Смертницы. Почему они себя взрывают?
По сравнению с людьми, профессионально изучающими тему экстремизма и терроризма, я про смертниц знаю очень мало. Но несколько лет назад у меня была идея написать художественную книгу о смертнице из Дагестана, и мне казалось, что информации у меня предостаточно. Я собрала ее во время поездок на Кавказ. Ну, я начала писать, и у меня получилась история. Но потом эта история ко мне прилипла. С тех пор после каждого теракта мне звонят как всеведущему эксперту и спрашивают: «Почему они себя взрывают?».
Марина Ахмедова
22 октября 2013
Я всегда чувствую себя неловко - откуда я знаю, почему. Но мне говорят: «Как? Вы же написали книгу про это?». В ответ я начинала рассказывать истории, которые знала. Наверное, во мне говорит репортер, но я верю в то, что людям просто нужно рассказывать истории и они сами все поймут. За такими историями нужно куда-то ездить, такие истории не приходят к тебе домой. И в этом моя работа - я езжу и собираю истории из источников.
Но с тех пор и сами истории про смертниц стали липнуть ко мне. Например, поехала я в конце прошлого лета в командировку в Дагестан. Смертница взорвала очень влиятельного шейха в тот самый момент, когда самолет со мной на борту приземлялся в махачкалинском аэропорту. До вечера, отложив редакционное задание, я добиралась до села шейха - до места его похорон. Смертница была актрисой, и это произвело на меня впечатление. Она пришла к шейху и сказала: «Я русская и хочу принять ислам». Шейх согласился и обрадовался, а она его взорвала (Читай: «Жертва примирения»).
Шейх Саид Афанди на Съезде народов Дагестана 15 декабря 2010 года
На следующий день, а произошло это тоже случайно, я познакомилась с близкой подругой смертницы, и та рассказала мне историю о ней. Я узнала, как та, играя в своем первом спектакле, сильно переиграла несчастный финал, и некоторые из тех, кто там был среди зрителей, подумали - не к добру. Через несколько лет так и случилось - шейх, прославленный старец, мюридами которого стало несколько сотен тысяч человек, исповедник традиционного ислама как-то сказал: «Нет, не нужна мне охрана. Я вверяю свою жизнь Всевышнему. А убийство мое пусть ляжет на совесть убившего». Нет-нет, я не думаю, будто он верил в то, что Всевышний его не убережет. Просто он слишком понадеялся на Всевышнего. И открыл дорогу актрисе. Сами того не ведая, они двигались навстречу друг другу и наконец соединились во взрыве. История достойная очередной книги. Разве не похожи старец-шейх и актриса на героев древнегреческой трагедии? Похожи. И я собиралась писать новую историю, но все испортила одна деталь - за пару лет до взрыва актриса выпросила в морге голову своего убитого мужа и спала с ней.
«Нетипичный случай», - говорили местные журналисты. Я соглашалась с ними. Актриса ломала психологический портрет смертницы, нарисованный и укрепившийся по крайней мере в моей голове. Типичной смертницей должна быть совсем молодая девушка, малообразованная (умение читать по-арабски не в счет), с плохими социальными обстоятельствами. Актриса была актрисой, ей было двадцать девять, она была образована и приобщена к искусству. Но у нее погиб муж - член бандподполья. Достаточный ли повод для того, чтобы хотеть отомстить? Ответ зависит от индивидуальных психологических характеристик. А если так, то тут уже вплетается индивидуальность. А если она вплетается, значит, мы вообще не можем рисовать никаких портретов и общих схем.
Может быть, шейх был совсем не святым старцем, а старикашкой с вредным характером. Такое мнение я тоже слышала. Может быть, смертница была жертвой обстоятельств, злых людей, завидующих многочисленности паствы шейха. Все может быть. Но какая разница?
