Монгольская равнина
Стивен считал, что в машинописном тексте, будь он глубочайшей мыслью древнегреческого философа, беллетристическим опусом или инструкцией по использованию швейной машинки, нет и следа человека, который доверил физическому воплощению содержимое своих извилин. Верующие или дураки назвали бы это душой, ученые - психикой, биологи сложной цепочкой рефлексов, а генетики - цепочкой аминокислот, кодирующей все человеческое существование. Поэтому он извлек из ящика стола чистый лист писчей бумаги, расположил его перед собой наискось, параллельно правой руке, вынул из кармана пиджака ручку, оставившую на кромке шва крохотное черное пятно, и принялся заполнять белоснежное поле причудливыми завитками, кружочками и прочими несуразными линиями.
«Библия учит человека любить себя, царь иудейский приводил в пример отношения к людям эгоистичную (не эгоцентричную!) любовь к своему существу. Во многих ересях, в том числе, в сатанинских, последняя возводится в абсолют; носителями этих верований утверждается, что без любви к себе человек вообще не способен испытывать настоящее чувство к кому бы то ни было. Будучи малоопытным студентом, возжелавшим искренних и возвышенных отношений, я примерил и принял этот сомнительный постулат, решив посвятить свою личность служению ему одному.
Говорят, что любовь начинается со случайного взгляда, с поднятого носового платочка, с тлеющего фитилька нежности, зарождающегося в момент первой встречи. Но как быть с собой? Я наивно полагал, что знаю себя вдоль и поперек, поэтому ни о какой внезапно воспылавшей страсти речи и быть не могло. К счастью - или, как теперь я думаю, на свою беду - я ошибался.
Я начал с того, что вознаграждал себя внутренней благодарностью за каждое (даже самое мелочное) достижение - будь то начисто выполненный рисунок, счастливая пожилая женщина, чью тяжелую поклажу я дотащил с рынка через два квартала до ее крыльца, или напросто опрятный внешний вид - и через несколько недель таковых благодарений я почувствовал, что стою большего, чем думал раньше. Шаг за шагом я начинал себя ценить, гордиться собой и, в конечном итоге ко мне пришло осознание, что я люблю себя.
Это открытие повлекло за собой изменение моего мироощущения. В частности, я перестал предаваться чудовищному занятию, привитому мне со школьной скамьи, - сравнивать себя с другими людьми. Я как бы дал каждому право на собственную жизнь, целью которой являлось не унижение или подстегивание меня, а собственный внутренний ориентир; прохожие перестали меня раздражать. Но наиболее чудесным открытием, как раз приведшим меня к катастрофе, о которой я напишу, стало следующее - отныне целью моей жизни и ее главным компасом стало получение удовольствия от нее.
Паства знает, что жить стоит ради того, чтобы там, наверху, пребывать в вечном блаженстве, поэтому теперь необходимо терпеть и страдать. (Страдания очищают). Прочие же отыскивают конечный пункт в чем угодно - от семьи или работы до уничтожения себе подобных. А я перед каждым своим мало-мальски значимым поступком спрашивал себя - хорошо ли будет мне от результата этого действия? И выбирая наилучший, с моей точки зрения, вариант, я добился того, что любое мое движение приносило мне радость.
Так было до прошлой зимы.
Черт (или кто там воздействует на неверующих?) дернул меня вновь вернуться в памяти к тому времени, когда я совершал первые шаги по направлению к себялюбию. И, перебирая мысленно события, приведшие меня к настоящему, я задался самым коварным, царапающим, оскверняющим даже благороднейшие намерения вопросом - з а ч е м? Зачем мне жить себе в удовольствие? Зачем ставить зарубки на своем счетчике радости? Зачем мне счастье? И мой мир рухнул даже не в одночасье - одноминутно.
