Что значит жить в свое удовольствие?
Что значит жить в свое удовольствие? Предположим, мое удовольствие сейчас составило бы взять свою книгу о Достоевском, что лежит в соседней комнате. Но сейчас без двадцати два, и я нарушил данное себе же (хоть и подсказанное) обещание лечь в час, чтобы проснуться в девять, а то и раньше; все успеть, и день начать с пшенных хлопьев. В одном шаге от стола - дверь на балкон, если выйти на который можно увидеть, что дождь кончился. Дать голове немного остыть и вскоре, замерзнув, вернуться обратно.
Эту недоступную теперь биографию я купил много лет назад. Когда двадцатичетырелетний говорит так, следует это понимать, как пять или около того лет; так и было. В свои девятнадцать я работал вечерами в банке. Работал, впрочем, сказано громко. В основном я там перебирал бумажки, отвечал на письма и звонки и ел сендвичи.
Смешные по нынешним меркам деньги казались еще вчера полуголодному студенту порядочным состоянием. За ними в банкомат я и шел тогда, когда заглянул вдруг в "Дом книги". Помню была призрачная холодная весна. Биография Достоевского из серии "жизнь замечательных людей" стоила много, но этот человек был тогда мне дорог как камень, на котором я собирался построить свою жизнь, полную благочестия.
Вычитав пальцем последние страницы мятого уже "Идиота" я, растрогавшись, принял решение вести жизнь доброго человека и написал подруге девушки, обиженной мной задолго до этого, просьбу передать извинения. Когда девятнадцатилетний говорит "задолго", это значит примерно в семнадцать лет. Подруга справедливо заметила в ответ, что писать мне следует напрямую. Этого я уже делать не стал, так как слезы умиления от книги вытер и перекусил. Так не сложилась моя судьба как доброго человека.
Но эта история получила и иную трактовку, где Достоевский перепахал меня. Пошлые формулировки, приевшиеся как мясо в зубах, раз за разом рассказывали о духовном перерождении, зимнем откровении и желании писать идеями, пусть и корявой и путанной формой.
Признать все это или хотя бы часть - набраться смелости. К банкомату я подходил, не имея таковой, но с книгой в руках - редкие интересные вещи я читаю на ходу. Если не оторваться. Действительно не помню, к чему мне были тогда те пять тысяч рублей. На пьянку ли с друзьями, куда я бывало спускал до трети месячного дохода - лишь бы доказать что-то. На поход ли с некоторой девушкой в некоторое кафе с целью поужинать и раствориться в сумерках, что тоже случалось весьма часто. Но лишь через четверть часа я понял тогда, что книга осталась лежать на корпусе банкомата сверху. Я бежал, но напрасно - ее уже не было. Тогда же я зашел и купил такую же, и вот она теперь лежит в соседней комнате, куда я сам ее отдал в стопке с другими. Хотя, возможно, соврал: не исключено, что купил и через пару дней, но это не меняет ничего.
Девушка, перед которой я хотел извиниться после "Идиота", написала мне в последнем письме, что когда я <...>, она <...>. И дальше fare thee well. Возможно, она и правда немного верила в <...>. Возможно, я и сам во что-то верил тогда.
Двух скупых строчек недостаточно. Достоевскому за сорок: он лысеет. Долги. Умирает припадочная жена. Умирает брат. Не написано еще ни одного великого романа. Он едет в Европу с девушкой, которая вьет из него даже не веревки - макроме. Почти что сценарий для фильма о великой какой-нибудь мечте. Человеческой, может быть. Но нет и хэппи-энда. А есть ли он вообще? Главное, чтобы не было анхэппи-энда, а с этим проще.
Вот та девушка послеидиотная, слыхал я, вышла замуж за немца и уехала. В Германии много городов, но ведь могла она уехать и в Баден-Баден, как тогда Достоевский. Была бы красивая закольцовка сюжета, но скорее всего она уехала куда-то еще. И скорее всего счастлива, хоть и разговаривает ночами тайком с собой по-русски.