Ничего плохого лично ей несчастный старец не сделал. Как не сделали и еще несколько человек, включая ребенка, взорвавшегося вместе с ним. Но несколько сотен тысяч мюридов - это очень много. Нет, цифра не преувеличена - пробираясь на кладбище пешком по сельской дороге в тот самый момент, когда тело старца, завернутое в ковер, опускали в свежевырытую могилу, я видела этих мюридов. Их было много. А выглянувшая луна придавала их темным фигурам сказочный и таинственный вид. Да, именно такое количество мюридов приблизило актрису к шейху, ведь все они могли бы стать паствой кого-то другого - кого-то, исповедующего нетрадиционный ислам. И та сцена с похорон, хм… Тени, луна, разверстая могила - она могла бы стать хорошим книжным финалом. Но я отпихнула эту историю от себя из-за головы в постели. Голова наводила на меня ужас, животный.
Аминат Андреевна Курбанова (Сапрыкина), женщина совершившая самоподрыв в доме шейха Саида Афанди
Может быть, шейх был совсем не святым старцем, а старикашкой с вредным характером. Такое мнение я тоже слышала. Может быть, смертница была жертвой обстоятельств, злых людей, завидующих многочисленности паствы шейха. Все может быть. Но какая разница? Для настоящей трагедии это не важно - главное, чтобы они сошлись в той точке, где должна происходить кульминация. Они и сошлись.
А потом я услышала историю, которая заставила меня от ужаса подскочить на диване - я сидела в тот момент на диване, а напротив меня - девушка в хиджабе. Вот она-то, в отличие от меня, кое-что знала о смертницах. Речь пойдет о той, которая взорвалась в метро. Их было двое, и к тому моменту я кое-что знала о младшей, о старшей я не знала практически ничего. И когда я в очередной раз выступала на радио, а это было в марте две тысячи десятого года, ведущая спросила меня: «А вот пишут, что отец смертницы как будто принимал по телефону поздравления на следующий день после взрыва. Как вы думаете, это правда?» Ну, конечно, мне надо было сказать: «Откуда же я знаю, правда ли это? Меня ж не было там. Я ничего не знаю ни о смертнице Марьям Шариповой, ни об ее отце». Но гости, приглашенные в эфир кроме меня, начали высказывать свое мнение. И тогда я тоже высказала свое - просто потому, что надо было что-то сказать. «Ну, я предпочитаю не верить в такое…» - неуверенно сказала я. «И мы предпочитаем в такое не верить!» - подхватили гости. И ведущая, уцепившись за наше неверие, как за соломинку, не позволяющую ей сорваться с материка гуманистических ценностей, подытожила: «Я тоже предпочитаю не верить». Через пару лет я узнала, как он принимал поздравления. Возможно, он их не хотел. Возможно, он скрывал то, что чувствовал на самом деле. Меня там, к счастью, не было, я ничего не видела и не слышала. У меня нет истории о том дне. Но с тех пор я еще сильнее не хочу быть экспертом.
Террористка-смертница Марьям Шарипова, взорвавшая бомбу на станции метро
Итак, мы сидели на диване - я в одном конце, рассказчица истории в другом. Речь шла о той, которая взорвалась в метро. История выходила такой, что еще в завязке при всем известном финале меня посетила мысль: а не написать ли еще одну книгу?
В общем, девушка жила со своими родителями в сельском доме. Они баловали ее, покупали ей красивые вещи, хвалили ее вслух. И было за что - девушка та была красивой, вкусно и быстро готовила, красиво одевалась и спала на шелковых простынях. Частые гости говорили о ней: «Вай-вай, какая у них красивая дочка. Как вкусно готовит, как быстро выносит новые блюда». Семья та исповедовала ваххабизм, и братья той девушки, было их двое, ушли в лес на джихад. А девушка, хоть и учила детей в школе, все же носила в голове разные идеи - про тот же ислам и джихад. Еще она мечтала выйти замуж, но не за рядового боевика, а за прославленного амира - Раппани Халилова. То есть это была амбициозная девушка. Правда, Раппани был уничтожен силовиками раньше, чем желание девушки осуществилось. Тогда она стала третьей женой другого амира - Магомедали Вагабова.
Отец девушки, тихий старичок, тоже носивший в голове разные идеи, думал и размышлял перед тем, как дать согласие на то, чтоб его единственная дочь стала неединственной женой. Разные мысли крутились в его седой голове, в том числе и аяты, в которых говорилось: «Я испытываю вас вашим имуществом, вашими детьми и вашими жизнями».
