6 марта 1953 года газета "Правда" сообщает советским гражданам о смерти Сталина
Многие современники смерти и похорон Сталина
еще живы. У нас есть возможность понять,
что произошло со страной в эти дни.
Свидетельства
Елена Сергеева, студентка
«Облако пара поверх толпы достигало верхних этажей зданий»
6 марта 1953 года. Мы с моей подругой и ее мужем шли бульварами. Без какого-либо чувства потери или утраты - из простого любопытства. Просто шли, как на прогулку.
Вначале людей было немного, но по мере приближения к Чистопрудному бульвару толпа вокруг нас становилась гуще. И внезапно, ступив на Сретенский бульвар, мы оказались в давке. Нас вовлекло в какой-то водоворот, толпа закручивалась вокруг какого-то центра, и мы очутились в этой воронке.
Нечем было дышать, грудь сдавило. Люди кричали, топтали упавших. Конные милиционеры пытались выбраться из толпы, лошади вставали на дыбы и ржали в ужасе. Потом говорили, что бандиты и воры, орудовавшие в этой давке, резали бритвой им ноги.
Впереди спуск со Сретенского бульвара на Рождественский бульвар был перегорожен грузовиками, окруженными солдатами. Люди напирали на стеклянные витрины магазина на первом этаже здания, которое стояло посередине, в начале Рождественского бульвара, лезли на грузовики и под них. Облако пара поверх толпы достигало верхних этажей зданий, окружавших Сретенский бульвар.
Люди все прибывали на Сретенский бульвар, толпа продолжала крутиться в водовороте, увеличивая темп. Меня прижало спиной к чугунной решетке ограды бульвара. Я почувствовала, что вот-вот у меня переломится позвоночник. Наверное, я кричала. Муж моей подруги потянул меня за руку, и мы каким-то чудом вывалились в проход (разрыв) в ограде.
Нас сбили с ног, мы ползли под ногами людей, поднимались и снова падали, но наконец мы очутились на другой стороне Сретенского бульвара и какими-то подвалами (улицы были непроходимыми из-за толпы) добрались до Колхозной (Сухаревской) площади.
Потом я узнала, что трупы затоптанных людей свозили в кинотеатр «Форум» вблизи Колхозной площади и что мой брат с приятелем искали меня там. Узнала я также, что на Трубной площади при спуске с Рождественского бульвара были открыты люки, которые обычно использовали для сбрасывания в них снега, и люди падали в них.
Елена Александровна Сергеева (р. 1931), референт-переводчик
---
Владимир Резвин, студент
«Я был почти уверен, что будет война»
Я и мой институтский друг (мы тогда учились на третьем курсе МАРХИ) Витя Шер, гуляя по городу, останавливались у стендов с газетами, которые были тогда на улицах в изобилии. Там мы первым делом отыскивали статью или заметку о «деле врачей» и читали ее от начала до конца. Запомнилось, как мы остановились у такого стенда на Пречистенке и стали читать. За нашей спиной встали еще два или три человека и начали читать ту же статью. Нам казалось, что, читая, они посматривают на нас. Не дочитав до конца, мы ушли.
Известие о болезни и смерти Сталина меня застало дома, в большой коммунальной квартире на Большом Каретном. В квартире жили шесть семей, и отношения были вполне нормальные, но, как я потом узнал, за этим скрывались подлинно шекспировские страсти. Муж одной нашей соседки был посажен в тюрьму по доносу другой. Они об этом знали. Когда он вернулся в ту же квартиру после освобождения, жизнь продолжалась…
Наш сосед Шаргин был редактором последних известий в Радиокомитете, и все новости мы узнавали немного раньше других.
После известия о смерти Сталина в квартире установилась какая-то тягостная тишина. На общей кухне ничего не обсуждали, жадно слушали радио.
