Открывок из "Обители" Прилепина
<...>
На любопытный разговор и Артём спрыгнул вниз.
- И ты здесь, милый? - вскинув на него взгляд, сказал батюшка Иоанн. - Я-то думал, твоё лёгкое сердце - как твой незримый рулевой, знающий о том, что попеченье его у Вышнего, - проведёт тебя мимо всех зол. Но отчаиваться рано: ведь, вижу я, и здесь люди живут. Как вы тут живёте, Божьи люди?
- Две ведра кипятка выпили, владычка, - сказал Артём, пережидая боль и в ноге, и в голове, и в спине - прыгать надо было побережней, он даже забыл, что хотел спросить. - Ведро баланды… Хлеба дали пососать.
- А и кормят здесь? - всплеснул руками владычка. - А я мыслил: везут заморить - а на горе селят, чтоб ближе было измождённому духу вознестись! - Владычка засмеялся, - Значит, на Господа нашего уповая, есть смысл надеяться пережить и секирскую напасть. Всякий раз, - увлекаясь своей речью, продолжал он, - когда идёшь мимо чёрного околыша или кожаной тужурки, горбишься спиной возле десятника или ротного, думаешь: ведь огреют сейчас дрыном - и полетит дух мой вон, лови его, как голубя, за хвост. Но ведь не бьют каждый раз! И раз не бьют, и два, а бывает, и человеческое слово скажут, не только лай или мычанье! И заново привыкаешь, что люди добры!
Владычка обвёл глазами Артёма и Василия Петровича, словно ожидая, что они разделят его удивительное открытие, - но так как они не спешили с этим, он и сам согласился себя оспорить.
- …но только вроде привыкнешь, что люди добры, сразу вспомнишь, что был Путша, и вышгородские мужи Талец и Еловец Ляшко, которые побивали святого Бориса и повезли его на смерть по приказу окаянного Святополка. Был старший повар святого Глеба по имени Торчин, который перерезал ему горло. Были московские люди, один из которых сковал оковами святого Филиппа - бывшего соловецкого игумена, митрополита Московского и всея Руси, другой ноги его забил в колоду, а третий на шею стариковскую набросил железные вериги. И, когда везли Филиппа в ссылку, был жестокий пристав Степан Кобылин, который обращался с ним бесчеловечно, морил голодом и холодом. И был Малюта Скуратов, задушивший Филиппа подушкой. И у всех, мучивших и терзавших святых наших, у палачей их и губителей были дети. А у Бориса не успели народиться чада, и у Глеба - нет. И святой Филипп жил в безбрачии. И оглядываюсь я порой и думаю, может, и остались вокруг только дети Путши и Скуратовы дети, дети Еловца и Кобылины дети? И бродят по Руси одни дети убийц святых мучеников, а новые мученики - сами дети убийц, потому что иных и нет уже?
Владычка вдруг заплакал, негромко, беспомощно, по-стариковски, стыдясь себя самого - никто не мог решиться успокоить его, только ходившие по церкви встали, и разговаривавшие на своих нарах - стихли.
Продолжалось то меньше трети минуты.
Владычка вздохнул и вытер глаза рукавом.
- Но и этих надо любить, - сказал он и осмотрел всех, кто был вокруг. - Сил бы.
***
http://vk.com/note2021826_11714117
На любопытный разговор и Артём спрыгнул вниз.
- И ты здесь, милый? - вскинув на него взгляд, сказал батюшка Иоанн. - Я-то думал, твоё лёгкое сердце - как твой незримый рулевой, знающий о том, что попеченье его у Вышнего, - проведёт тебя мимо всех зол. Но отчаиваться рано: ведь, вижу я, и здесь люди живут. Как вы тут живёте, Божьи люди?
- Две ведра кипятка выпили, владычка, - сказал Артём, пережидая боль и в ноге, и в голове, и в спине - прыгать надо было побережней, он даже забыл, что хотел спросить. - Ведро баланды… Хлеба дали пососать.
- А и кормят здесь? - всплеснул руками владычка. - А я мыслил: везут заморить - а на горе селят, чтоб ближе было измождённому духу вознестись! - Владычка засмеялся, - Значит, на Господа нашего уповая, есть смысл надеяться пережить и секирскую напасть. Всякий раз, - увлекаясь своей речью, продолжал он, - когда идёшь мимо чёрного околыша или кожаной тужурки, горбишься спиной возле десятника или ротного, думаешь: ведь огреют сейчас дрыном - и полетит дух мой вон, лови его, как голубя, за хвост. Но ведь не бьют каждый раз! И раз не бьют, и два, а бывает, и человеческое слово скажут, не только лай или мычанье! И заново привыкаешь, что люди добры!
Владычка обвёл глазами Артёма и Василия Петровича, словно ожидая, что они разделят его удивительное открытие, - но так как они не спешили с этим, он и сам согласился себя оспорить.
- …но только вроде привыкнешь, что люди добры, сразу вспомнишь, что был Путша, и вышгородские мужи Талец и Еловец Ляшко, которые побивали святого Бориса и повезли его на смерть по приказу окаянного Святополка. Был старший повар святого Глеба по имени Торчин, который перерезал ему горло. Были московские люди, один из которых сковал оковами святого Филиппа - бывшего соловецкого игумена, митрополита Московского и всея Руси, другой ноги его забил в колоду, а третий на шею стариковскую набросил железные вериги. И, когда везли Филиппа в ссылку, был жестокий пристав Степан Кобылин, который обращался с ним бесчеловечно, морил голодом и холодом. И был Малюта Скуратов, задушивший Филиппа подушкой. И у всех, мучивших и терзавших святых наших, у палачей их и губителей были дети. А у Бориса не успели народиться чада, и у Глеба - нет. И святой Филипп жил в безбрачии. И оглядываюсь я порой и думаю, может, и остались вокруг только дети Путши и Скуратовы дети, дети Еловца и Кобылины дети? И бродят по Руси одни дети убийц святых мучеников, а новые мученики - сами дети убийц, потому что иных и нет уже?
Владычка вдруг заплакал, негромко, беспомощно, по-стариковски, стыдясь себя самого - никто не мог решиться успокоить его, только ходившие по церкви встали, и разговаривавшие на своих нарах - стихли.
Продолжалось то меньше трети минуты.
Владычка вздохнул и вытер глаза рукавом.
- Но и этих надо любить, - сказал он и осмотрел всех, кто был вокруг. - Сил бы.
***
http://vk.com/note2021826_11714117