На самом деле, они считают, что обеспечивают своим детям рай. И они уверены, что конечная дистанция - не здесь. Что жизнь этим светом не заканчивается. И что если он вышел на путь джихада и просит руки дочери, то надо эту руку отдать. Он ведь не знал тогда, что отдает не руку, а голову своей дочери
«На самом деле, он понимал, что шла война, и он должен был отдать все», - усталым голосом продолжала рассказчица. «На самом деле, они считают, что обеспечивают своим детям рай», - говорила она, а уж она-то хорошо знала отца смертницы. «И они уверены, - продолжала она, - что конечная дистанция - не здесь. Что жизнь этим светом не заканчивается. И что если он вышел на путь джихада и просит руки дочери, то надо эту руку отдать. Он ведь не знал тогда, что отдает не руку, а голову своей дочери». Потом он увидит ее оторванную - по всем телевизионным каналам. «Откуда вы знаете, может, то, что вам ненавистно, вам во благо?» - цитировала моя рассказчица, и наверняка такие же слова, размышляя, цитировал про себя отец смертницы.
Рисовалась страшная история. Такая страшная, что я начинала отодвигаться от своей рассказчицы вглубь дивана. «Они, - продолжала та свой рассказ, - оттягивали момент, ведь понимали - выйдя за лесного, их дочь рано или поздно умрет вместе с ним в спецоперации. И не выйдет из осады на предложение сдаться - они никогда не выходят». Хм, но такой финал был самым плохим, а существовал и лучший - их дочери, когда силовики будут уничтожать ее мужа, не окажется рядом с ним, и она останется вдовой, но живой. Они надеялись сохранить ее при себе, но если она умрет, то это ее выбор. Да-да, они и представить себе не могли, что был и худший финал - самый ужасный из всех, какие могли только прийти в голову: остаться без головы в московском метро.
Потом говорили: «Как же так? Их дочь в обход всем адатам принимала мужа, третьей женой которому была, прямо в родительском доме?» Но, видимо, тем, кто встал на путь джихада, было позволено и это… И вот случился день, когда дочь с матерью поехали на рынок. На рынке к дочери подошла темная женщина, взяла ее за руку и повела. Дочь остановилась и поцеловала мать. Вот этот поцелуй мать и напугал - дочь никогда ее не целовала. Поэтому мать пошла за ней и за той женщиной. Но женщина обернулась, сделала движение рукой и спокойно сказала: «А вам дальше нельзя. В целях вашей же безопасности». Понятное дело, что в следующий раз родители увидели только голову своей дочери.
Прошел месяц - мать плакала. Прошел второй - мать плакать не перестала. Третий, четвертый. Она плакала и через год. «Такой способ, что ли, надо было выбрать?» - спрашивала она, впрочем, напрямую дочь никогда не осуждая. Она всегда верила в то, что ее единственная дочь способна на многое, но та сделала «даже больше, чем могли от нее ожидать». А скоро у матери появился еще один повод никогда не переставать плакать - вышел из дома и больше не вернулся ее муж, отец смертницы, отдавший руку своей дочери джихаду.
Наверное, амир совсем-совсем не любил свою молодую третью жену. Это я произношу вслух. А моя рассказчица в ответ говорит: «Допустим, он знает, что тоже скоро умрет. Он вышел на джихад не для того, чтобы жить. Они настолько воспринимают жизнь, как временное, скоротечное. Настолько она для них транзитный переход, что переживания о том, что теряешь свою жизнь, у них нету».
Слово «ско-ро-теч-но-е» и само его звучание меня вдруг пугают. Я ахаю и подскакиваю на диване. Следом за мной подлетает и моя рассказчица в хиджабе. «Что случилось?» - перепугано спрашивает она. «Мне просто показалось», - отвечаю я.
Тема смертниц и смертников всегда наводила на меня ужас. Каждый раз, когда я готовила тему, близкую к этой, мне казалось, что я подхожу к чему-то большому и темному, холодному и страшному. Мне казалось, это что-то даже имеет запах, но я никогда не могла объяснить - какой. Оказываясь, например, по работе в психбольницах, я тоже чувствовала запах, совсем другой - запах сумасшествия, но и его в своих умственных упражнениях никогда не могла разложить на составляющие. Но он меня не пугал. В отличие от того запаха, который исходит от черного холодного фанатизма. Я чувствовала в нем оттенки морга, холодных мертвых пяток, палой листвы, которая годами гниет в лесных чащах, запах грецких орехов и каждодневных омовений холодной водой.