Я испытывал жгучее желание оказаться среди людей. Созвонившись с Витей, мы поехали на Рождественку в институт. Там уже было полно народа, разговаривали мало, у девочек были красные глаза. Протолкались в актовый (так называемый Красный) зал на втором этаже. Он уже был набит битком. На сцене за столом сидел ректор Кропотов и какие-то преподаватели. Видимо, висел и портрет Сталина, но я его не помню. На трибуну поднимались поочередно преподаватели и что-то говорили при гробовом молчании зала.
Запомнилось выступление доцента кафедры марксизма-ленинизма Айзенберга. В процессе учебы над ним подтрунивали за акцент и упорное желание вбить в наши головы свой предмет. На экзамене он сделал Витьке Шеру замечание: «Не в работе товарища Сталина, а в гениальной работе товарища Сталина». Так вот, оказавшись на трибуне, Айзенберг произнес несколько фраз и вдруг разрыдался. На всех это жутко подействовало.
На похоронах я не был и о событиях на Трубной, которая была рядом с домом, узнавал из рассказов. Там оказался наш однокурсник Лелик Иоффе, который спасся чудом - у него вместо одной ноги был протез.
Свое настроение я охарактеризовал бы как мрачную безысходность. Я почти был уверен, что будет война. Эту мысль нам так хорошо внушали, что гул пролетающего самолета заставлял вздрагивать. Через много лет о таком же своем чувстве мне рассказал актер Миша Козаков, настроение которого совпадало тогда с моим.
Мои родители, люди осторожные, при детях и посторонних никак смерть Сталина не комментировали и дома об этом много не говорили.
Владимир Александрович Резвин (1930-2019), архитектор, реставратор, историк архитектуры
----
Борис Шкляр, студент
«Несмотря на весь трагизм ситуации, поднялся смех»
В марте 1953 года был студентом 4-го курса Московского электротехнического института связи. Первые несколько дней марта 1953 года нас постоянно сопровождала информация о состоянии здоровья Иосифа Виссарионовича Сталина. Практически все окружающие сотрудники института и студенты стремились выразить свою обеспокоенность по поводу здоровья вождя страны. Теперь мы понимаем, что это было вызвано объективным желанием каждого человека обеспечить свою безопасность, но в то время вполне могло казаться искренней заботой о близком человеке.
Наступил день, когда пришло известие о смерти Сталина. Всеобщая скорбь проявлялась везде, а кроме того, возникло ощущение, что будущее страны повисло в воздухе…
Пришла информация об организации обряда прощания с вождем в Колонном зале Дома союзов. В этот день в институте к 8 часам утра собралась колонна его сотрудников и студентов, состоящая из нескольких тысяч человек. Наш институт находится на Авиамоторной улице рядом с шоссе Энтузиастов. Колонна вышла по обычному праздничному маршруту по шоссе Энтузиастов через Заставу Ильича к центру. Примерно к 12 часам мы организованно подошли к площади Маяковского. Ну а дальше все пошло по совершенно непредвиденному пути. На площади Маяковского колонна вынужденно рассыпалась в заполненном десятками тысяч людей пространстве. Поперек улицы Горького на входе со стороны площади Маяковского была преграда из трех рядов грузовиков, которая препятствовала проходу людей. Толпа рвалась вперед, об преграду бились люди, которых спонтанно прижимала толпа. На грузовиках стояли солдаты, они вытаскивали наверх визжащих женщин и ослабевших мужчин. Затем этих людей выводили за пределы площади. Я и мой товарищ решили пробиваться дальше самостоятельно. Нам удалось пробраться за преграду под грузовиками, но к нашему удивлению мы увидели на улице Горького такую же толпу, перед тройным рядом грузовиков. Мы решили не сдаваться и двинулись дальше. Молодость и достаточно хорошее физическое состояние позволили нам различными способами, включая проходные дворы и прорывы под грузовиками, преодолеть несколько подобных заграждений и выйти на площадь перед Моссоветом. Здесь ситуация выглядела иначе. Небольшое количество людей, включая нас, пропустили в Столешников переулок. Там собралось несколько сот человек. На перекрестке с Пушкинской улицей был один ряд грузовиков, мимо которого понемногу пропускали стоящих в Столешниковом переулке, а по Пушкинской спокойно шли колонны, заворачивая к Колонному залу. Так было недолго.
