Бледный огород
Дело было осенью.
Я путешествовала, а больше даже слонялась по стране (это частые ощущения в моих снах, чувство "перекати-поле").
И шла я вдоль железной дороги.
А вдоль железок, в т.н. полосе отчуждения, принадлежащей РЖД, некоторые люди ограждают себе участки, копают на них грядки, сажают деревья и даже строят дома. Захват был распространен в годы перестройки, а сегодня такие хозяйства либо процветают (добротные дома и машины под яблонями), либо покинуты и стоят серыми могильниками былой жизни.
Шла я, шла и зашла на один такой огород. Забор покосился, местами его просто не было и пройти было несложно. На полупустых грядках под осенним солнышком грелся большой лук, который весной цветет фиолетовыми шарами. А сейчас он давно отцвел, его листья стали полупрозрачными и безвольно лежали на земле. В углу участка рос куст с несколькими сухими листами на редких узоватых ветках. В огороде было пусто - на земляных грядках больше ничего не росло. Даже трава, которая все-таки росла между грядками и на дорожках пожелтела.
Дверь покосившегося чахлого домика скрипнула, из нее вышла нестарая худая женщина в серой длинной свалявшейся шерстяной кофте. Ей было лет 50, но она уже совершенно не следила за собой. Бескровное лицо, седые с бежевыми подпалинами былого цвета волосы, бледные глаза. Она вышла, кутаясь в свою кофту и горбясь, на звук наших голосов, когда мы обсуждали блеклость ее огорода. Она встала в оранжевом луче низкого заходящего солнца и начала оправдываться перед нами. У них с мужем не было детей. Они живут здесь уже очень давно и им некуда ехать, их никто в целом мире не ждет.
И вдруг я замечаю, что посреди огорода стоит на палке непокрашенный, но основательный деревянный почтовый ящик. Как в американских фильмах.
Каждый день она выходит проверять почту к своему ящику, который стоит в центре бледного огорода в полосе отчуждения, не имеющего адреса.
А вдруг кто-нибудь пришлет письмо?
Я путешествовала, а больше даже слонялась по стране (это частые ощущения в моих снах, чувство "перекати-поле").
И шла я вдоль железной дороги.
А вдоль железок, в т.н. полосе отчуждения, принадлежащей РЖД, некоторые люди ограждают себе участки, копают на них грядки, сажают деревья и даже строят дома. Захват был распространен в годы перестройки, а сегодня такие хозяйства либо процветают (добротные дома и машины под яблонями), либо покинуты и стоят серыми могильниками былой жизни.
Шла я, шла и зашла на один такой огород. Забор покосился, местами его просто не было и пройти было несложно. На полупустых грядках под осенним солнышком грелся большой лук, который весной цветет фиолетовыми шарами. А сейчас он давно отцвел, его листья стали полупрозрачными и безвольно лежали на земле. В углу участка рос куст с несколькими сухими листами на редких узоватых ветках. В огороде было пусто - на земляных грядках больше ничего не росло. Даже трава, которая все-таки росла между грядками и на дорожках пожелтела.
Дверь покосившегося чахлого домика скрипнула, из нее вышла нестарая худая женщина в серой длинной свалявшейся шерстяной кофте. Ей было лет 50, но она уже совершенно не следила за собой. Бескровное лицо, седые с бежевыми подпалинами былого цвета волосы, бледные глаза. Она вышла, кутаясь в свою кофту и горбясь, на звук наших голосов, когда мы обсуждали блеклость ее огорода. Она встала в оранжевом луче низкого заходящего солнца и начала оправдываться перед нами. У них с мужем не было детей. Они живут здесь уже очень давно и им некуда ехать, их никто в целом мире не ждет.
И вдруг я замечаю, что посреди огорода стоит на палке непокрашенный, но основательный деревянный почтовый ящик. Как в американских фильмах.
Каждый день она выходит проверять почту к своему ящику, который стоит в центре бледного огорода в полосе отчуждения, не имеющего адреса.
А вдруг кто-нибудь пришлет письмо?