Я могла бы сказать, что еще и поэтому мне не нравится, когда после терактов мне звонят журналисты и спрашивают про смертниц. Да, я написала книгу, но я ничего не знаю. И никто не знает. Кроме самых-самых посвященных. Как можно рассмотреть в этом темном, глубоком и страшном ниточки, к которым подвязаны куклы? Ведь и сами куклы не знают, кто за ниточки дергает.
Я могла бы указать на пункты, из-за которых вот эта третья история с волгоградской смертницей из автобуса ни разу не вызвала во мне желания писать. Она не складывается в правдоподобный сюжет. Например, как бы я могла объяснить читателю, а я своего читателя уважаю и люблю, почему паспорта летают? Почему смертнице взбрело в голову выбросить его возле автобуса? Для меня, как несостоявшегося автора этой истории, необъяснимо и то, как сожитель или супруг смертницы, разыскиваемый Лизой Алерт 2 июля 2012 года, к октябрю 2013 умудрился сделать в бандподполье такую головокружительную карьеру, став опытным подрывником и даже заслужив кличку Жираф. Как это он умудрился склонить к самоподрыву опытную женщину, которая на десять лет старше него самого? Откуда такие навыки психологического воздействия в двадцать лет? И почему такая подробная информация об этих двоих вдруг в течение часа оказалась известна всем? А если уж спецслужбы столь осведомлены, то что эта женщина вообще делала в волгоградском автобусе?
Я и не говорю, что все было не так, как передают из телевизора, потому что я не знаю, как было на самом деле. Я говорю лишь о том, что я бы не стала писать такую логически несостыкованную историю. А если бы вдруг зачем-то стала, то в моей истории была бы Олимпиада и Сочи, там было бы Бирюлево, и автобус бы ехал за ним прицепом. В моем сценарии были бы две противоборствующие силы - не силы тьмы и света, как мы привыкли в кино, а силы финансовые, и у одной было бы всего больше, чем у другой. И та, у которой всего меньше, боролась бы за то, чтобы у нее стало всего больше, а другая не хотела бы своего отдавать и еще мечтала бы прихватить чужого. Вот это была бы история. Фикшн, конечно, основанный на реальных событиях.
Оригинал статьи
Марина Ахмедова
22 октября 2013
Я всегда чувствую себя неловко - откуда я знаю, почему. Но мне говорят: «Как? Вы же написали книгу про это?». В ответ я начинала рассказывать истории, которые знала. Наверное, во мне говорит репортер, но я верю в то, что людям просто нужно рассказывать истории и они сами все поймут. За такими историями нужно куда-то ездить, такие истории не приходят к тебе домой. И в этом моя работа - я езжу и собираю истории из источников.
Но с тех пор и сами истории про смертниц стали липнуть ко мне. Например, поехала я в конце прошлого лета в командировку в Дагестан. Смертница взорвала очень влиятельного шейха в тот самый момент, когда самолет со мной на борту приземлялся в махачкалинском аэропорту. До вечера, отложив редакционное задание, я добиралась до села шейха - до места его похорон. Смертница была актрисой, и это произвело на меня впечатление. Она пришла к шейху и сказала: «Я русская и хочу принять ислам». Шейх согласился и обрадовался, а она его взорвала (Читай: «Жертва примирения»).
Шейх Саид Афанди на Съезде народов Дагестана 15 декабря 2010 года
На следующий день, а произошло это тоже случайно, я познакомилась с близкой подругой смертницы, и та рассказала мне историю о ней. Я узнала, как та, играя в своем первом спектакле, сильно переиграла несчастный финал, и некоторые из тех, кто там был среди зрителей, подумали - не к добру. Через несколько лет так и случилось - шейх, прославленный старец, мюридами которого стало несколько сотен тысяч человек, исповедник традиционного ислама как-то сказал: «Нет, не нужна мне охрана. Я вверяю свою жизнь Всевышнему. А убийство мое пусть ляжет на совесть убившего». Нет-нет, я не думаю, будто он верил в то, что Всевышний его не убережет. Просто он слишком понадеялся на Всевышнего. И открыл дорогу актрисе. Сами того не ведая, они двигались навстречу друг другу и наконец соединились во взрыве. История достойная очередной книги. Разве не похожи старец-шейх и актриса на героев древнегреческой трагедии? Похожи. И я собиралась писать новую историю, но все испортила одна деталь - за пару лет до взрыва актриса выпросила в морге голову своего убитого мужа и спала с ней.
