ЩЕЛЫКОВО
Впервые я приехал сюда больше тридцати лет назад, восьмилетним ребенком. И навсегда впитал в себя это место. Аллеи и лужайки приусадебного парка, близлежащие деревни - Ладыгино, Лобаново, Василёво, Угольское, Рыжевка. Никола-Бережки с красивейшим храмом и могилой Александра Николаевича Островского. Речки с необыкновенными названиями: Куекша, Сендега, Мера. Такие же необыкновенные и загадочные, как их имена.
И поля. И лес. И небо. Такое голубое, что даже не верится в его ненарисованность.
Щелыково манит, захватывает, прорастает корнями где-то глубоко внутри, в сердце души. И уже не отпускает никогда. Снится и зовет.
Я возвращался, уезжал, не приезжал долгими годами, но не оставлял.
А возвращаться сюда необходимо. Это моё место силы. Моё и многих людей, навсегда прикипевших к Щелыкову.
Вернулся после долгого перерыва и воспоминания не навалились, но налетели тихим ветром из Долины Эха.
В корпусах Дома Отдыха тот же запах, что и тридцать лет назад. Необъяснимый, но такой приятный и родной. Разве что варящимися и сушащимися грибами не веет из каждого номера.
Нет фонтанчика-рыбки на футбольном поле, куда я мальчишкой бежал смывать первую кровь из разбитого носа после драки с деревенскими. И не показывают по вечерам кино.
Нет Юрия Васильевича Яковлева, идущего неспешно с моим отцом в столовую, после обязательного совместного аперитива.
И многих людей, которых застал. Ушедших, но навсегда вписанных в историю Щелыково. Пров Садовский, Аркадий Смирнов, Татьяна Густавовна Максимова, Володя Сальников…
Вспомнился мой друг детства Сеня. Он учил меня искать грибы и водил за много километров в заповедный бор, где во мху плотно сидели вишневые шляпки боровых белых. Двадцать с лишним лет назад мы вышли в четыре утра, шли много километров через леса и поля с заброшенными уже тогда деревнями. Заходили в дома, где еще оставались самовары и потемневшие доски икон в красных углах. В одной из деревень нашли один жилой дом, и хозяйка - согбенная старушка, поила нас холодным козьим молоком... Помнится этот день всю жизнь.
Нет сейчас и этих деревень, и Сени тоже нет. Он, московский мальчик из семьи театральных работников, поселился здесь навсегда. Жил «под ёлками». Убили его. Давно уже.
Заросли Гребни, никто не ходит на Красный обрыв через Козий мостик…
Но есть Снегуркин ключ, куда я зарядил в этот приезд несколько монет, чтобы уж точно вернуться. Плотина, с ежегодным костром на Аркадиаду после традиционного капустника. Усадьба Александра Николаевича, заботливо поддерживаемая работниками в прекрасном состоянии, и окрестные деревни, где живут друзья детства и юности.
И замечательные люди.
И поля. И лес. И небо. Такое голубое, что даже не верится в его ненарисованность.
И поля. И лес. И небо. Такое голубое, что даже не верится в его ненарисованность.
Щелыково манит, захватывает, прорастает корнями где-то глубоко внутри, в сердце души. И уже не отпускает никогда. Снится и зовет.
Я возвращался, уезжал, не приезжал долгими годами, но не оставлял.
А возвращаться сюда необходимо. Это моё место силы. Моё и многих людей, навсегда прикипевших к Щелыкову.
Вернулся после долгого перерыва и воспоминания не навалились, но налетели тихим ветром из Долины Эха.
В корпусах Дома Отдыха тот же запах, что и тридцать лет назад. Необъяснимый, но такой приятный и родной. Разве что варящимися и сушащимися грибами не веет из каждого номера.
Нет фонтанчика-рыбки на футбольном поле, куда я мальчишкой бежал смывать первую кровь из разбитого носа после драки с деревенскими. И не показывают по вечерам кино.
Нет Юрия Васильевича Яковлева, идущего неспешно с моим отцом в столовую, после обязательного совместного аперитива.
И многих людей, которых застал. Ушедших, но навсегда вписанных в историю Щелыково. Пров Садовский, Аркадий Смирнов, Татьяна Густавовна Максимова, Володя Сальников…
Вспомнился мой друг детства Сеня. Он учил меня искать грибы и водил за много километров в заповедный бор, где во мху плотно сидели вишневые шляпки боровых белых. Двадцать с лишним лет назад мы вышли в четыре утра, шли много километров через леса и поля с заброшенными уже тогда деревнями. Заходили в дома, где еще оставались самовары и потемневшие доски икон в красных углах. В одной из деревень нашли один жилой дом, и хозяйка - согбенная старушка, поила нас холодным козьим молоком... Помнится этот день всю жизнь.
Нет сейчас и этих деревень, и Сени тоже нет. Он, московский мальчик из семьи театральных работников, поселился здесь навсегда. Жил «под ёлками». Убили его. Давно уже.
Заросли Гребни, никто не ходит на Красный обрыв через Козий мостик…
Но есть Снегуркин ключ, куда я зарядил в этот приезд несколько монет, чтобы уж точно вернуться. Плотина, с ежегодным костром на Аркадиаду после традиционного капустника. Усадьба Александра Николаевича, заботливо поддерживаемая работниками в прекрасном состоянии, и окрестные деревни, где живут друзья детства и юности.
И замечательные люди.
И поля. И лес. И небо. Такое голубое, что даже не верится в его ненарисованность.