Степь как ландмарка психоанализа
О влиянии тех ландшафтов, среди которых нам довелось околачиваться в детстве, на черты личного, а то и национального характера, написано было до уныния много. Как порядочный человек, я должен был бы тут и отложить перо, вернее две пятерни, недвусмысленно прочь, но - не подумайте плохого - этого я делать не намерен. Для общественных наук, спору нет, все физиократические построения - жалкая рухлядь. Да кого волнует, что Монтескьё писал о влиянии влажной погоды на уклад жизни туземцев Гаити. Все просвещение отчего-то сделалось в последние годы картонным, похожим на зачитанную книгу «Мифы древней Эллады». Доброй сказкой, за которой больше не стоят чувства, словно бы рождеством, прикрываясь которым, нам впаривают гекалитры кофеиновых напитков.
В домике среди русских степей я имел счастье наблюдать за ходом судьбоносной либерализации общественной жизни, для наших мест сказавшейся положительно на чистоте воздуха по причине остановке заводов. Не все, впрочем, разделяли энтузиазма рыночных преобразований, и счеты с жизнью сводили проводами, лезвиями, стеклами и, что меня особенно печалит, медным купоросом. Я же жил в маленькой Касталии. Слова тогда я еще не знал, и Гессе я прочитаю много позже, в другой знаменательный период политико-философских исканий русской молодежи, обильно орошенный нефтью и черным ромом, иначе называемый то горделиво, то язвительно временем вставания с колен. Но я именно что жил в воздушных замках с невидимыми стеклянными пристройками. Находил друзей на сотнях криво отпечатанных в московской подворотне переводных энциклопедий, воровал чужие все чаще незамысловатые правды с пожелтевших наивно умных страниц советских изданий.
Бывало, проснусь пораньше в выходной день, возьму ту или иную книгу, часто уже знакомую, по нескольку раз читанную, и украдкой, пока родители спят, читаю. А теперь что? За двадцать минут утреннего завтрака я успеваю проверить две почты, ответить на некоторые письма, удалить спам, перейти по ссылкам, открыть новости, зайти в твиттер и пролистать его, ткнуть в кнопочку F на панели быстрых закладок, поискать себя в блогах, снова открыть новости и зайти в твиттер, удостовериться, что там ничего нового, скачать три альбома для айпода, для виду полистать ленту друзей жж, в очередной раз открыть новости и зайти в твиттер… Замки я действительно почти перестал строить, но принялся за сооружение худосочных и кривых киберпанковских бараков для собственного сверх-Я.
Но в тех книгах и этих блогах не я, а лишь небольшое отражение, выплюнутое вогнутой линзой подсознания как пятнышко сфокусированного тепла. Это очень странно и немного глупо сказать так вдруг, что я, которому ты сопереживал, можно сказать, вовсе и не «я», то есть совсем не ты, а просто отражение.
Если бы я рискнул, обмотавшись бечевкой и захватив волшебный фонарь, отправиться в самые темные уголки своей души, я бы нашел всего лишь степь, научившую меня так хорошо скромной красоте бесконечной жизни. В других великих природных плоскостях вроде ледовых и песчаных пустынь такого наблюдать нельзя, ведь те несут очевидную погибель. Короткошерсткая русская степь поросла земляникой и грибами. Там слышен шорох стебельков по ветру. Очень тихо плещется ленточка реки, а полоска леса вдали превратилась, кажется, в сине-зеленое облачко. В степи хочется лечь и кувыркаться, бегать по ней, прыгая, ведь она определенно вечна. Каков контраст, двенадцатилетний мальчик летит на велосипеде по дороге-двуколейке вдоль ленточки реки, и он знает, что его сознание рано или поздно отключится. А степь не имеет конца, и сознание ее воплощается лишь в том, кто готов к этому испытанию. Впустив в себя их, я пустился всюду: вниз по Волге и дальше за Уральские горы через Казахстан в сибирские прерии, где умозрительно остановился лишь на секундочку - посмотреть, как солнце жарко играет в холодной синеве обских притоков, а по-за ленточками тех рек тоже ведь ягодные травы, рождающие бесконечные души.
В домике среди русских степей я имел счастье наблюдать за ходом судьбоносной либерализации общественной жизни, для наших мест сказавшейся положительно на чистоте воздуха по причине остановке заводов. Не все, впрочем, разделяли энтузиазма рыночных преобразований, и счеты с жизнью сводили проводами, лезвиями, стеклами и, что меня особенно печалит, медным купоросом. Я же жил в маленькой Касталии. Слова тогда я еще не знал, и Гессе я прочитаю много позже, в другой знаменательный период политико-философских исканий русской молодежи, обильно орошенный нефтью и черным ромом, иначе называемый то горделиво, то язвительно временем вставания с колен. Но я именно что жил в воздушных замках с невидимыми стеклянными пристройками. Находил друзей на сотнях криво отпечатанных в московской подворотне переводных энциклопедий, воровал чужие все чаще незамысловатые правды с пожелтевших наивно умных страниц советских изданий.
Бывало, проснусь пораньше в выходной день, возьму ту или иную книгу, часто уже знакомую, по нескольку раз читанную, и украдкой, пока родители спят, читаю. А теперь что? За двадцать минут утреннего завтрака я успеваю проверить две почты, ответить на некоторые письма, удалить спам, перейти по ссылкам, открыть новости, зайти в твиттер и пролистать его, ткнуть в кнопочку F на панели быстрых закладок, поискать себя в блогах, снова открыть новости и зайти в твиттер, удостовериться, что там ничего нового, скачать три альбома для айпода, для виду полистать ленту друзей жж, в очередной раз открыть новости и зайти в твиттер… Замки я действительно почти перестал строить, но принялся за сооружение худосочных и кривых киберпанковских бараков для собственного сверх-Я.
Но в тех книгах и этих блогах не я, а лишь небольшое отражение, выплюнутое вогнутой линзой подсознания как пятнышко сфокусированного тепла. Это очень странно и немного глупо сказать так вдруг, что я, которому ты сопереживал, можно сказать, вовсе и не «я», то есть совсем не ты, а просто отражение.
Если бы я рискнул, обмотавшись бечевкой и захватив волшебный фонарь, отправиться в самые темные уголки своей души, я бы нашел всего лишь степь, научившую меня так хорошо скромной красоте бесконечной жизни. В других великих природных плоскостях вроде ледовых и песчаных пустынь такого наблюдать нельзя, ведь те несут очевидную погибель. Короткошерсткая русская степь поросла земляникой и грибами. Там слышен шорох стебельков по ветру. Очень тихо плещется ленточка реки, а полоска леса вдали превратилась, кажется, в сине-зеленое облачко. В степи хочется лечь и кувыркаться, бегать по ней, прыгая, ведь она определенно вечна. Каков контраст, двенадцатилетний мальчик летит на велосипеде по дороге-двуколейке вдоль ленточки реки, и он знает, что его сознание рано или поздно отключится. А степь не имеет конца, и сознание ее воплощается лишь в том, кто готов к этому испытанию. Впустив в себя их, я пустился всюду: вниз по Волге и дальше за Уральские горы через Казахстан в сибирские прерии, где умозрительно остановился лишь на секундочку - посмотреть, как солнце жарко играет в холодной синеве обских притоков, а по-за ленточками тех рек тоже ведь ягодные травы, рождающие бесконечные души.