«Нетипичный случай», - говорили местные журналисты. Я соглашалась с ними. Актриса ломала психологический портрет смертницы, нарисованный и укрепившийся по крайней мере в моей голове. Типичной смертницей должна быть совсем молодая девушка, малообразованная (умение читать по-арабски не в счет), с плохими социальными обстоятельствами. Актриса была актрисой, ей было двадцать девять, она была образована и приобщена к искусству. Но у нее погиб муж - член бандподполья. Достаточный ли повод для того, чтобы хотеть отомстить? Ответ зависит от индивидуальных психологических характеристик. А если так, то тут уже вплетается индивидуальность. А если она вплетается, значит, мы вообще не можем рисовать никаких портретов и общих схем.
Может быть, шейх был совсем не святым старцем, а старикашкой с вредным характером. Такое мнение я тоже слышала. Может быть, смертница была жертвой обстоятельств, злых людей, завидующих многочисленности паствы шейха. Все может быть. Но какая разница?
Ничего плохого лично ей несчастный старец не сделал. Как не сделали и еще несколько человек, включая ребенка, взорвавшегося вместе с ним. Но несколько сотен тысяч мюридов - это очень много. Нет, цифра не преувеличена - пробираясь на кладбище пешком по сельской дороге в тот самый момент, когда тело старца, завернутое в ковер, опускали в свежевырытую могилу, я видела этих мюридов. Их было много. А выглянувшая луна придавала их темным фигурам сказочный и таинственный вид. Да, именно такое количество мюридов приблизило актрису к шейху, ведь все они могли бы стать паствой кого-то другого - кого-то, исповедующего нетрадиционный ислам. И та сцена с похорон, хм… Тени, луна, разверстая могила - она могла бы стать хорошим книжным финалом. Но я отпихнула эту историю от себя из-за головы в постели. Голова наводила на меня ужас, животный.
Аминат Андреевна Курбанова (Сапрыкина), женщина совершившая самоподрыв в доме шейха Саида Афанди
Может быть, шейх был совсем не святым старцем, а старикашкой с вредным характером. Такое мнение я тоже слышала. Может быть, смертница была жертвой обстоятельств, злых людей, завидующих многочисленности паствы шейха. Все может быть. Но какая разница? Для настоящей трагедии это не важно - главное, чтобы они сошлись в той точке, где должна происходить кульминация. Они и сошлись.
А потом я услышала историю, которая заставила меня от ужаса подскочить на диване - я сидела в тот момент на диване, а напротив меня - девушка в хиджабе. Вот она-то, в отличие от меня, кое-что знала о смертницах. Речь пойдет о той, которая взорвалась в метро. Их было двое, и к тому моменту я кое-что знала о младшей, о старшей я не знала практически ничего. И когда я в очередной раз выступала на радио, а это было в марте две тысячи десятого года, ведущая спросила меня: «А вот пишут, что отец смертницы как будто принимал по телефону поздравления на следующий день после взрыва. Как вы думаете, это правда?» Ну, конечно, мне надо было сказать: «Откуда же я знаю, правда ли это? Меня ж не было там. Я ничего не знаю ни о смертнице Марьям Шариповой, ни об ее отце». Но гости, приглашенные в эфир кроме меня, начали высказывать свое мнение. И тогда я тоже высказала свое - просто потому, что надо было что-то сказать. «Ну, я предпочитаю не верить в такое…» - неуверенно сказала я. «И мы предпочитаем в такое не верить!» - подхватили гости. И ведущая, уцепившись за наше неверие, как за соломинку, не позволяющую ей сорваться с материка гуманистических ценностей, подытожила: «Я тоже предпочитаю не верить». Через пару лет я узнала, как он принимал поздравления. Возможно, он их не хотел. Возможно, он скрывал то, что чувствовал на самом деле. Меня там, к счастью, не было, я ничего не видела и не слышала. У меня нет истории о том дне. Но с тех пор я еще сильнее не хочу быть экспертом.