Внезапно пропуск со Столешникова был прекращен. Было примерно три часа дня. Мы спокойно стояли, но потом некоторые не выдержали и начали искать выход. Между зданием Института марксизма-ленинизма и соседним домом свисал до земли кабель заземления, который на высоте метров шести уходил в узкую щель, ведущую во двор соседнего дома. По нему и начали перебираться мужички, а потом попытались и женщины. Но у них не хватало силенок, и тут, не смотря на весь трагизм ситуации, поднялся смех… Солдаты это дело прекратили. Ну а дальше, часам к шести вечера, всю оставшуюся компанию солдаты спокойно вытеснили на площадь перед Моссоветом. Осталось только одно: не спеша отправиться домой, что мы и сделали…
Я вышел утром в колонну в пальто с хлястиком и подшитых белых валенках, а вернулся в общежитие в грязном пальто без пуговиц и хлястика, в разорванных валенках без подшивки и с радостью, что вернулся живой.
Борис Хаимович Шкляр (р. 1932), инженер-электротехник
-----
Лара Родман, студентка
«Какой у него низкий лоб! Я никогда этого ни на каких портретах не замечала»
Я родилась в 1931 году в Москве. Жили мы в коммунальной квартире в Столешниковом переулке. Мама работала в Доме Санпросвета, папа был профессором химии, работал в Институте азота. В 1953 году я училась в Московском университете на биологическом факультете, сестра окончила филологический факультет МГУ и к этому времени работала в школе преподавателем французского языка и играла в университетском студенческом театре.
Когда мы узнали о смерти Сталина, в нашей семье слез никто не лил, все хорошо помнили 37-й год. Но когда мы с моей еще школьной подругой (а тогда - сокурсницей) Оксаной шли по Столешникову переулку, то чувствовали себя вполне растерянно - вся наша жизнь прошла при Сталине, и вот его не стало, и непонятно, как быть дальше. Было совершенно неясно - а как будет? Те, кто был постарше, вероятно думали, что будет хуже.
Я не помню, откуда я узнала о смерти Сталина, но прекрасно помню, как объявили о дне похорон. Мы сидели на лекции в Большой Зоологической аудитории в старом здании университета на улице Герцена (в теперешнем зоомузее). Посреди лекции вдруг объявили, что все занятия отменяются, и попросили всех разойтись по домам. Мы с Оксанкой и еще с другими знакомыми решили пойти на похороны. Но нам повернуть от университета на Манежную площадь не удалось, туда прохода не было, поскольку это прямая дорога к Колонному залу. Мы пошли по улице Герцена, решив, что поднимемся по бульварному кольцу, свернем на Пушкинскую улицу и попадем к Дому союзов.
По мере того, как мы подходили к Пушкинской площади, народу становилось все больше. Шел очень густой поток людей, все прижимались к правой стороне, надеясь попасть на Пушкинскую. Было уже так тесно, что люди лезли через машины. Несколько человек залезли на старый «москвич», и под их весом крыша полностью прогнулась, но на это мало кто обратил внимание, такой был шум и гам вокруг. Подойдя поближе, мы выяснили, что на Пушкинскую улицу с площади не пускают. Мы пошли дальше, но на Петровку тоже не пускают и говорят, что очередь на похороны начинается где-то у вокзала. Тут уж мы решаем, что нам туда не надо, а надо нам побыстрее попасть домой (я, повторю, жила в Столешниковом переулке, а Оксана - в доме 17 на Петровке, где была булочная). Мы дошли до Рождественской, начинаем спускаться и с горки видим, как Кузнецкий мост перегораживают грузовики с солдатами. Мы начали перелезать через грузовик. Я подсадила Оксанку на колесо, а сам повисла на борте, не могла подтянуться. Тут кто-то подхватил меня за шиворот и втянул на грузовик. Мы благополучно спрыгнули на другую сторону, но задержки продолжались. Нас не пускали перейти через Неглинную, мы долго объясняли, что хотим только попасть домой. Наконец прошли мимо пассажа, выбрались на Петровку. У Столешникова опять не пускают, еле удалось уговорить разрешить пройти к себе. Сестра была уже дома, скоро пришла и мама. Никакого поползновения пойти к Дому союзов у нас не было, было понятно, что это невозможно.
