(no subject)
Месяц первый начался мерцающими свечами, васильковым чаем и летящим, головокружительно-детским, искристым, искрящимся, искренним чувством:
«I could have danced all night and still have begged for more».
На седьмой день смотрели с Алексеем «Otto e mezzo», совсем по-итальянски кушали пиццу и долго-долго говорили (жалею, что всего не записала). Помню, впервые тогда услышала убедительное объяснение нашему «постхристианскому» миру: «Человек хочет видеть и осязать. Первые христиане такую возможность - по отношению к Богу - имели; потомки же их - не то её потеряли, не то - так и не научились находить осязаемое вне материального…»
Увиделся мне он тогда «без маски»: трепетно охраняющим свою «нежность», чувствительным, уязвимым, растерянным. «Сарказм с наивностью впереплёт». И веяло от него - каким-то затаённым, грустным одиночеством.
Была ещё притча о луковке, были смешные (нет, действительно смешные!) шутки, но самое главное - было много искренности.