Террористка-смертница Марьям Шарипова, взорвавшая бомбу на станции метро
Итак, мы сидели на диване - я в одном конце, рассказчица истории в другом. Речь шла о той, которая взорвалась в метро. История выходила такой, что еще в завязке при всем известном финале меня посетила мысль: а не написать ли еще одну книгу?
В общем, девушка жила со своими родителями в сельском доме. Они баловали ее, покупали ей красивые вещи, хвалили ее вслух. И было за что - девушка та была красивой, вкусно и быстро готовила, красиво одевалась и спала на шелковых простынях. Частые гости говорили о ней: «Вай-вай, какая у них красивая дочка. Как вкусно готовит, как быстро выносит новые блюда». Семья та исповедовала ваххабизм, и братья той девушки, было их двое, ушли в лес на джихад. А девушка, хоть и учила детей в школе, все же носила в голове разные идеи - про тот же ислам и джихад. Еще она мечтала выйти замуж, но не за рядового боевика, а за прославленного амира - Раппани Халилова. То есть это была амбициозная девушка. Правда, Раппани был уничтожен силовиками раньше, чем желание девушки осуществилось. Тогда она стала третьей женой другого амира - Магомедали Вагабова.
Отец девушки, тихий старичок, тоже носивший в голове разные идеи, думал и размышлял перед тем, как дать согласие на то, чтоб его единственная дочь стала неединственной женой. Разные мысли крутились в его седой голове, в том числе и аяты, в которых говорилось: «Я испытываю вас вашим имуществом, вашими детьми и вашими жизнями».
На самом деле, они считают, что обеспечивают своим детям рай. И они уверены, что конечная дистанция - не здесь. Что жизнь этим светом не заканчивается. И что если он вышел на путь джихада и просит руки дочери, то надо эту руку отдать. Он ведь не знал тогда, что отдает не руку, а голову своей дочери
«На самом деле, он понимал, что шла война, и он должен был отдать все», - усталым голосом продолжала рассказчица. «На самом деле, они считают, что обеспечивают своим детям рай», - говорила она, а уж она-то хорошо знала отца смертницы. «И они уверены, - продолжала она, - что конечная дистанция - не здесь. Что жизнь этим светом не заканчивается. И что если он вышел на путь джихада и просит руки дочери, то надо эту руку отдать. Он ведь не знал тогда, что отдает не руку, а голову своей дочери». Потом он увидит ее оторванную - по всем телевизионным каналам. «Откуда вы знаете, может, то, что вам ненавистно, вам во благо?» - цитировала моя рассказчица, и наверняка такие же слова, размышляя, цитировал про себя отец смертницы.
Рисовалась страшная история. Такая страшная, что я начинала отодвигаться от своей рассказчицы вглубь дивана. «Они, - продолжала та свой рассказ, - оттягивали момент, ведь понимали - выйдя за лесного, их дочь рано или поздно умрет вместе с ним в спецоперации. И не выйдет из осады на предложение сдаться - они никогда не выходят». Хм, но такой финал был самым плохим, а существовал и лучший - их дочери, когда силовики будут уничтожать ее мужа, не окажется рядом с ним, и она останется вдовой, но живой. Они надеялись сохранить ее при себе, но если она умрет, то это ее выбор. Да-да, они и представить себе не могли, что был и худший финал - самый ужасный из всех, какие могли только прийти в голову: остаться без головы в московском метро.
Потом говорили: «Как же так? Их дочь в обход всем адатам принимала мужа, третьей женой которому была, прямо в родительском доме?» Но, видимо, тем, кто встал на путь джихада, было позволено и это… И вот случился день, когда дочь с матерью поехали на рынок. На рынке к дочери подошла темная женщина, взяла ее за руку и повела. Дочь остановилась и поцеловала мать. Вот этот поцелуй мать и напугал - дочь никогда ее не целовала. Поэтому мать пошла за ней и за той женщиной. Но женщина обернулась, сделала движение рукой и спокойно сказала: «А вам дальше нельзя. В целях вашей же безопасности». Понятное дело, что в следующий раз родители увидели только голову своей дочери.