В нашей коммунальной квартире жила Марья Кондратьевна, ее муж Тимофей Меркулович работал в милиции. Он прошел всю войну, кончил сержантом. Жена его была очень энергичная и знала, что при переходе в милицию он получит следующий чин, так он стал младшим лейтенантом. И вот раздается стук в дверь, Марья Кондратьевна говорит, что Тимофей стоит на углу, если хотите пойти - он вас пропустит. Мама моя отказалась, сказала, что с нее похорон достаточно, а мы с сестрой пошли. Тимофей Меркулович нас выпустил на Пушкинскую, и мы пошли вниз к Колонному залу.
Все шли большой толпой, то быстрее, то медленнее, и бросалось в глаза: почему посреди улицы такое огромное количество калош? Но в такой толчее было понятно, что, если калоша слетела, ее уже не найдешь. Пройдя немного по улице и послушав разговоры вокруг, мы осознали, что о Сталине практически не говорят. Все с энтузиазмом рассказывали друг другу, как они сумели сюда дойти. Где бежали, где прорвались, азарт, что дошли, чувствовался повсюду. Потом я вижу, что слева какие-то мальчишки пытаются пролезть по пожарной лестнице и спрыгнуть на улицу. Их гонят, все возмущаются: а если лестница оборвется, - но мальчишек, тем не менее, выгнали обратно в Столешников переулок. Прошли мимо разбитой витрины ювелирного магазина. О Прокофьеве, который умер в тот же день, в очереди никто не говорил. Подойдя наконец к Колонному залу, стали уже говорить о Сталине. Везде был черный креп, все было очень торжественно, играл оркестр. Все медленно проходят мимо сцены, на сцене стоит под наклоном гроб, какие-то люди возле гроба, какие - не знаю, не рассматривала. Первое впечатление при виде Сталина - какой у него низкий лоб! Я никогда этого ни на каких портретах не замечала. То, что у него одна рука была сухая, я только после узнала, а впечатление от низкого лба помню очень четко. Вокруг нас люди не плакали, да и мы, разумеется, тоже. Мы вышли в Георгиевский переулок, видим, какой-то мальчишка лет семи-восьми ревет - он прошел и потерялся. Как попасть обратно домой, он не знает. Мы его довели до милиционера и пошли обратно домой в Столешников.
А после началась обычная жизнь, занятия в университете продолжались без перерыва. Государственный антисемитизм к тому времени достиг пика с делом врачей, арестами и повсеместным отчуждением евреев. Со смертью Сталина особого спада антисемитизма не случилось. Врачей выпустили, но препоны с поступлением в университеты, распределением и предвзятым отношением на работе остались на десятилетия. Когда я заканчивала обучение с аттестатом без единой четверки и была рекомендована к поступлению в аспирантуру, никакой аспирантуры мне не предложили и с записью «рекомендуется для научной работы» я не смогла никуда устроиться. Я пошла в главный ботанический сад в отдел флоры - «нам так нужны геоботаники, сейчас только в отделе кадров уточним», а отдел кадров благополучно закрыл мне вход. Меня хотели взять на кафедру биогеографии географического факультета МГУ, заведующий кафедрой слышал мое выступление на кружке и очень хотел, чтобы я пришла к нему работать. Взять меня ему не разрешили. Причем мне позже рассказывали, что он, нарушив собственные принципы, даже в партком ходил - безрезультатно. В Управление Крайнего Севера на картирование северных пастбищ меня тоже не взяли. Всю зиму 53/54-го я зарабатывала только тем, что работала для реферативного журнала. Денег платили очень мало, и если учесть, что папа к этому времени умер, сестра была в декрете, мамина работа в Доме санпросвета оплачивалась крайне скудно, то можно сказать, что жили мы на весьма жесткий минимум.