Я увидел себя со стороны - двадцатичетырехлетний увалень, проводящий свои дни в желании удовлетворить свое ненасытное эго, жаждущее все больше и больше любви. Ни знаний (а зачем они?), ни понимания других людей (есть же я!), ни стремлений (вот оно, счастье, куда еще?). Я как будто сорвал с себя благоуханную кожу, обнажив зловонные кишки, наполненные злобой и даже ненавистью по отношению к людям, имеющим настоящую цель. Я бежал прочь от своих друзей, потому что, находясь рядом с ними, я чувствовал зависть к их жизням. Я бежал прочь от семьи, потому что не смог их больше обманывать. Я не смог убежать от себя, потому что от себя не убежишь никак, кроме самоубийства, а для этого я был слишком труслив.
Нынешняя моя жизнь представляет собой инерцию, вызванную поступательным движением чресел отца в лоне матери, постепенно затухающую, сходящую в ничто. Внешне (хотя, не мне оценивать) ничего не произошло, разве что я похудел от нерегулярного питания и пристрастия к табаку. Занятия, ранее приносившие мне удовольствие, опостылели - я больше не играю в кости, не встречаюсь со знакомыми, не посещаю театров; еще я не питаю иллюзий относительно своего будущего - его нет. Мне не стать настоящим человеком, потому что человек не существует без любви, а любовь к другим невозможна без любви к себе - в этом я успел убедиться, поскольку теперь я пуст в чувственном смысле.
Дорога от работы к дому, ранее пробегавшая под ногами за какие-то полчаса, стала невыносимо длинной, как, в принципе, бесконечен путь из ничего в никуда. Еда, чей вкус я мог подолгу смаковать, стала лишь топливом на моем пути к саморазложению, а сигареты - ниточкой, связывающей меня с себе подобными ничтожествами, не нашедшими в себе силы отказаться от разрушающей привычки.
Отныне я свободен. Но эта свобода - не в том, что я занят подходящим делом или живу с человеком, ради которого стоит дышать. Эта свобода - как падение со скалы, как монгольская равнина, по которой, куда не иди, везде ждет смерть».
Аккуратно вложив авторучку обратно в пиджак, Стивен дошел до окна, распахнул створку облокотился на подоконник и закурил, вглядываясь в окно шестого же этажа дома напротив. Там, в свете ночника, какой-то юноша (видимо, вслух) зачитывал книгу, а молоденькая девушка, обняв его за плечи, внимательно слушала каждое его слово.
«Я был там», - подумал Стивен, выкинул еще горящий окурок на мостовую и шагнул следом.
http://vk.com/note2021826_11724328
«Библия учит человека любить себя, царь иудейский приводил в пример отношения к людям эгоистичную (не эгоцентричную!) любовь к своему существу. Во многих ересях, в том числе, в сатанинских, последняя возводится в абсолют; носителями этих верований утверждается, что без любви к себе человек вообще не способен испытывать настоящее чувство к кому бы то ни было. Будучи малоопытным студентом, возжелавшим искренних и возвышенных отношений, я примерил и принял этот сомнительный постулат, решив посвятить свою личность служению ему одному.
Говорят, что любовь начинается со случайного взгляда, с поднятого носового платочка, с тлеющего фитилька нежности, зарождающегося в момент первой встречи. Но как быть с собой? Я наивно полагал, что знаю себя вдоль и поперек, поэтому ни о какой внезапно воспылавшей страсти речи и быть не могло. К счастью - или, как теперь я думаю, на свою беду - я ошибался.
Я начал с того, что вознаграждал себя внутренней благодарностью за каждое (даже самое мелочное) достижение - будь то начисто выполненный рисунок, счастливая пожилая женщина, чью тяжелую поклажу я дотащил с рынка через два квартала до ее крыльца, или напросто опрятный внешний вид - и через несколько недель таковых благодарений я почувствовал, что стою большего, чем думал раньше. Шаг за шагом я начинал себя ценить, гордиться собой и, в конечном итоге ко мне пришло осознание, что я люблю себя.
