на полноценное существование. Помочь человеку - великое дело, и стыдно, что мы часто упускаем такую возможность, но высшая цель помощи состоит в том, чтобы человек более в помощи не нуждался. Есть, конечно, люди, которые всегда будут нуждаться в помощи. Но им сегодня мы стремимся создать такие условия, чтобы они могли, при всей ограниченности их возможностей, в максимальной степени чувствовать себя такими же, как и другие, и посильно участвовать в жизни общества. Мы уверены, что люди должны чувствовать себя равными, а не благодетелями и облагодетельствованными. Личная помощь часто необходима, но она не заменяет системы, которая обеспечивает для человека условия полноценного существования. Мы посылаем эсэмэски на лечение больных детей, но мы бы лучше себя чувствовали в этом отношении, если бы знали, что эти дети получат всё, что в принципе можно сделать для них в наше время, независимо от настроения отдельных людей, нажимающих на кнопки телефонов.
Есть, конечно, и сейчас благотворители "древнерусского" типа. Детей, неспособных воспринимать информацию из окружающего мира, водят в школы, и требуют их учить как всех. Когда благотворителям указывают, что их не научишь, а внимание к тем, кто действительно учится, придётся ослабить, они отвечают: не доказано, что эти дети вообще ничего не воспринимают. Но почему не вести исследования, что именно они воспринимают и чему их можно научить, посредством индивидуальной работы? Зачем навешивать на школу, у которой и без того дел полно, функции психиатрического института? Видимо, для ощущения собственной добродетели, для "душевного домостроительства".
Возможно, сходным чувством отчасти объясняются и некоторые мировые тенденции, вроде освобождения приговорённых к пожизненному заключению или создания привилегий для различных "потомков жертв". Впрочем, здесь чувствуются признаки и более "земного" политического компромисса.
Но на самом деле революция достаточно глубоко нас перепахала, и смотрим мы на мир совсем иначе, чем старая Русь.
Великий русский историк Василий Ключевский писал:
"Целительная сила милостыни полагалась не столько в том, чтобы утереть слёзы страждущему, уделяя ему часть своего имущества, сколько в том, чтобы, смотря на его слёзы и страдания, самому пострадать с ним, пережить то чувство, которое называется человеколюбием. Древнерусский благотворитель, "христолюбец", менее всего помышлял о том, чтобы добрым делом поднять уровень общественного благосостояния, чем о том, чтобы возвысить уровень собственного духовного совершенствования. Когда встречались две древнерусские руки, одна с просьбой Христа ради, другая с подаяньем во имя Христово, трудно было сказать, которая из них больше подавала милостыни другой: нужда одной и помощь другой сливались во взаимодействии братской любви обеих... Нищий был для благотворителя лучший богомолец, молитвенный ходатай, душевный благодетель... В силу того же взгляда на значение благотворительного дела нищенство считалось в Древней Руси не экономическим бременем для народа, не язвой общественного порядка, а одним из главных средств нравственного воспитания народа, состоящим при церкви практическим институтом общественного благонравия. Как в клинике необходим больной, чтобы научиться лечить болезни, так в древнерусском обществе необходим был сирый и убогий, чтобы воспитать уменье и навык любить человека. Милостыня была дополнительным актом церковного богослужения, практическим требованием правила, что вера без дел мертва. Как живое орудие душевного спасения нищий был нужен древнерусскому человеку во все важные минуты его личной и семейной жизни, особенно в минуты печальные. Из него он создал идеальный образ, который он любил носить в мысли как олицетворение своих лучших чувств и помышлений. Если бы чудодейственным актом законодательства или экономического прогресса и медицинского знания вдруг исчезли на Руси все нищие и убогие, кто знает, может быть, древнерусский милостивец почувствовал бы некоторую нравственную неловкость, подобно человеку, оставшемуся без посоха, на который он привык опираться; у него оказался бы недочёт в запасе средств его душевного домостроительства" (Василий Ключевский. Исторические портреты: очерки, лекции, речи. СПб: Азбука, Азбука-Аттикус, 2021, с.24-26).
Таким образом, нищие и обездоленные, сирые и убогие необходимы в качестве тренажёра, на котором более удачливые соотечественники упражняют свои нравственные качества. Их интеграция в общество не предусмотрена - или, точнее, они уже интегрированы в него в качестве средства для воспитания добродетели. В сущности именно такое отношение к жизни (а не социализм, как часто говорят) плодит профессиональное нищенство.
Такое восприятие нам сегодня странно и даже как-то противно. Мы уверены, что каждый человек имеет право на полноценное существование. Помочь человеку - великое дело, и стыдно, что мы часто упускаем такую возможность, но высшая цель помощи состоит в том, чтобы человек более в помощи не нуждался. Есть, конечно, люди, которые всегда будут нуждаться в помощи. Но им сегодня мы стремимся создать такие условия, чтобы они могли, при всей ограниченности их возможностей, в максимальной степени чувствовать себя такими же, как и другие, и посильно участвовать в жизни общества. Мы уверены, что люди должны чувствовать себя равными, а не благодетелями и облагодетельствованными. Личная помощь часто необходима, но она не заменяет системы, которая обеспечивает для человека условия полноценного существования. Мы посылаем эсэмэски на лечение больных детей, но мы бы лучше себя чувствовали в этом отношении, если бы знали, что эти дети получат всё, что в принципе можно сделать для них в наше время, независимо от настроения отдельных людей, нажимающих на кнопки телефонов.
Есть, конечно, и сейчас благотворители "древнерусского" типа. Детей, неспособных воспринимать информацию из окружающего мира, водят в школы, и требуют их учить как всех. Когда благотворителям указывают, что их не научишь, а внимание к тем, кто действительно учится, придётся ослабить, они отвечают: не доказано, что эти дети вообще ничего не воспринимают. Но почему не вести исследования, что именно они воспринимают и чему их можно научить, посредством индивидуальной работы? Зачем навешивать на школу, у которой и без того дел полно, функции психиатрического института? Видимо, для ощущения собственной добродетели, для "душевного домостроительства".
Возможно, сходным чувством отчасти объясняются и некоторые мировые тенденции, вроде освобождения приговорённых к пожизненному заключению или создания привилегий для различных "потомков жертв". Впрочем, здесь чувствуются признаки и более "земного" политического компромисса.