Прошел месяц - мать плакала. Прошел второй - мать плакать не перестала. Третий, четвертый. Она плакала и через год. «Такой способ, что ли, надо было выбрать?» - спрашивала она, впрочем, напрямую дочь никогда не осуждая. Она всегда верила в то, что ее единственная дочь способна на многое, но та сделала «даже больше, чем могли от нее ожидать». А скоро у матери появился еще один повод никогда не переставать плакать - вышел из дома и больше не вернулся ее муж, отец смертницы, отдавший руку своей дочери джихаду.
Наверное, амир совсем-совсем не любил свою молодую третью жену. Это я произношу вслух. А моя рассказчица в ответ говорит: «Допустим, он знает, что тоже скоро умрет. Он вышел на джихад не для того, чтобы жить. Они настолько воспринимают жизнь, как временное, скоротечное. Настолько она для них транзитный переход, что переживания о том, что теряешь свою жизнь, у них нету».
Слово «ско-ро-теч-но-е» и само его звучание меня вдруг пугают. Я ахаю и подскакиваю на диване. Следом за мной подлетает и моя рассказчица в хиджабе. «Что случилось?» - перепугано спрашивает она. «Мне просто показалось», - отвечаю я.
Тема смертниц и смертников всегда наводила на меня ужас. Каждый раз, когда я готовила тему, близкую к этой, мне казалось, что я подхожу к чему-то большому и темному, холодному и страшному. Мне казалось, это что-то даже имеет запах, но я никогда не могла объяснить - какой. Оказываясь, например, по работе в психбольницах, я тоже чувствовала запах, совсем другой - запах сумасшествия, но и его в своих умственных упражнениях никогда не могла разложить на составляющие. Но он меня не пугал. В отличие от того запаха, который исходит от черного холодного фанатизма. Я чувствовала в нем оттенки морга, холодных мертвых пяток, палой листвы, которая годами гниет в лесных чащах, запах грецких орехов и каждодневных омовений холодной водой.
Я могла бы сказать, что еще и поэтому мне не нравится, когда после терактов мне звонят журналисты и спрашивают про смертниц. Да, я написала книгу, но я ничего не знаю. И никто не знает. Кроме самых-самых посвященных. Как можно рассмотреть в этом темном, глубоком и страшном ниточки, к которым подвязаны куклы? Ведь и сами куклы не знают, кто за ниточки дергает.
Я могла бы указать на пункты, из-за которых вот эта третья история с волгоградской смертницей из автобуса ни разу не вызвала во мне желания писать. Она не складывается в правдоподобный сюжет. Например, как бы я могла объяснить читателю, а я своего читателя уважаю и люблю, почему паспорта летают? Почему смертнице взбрело в голову выбросить его возле автобуса? Для меня, как несостоявшегося автора этой истории, необъяснимо и то, как сожитель или супруг смертницы, разыскиваемый Лизой Алерт 2 июля 2012 года, к октябрю 2013 умудрился сделать в бандподполье такую головокружительную карьеру, став опытным подрывником и даже заслужив кличку Жираф. Как это он умудрился склонить к самоподрыву опытную женщину, которая на десять лет старше него самого? Откуда такие навыки психологического воздействия в двадцать лет? И почему такая подробная информация об этих двоих вдруг в течение часа оказалась известна всем? А если уж спецслужбы столь осведомлены, то что эта женщина вообще делала в волгоградском автобусе?
Я и не говорю, что все было не так, как передают из телевизора, потому что я не знаю, как было на самом деле. Я говорю лишь о том, что я бы не стала писать такую логически несостыкованную историю. А если бы вдруг зачем-то стала, то в моей истории была бы Олимпиада и Сочи, там было бы Бирюлево, и автобус бы ехал за ним прицепом. В моем сценарии были бы две противоборствующие силы - не силы тьмы и света, как мы привыкли в кино, а силы финансовые, и у одной было бы всего больше, чем у другой. И та, у которой всего меньше, боролась бы за то, чтобы у нее стало всего больше, а другая не хотела бы своего отдавать и еще мечтала бы прихватить чужого. Вот это была бы история. Фикшн, конечно, основанный на реальных событиях.
Оригинал статьи