Это открытие повлекло за собой изменение моего мироощущения. В частности, я перестал предаваться чудовищному занятию, привитому мне со школьной скамьи, - сравнивать себя с другими людьми. Я как бы дал каждому право на собственную жизнь, целью которой являлось не унижение или подстегивание меня, а собственный внутренний ориентир; прохожие перестали меня раздражать. Но наиболее чудесным открытием, как раз приведшим меня к катастрофе, о которой я напишу, стало следующее - отныне целью моей жизни и ее главным компасом стало получение удовольствия от нее.
Паства знает, что жить стоит ради того, чтобы там, наверху, пребывать в вечном блаженстве, поэтому теперь необходимо терпеть и страдать. (Страдания очищают). Прочие же отыскивают конечный пункт в чем угодно - от семьи или работы до уничтожения себе подобных. А я перед каждым своим мало-мальски значимым поступком спрашивал себя - хорошо ли будет мне от результата этого действия? И выбирая наилучший, с моей точки зрения, вариант, я добился того, что любое мое движение приносило мне радость.
Так было до прошлой зимы.
Черт (или кто там воздействует на неверующих?) дернул меня вновь вернуться в памяти к тому времени, когда я совершал первые шаги по направлению к себялюбию. И, перебирая мысленно события, приведшие меня к настоящему, я задался самым коварным, царапающим, оскверняющим даже благороднейшие намерения вопросом - з а ч е м? Зачем мне жить себе в удовольствие? Зачем ставить зарубки на своем счетчике радости? Зачем мне счастье? И мой мир рухнул даже не в одночасье - одноминутно.
Я увидел себя со стороны - двадцатичетырехлетний увалень, проводящий свои дни в желании удовлетворить свое ненасытное эго, жаждущее все больше и больше любви. Ни знаний (а зачем они?), ни понимания других людей (есть же я!), ни стремлений (вот оно, счастье, куда еще?). Я как будто сорвал с себя благоуханную кожу, обнажив зловонные кишки, наполненные злобой и даже ненавистью по отношению к людям, имеющим настоящую цель. Я бежал прочь от своих друзей, потому что, находясь рядом с ними, я чувствовал зависть к их жизням. Я бежал прочь от семьи, потому что не смог их больше обманывать. Я не смог убежать от себя, потому что от себя не убежишь никак, кроме самоубийства, а для этого я был слишком труслив.
Нынешняя моя жизнь представляет собой инерцию, вызванную поступательным движением чресел отца в лоне матери, постепенно затухающую, сходящую в ничто. Внешне (хотя, не мне оценивать) ничего не произошло, разве что я похудел от нерегулярного питания и пристрастия к табаку. Занятия, ранее приносившие мне удовольствие, опостылели - я больше не играю в кости, не встречаюсь со знакомыми, не посещаю театров; еще я не питаю иллюзий относительно своего будущего - его нет. Мне не стать настоящим человеком, потому что человек не существует без любви, а любовь к другим невозможна без любви к себе - в этом я успел убедиться, поскольку теперь я пуст в чувственном смысле.
Дорога от работы к дому, ранее пробегавшая под ногами за какие-то полчаса, стала невыносимо длинной, как, в принципе, бесконечен путь из ничего в никуда. Еда, чей вкус я мог подолгу смаковать, стала лишь топливом на моем пути к саморазложению, а сигареты - ниточкой, связывающей меня с себе подобными ничтожествами, не нашедшими в себе силы отказаться от разрушающей привычки.
Отныне я свободен. Но эта свобода - не в том, что я занят подходящим делом или живу с человеком, ради которого стоит дышать. Эта свобода - как падение со скалы, как монгольская равнина, по которой, куда не иди, везде ждет смерть».
Аккуратно вложив авторучку обратно в пиджак, Стивен дошел до окна, распахнул створку облокотился на подоконник и закурил, вглядываясь в окно шестого же этажа дома напротив. Там, в свете ночника, какой-то юноша (видимо, вслух) зачитывал книгу, а молоденькая девушка, обняв его за плечи, внимательно слушала каждое его слово.
«Я был там», - подумал Стивен, выкинул еще горящий окурок на мостовую и шагнул следом.
http://vk.com/note2021826_11724328