Книгу я хотел ведь, чтобы проверить, так ли было, не соврала ли энциклопедия. Но теперь я все больше понимаю, что как было - совсем неважно. Быть праведником просто, играть маску циника, плюющего в свою былую святость, смешно. А что нам остается? Что значит жить в свое удовольствие?
Эту недоступную теперь биографию я купил много лет назад. Когда двадцатичетырелетний говорит так, следует это понимать, как пять или около того лет; так и было. В свои девятнадцать я работал вечерами в банке. Работал, впрочем, сказано громко. В основном я там перебирал бумажки, отвечал на письма и звонки и ел сендвичи.
Смешные по нынешним меркам деньги казались еще вчера полуголодному студенту порядочным состоянием. За ними в банкомат я и шел тогда, когда заглянул вдруг в "Дом книги". Помню была призрачная холодная весна. Биография Достоевского из серии "жизнь замечательных людей" стоила много, но этот человек был тогда мне дорог как камень, на котором я собирался построить свою жизнь, полную благочестия.
Вычитав пальцем последние страницы мятого уже "Идиота" я, растрогавшись, принял решение вести жизнь доброго человека и написал подруге девушки, обиженной мной задолго до этого, просьбу передать извинения. Когда девятнадцатилетний говорит "задолго", это значит примерно в семнадцать лет. Подруга справедливо заметила в ответ, что писать мне следует напрямую. Этого я уже делать не стал, так как слезы умиления от книги вытер и перекусил. Так не сложилась моя судьба как доброго человека.
Но эта история получила и иную трактовку, где Достоевский перепахал меня. Пошлые формулировки, приевшиеся как мясо в зубах, раз за разом рассказывали о духовном перерождении, зимнем откровении и желании писать идеями, пусть и корявой и путанной формой.
Признать все это или хотя бы часть - набраться смелости. К банкомату я подходил, не имея таковой, но с книгой в руках - редкие интересные вещи я читаю на ходу. Если не оторваться. Действительно не помню, к чему мне были тогда те пять тысяч рублей. На пьянку ли с друзьями, куда я бывало спускал до трети месячного дохода - лишь бы доказать что-то. На поход ли с некоторой девушкой в некоторое кафе с целью поужинать и раствориться в сумерках, что тоже случалось весьма часто. Но лишь через четверть часа я понял тогда, что книга осталась лежать на корпусе банкомата сверху. Я бежал, но напрасно - ее уже не было. Тогда же я зашел и купил такую же, и вот она теперь лежит в соседней комнате, куда я сам ее отдал в стопке с другими. Хотя, возможно, соврал: не исключено, что купил и через пару дней, но это не меняет ничего.
Девушка, перед которой я хотел извиниться после "Идиота", написала мне в последнем письме, что когда я <...>, она <...>. И дальше fare thee well. Возможно, она и правда немного верила в <...>. Возможно, я и сам во что-то верил тогда.
Двух скупых строчек недостаточно. Достоевскому за сорок: он лысеет. Долги. Умирает припадочная жена. Умирает брат. Не написано еще ни одного великого романа. Он едет в Европу с девушкой, которая вьет из него даже не веревки - макроме. Почти что сценарий для фильма о великой какой-нибудь мечте. Человеческой, может быть. Но нет и хэппи-энда. А есть ли он вообще? Главное, чтобы не было анхэппи-энда, а с этим проще.
Вот та девушка послеидиотная, слыхал я, вышла замуж за немца и уехала. В Германии много городов, но ведь могла она уехать и в Баден-Баден, как тогда Достоевский. Была бы красивая закольцовка сюжета, но скорее всего она уехала куда-то еще. И скорее всего счастлива, хоть и разговаривает ночами тайком с собой по-русски.
Книгу я хотел ведь, чтобы проверить, так ли было, не соврала ли энциклопедия. Но теперь я все больше понимаю, что как было - совсем неважно. Быть праведником просто, играть маску циника, плюющего в свою былую святость, смешно. А что нам остается? Что значит жить в свое удовольствие?