А по специальности я смогла устроиться только через год. Мы тогда поехали на Черные Земли в Калмыкии, я занималась индикацией растений.
У меня на даты память плохая, но 5 марта я помню. Скорее всего из-за одной истории. Моя сестра Юня была замужем за Акивой Ягломом, у которого с его братом-близнецом Исей был день рождения 6 марта. И в 1953 году к ним в гости пришел их друг-математик Миша Левин. Пришел без подарка, со словами «вам подарков не положено - вы вчера такой подарок получили!»
Доклад Хрущева на XX съезде партии был, пожалуй, даже бóльшим потрясением, чем смерть Сталина. Какие-то вещи были известны многим: в деревнях помнили раскулачивание и коллективизацию, в городах больше было известно о репрессиях 30-х годов, но так, чтобы об этом сказали официально, - такого никто себе представить не мог. Причем даже тогда говорили о докладе с большой опаской. Сначала был доклад на съезде, потом его читали по партийным организациям, и только потом текст доклада стал доступен для широкого круга людей. Это было очень большое явление, и, я думаю, что Хрущеву тоже было страшно это докладывать. Потому что одно дело всем знать и молчать, как у Калинина - жена арестована, а он сам сидит на своем месте, и Поскребышев тоже, а другое - сказать обо всем с трибуны. И воспринимался этот доклад с большой опаской и без каких-либо выражений радости: все хорошо знали, чем эта радость может обернуться.
Лара Самуиловна Родман (р. 1931), биолог
-----
Игорь Иванчик, студент
«Было ощущение, что надвигается какое-то огромное историческое событие, в котором надо поучаствовать»
В год смерти Сталина я был студентом 4-го курса Физического факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова. Мне было полных 20 лет (шел 21-й год). В дневное время я занимался в МГУ на Моховой улице, а на ночь уезжал в общежитие университета на улице Стромынка.
Мы, студенты-физики, с воодушевлением изучали науку, были романтиками и видели смысл жизни в поиске Истины (в первую очередь, конечно, научной истины, но не только ее). Поэтому фальшь окружающей жизни нас очень коробила.
Сегодня на дворе 2013 год. Подросло поколение молодежи, совсем не знавшей обстановки жизни в СССР. Как рассказать им о ней? Экономика была плановая. И было, скажем, такое понятие, как «недоперевыполнение плана». Считалось, что просто по объему и качеству выполнить план на 100% недостаточно. Чтобы продемонстрировать «энтузиазм» трудящихся масс, надо было обязательно перевыполнить план. Но насколько перевыполнить? Это - вопрос интуиции руководителей. По показателю «выполнение плана» было «социалистическое соревнование». И вот в какой-то области все районы на сколько-то перевыполнили план. И нашелся район, в котором план был перевыполнен на 5%, а в остальных районах этой области план перевыполнили на меньшую величину. Тогда район, перевыполнивший план на 5%, занимал в «соцсоревновании» первое место, а остальные - второе, третье и т.д. (но нисходящей) места. И партийные комитеты «отставших» районов области устраивали руководителям предприятий своего района разнос за «недоперевыполнение плана».
У многих были и конкретные проблемы. Например, моя мама отсидела 10 лет (1937-1947) в ИТЛ (исправительно-трудовой лагерь) на северном Урале как «польская шпионка». Я воспитывался в детдоме, а когда учился в университете, раз за разом обращался с заявлениями на Лубянку с просьбой пересмотреть дело мамы и снять с нее абсурдные обвинения. На мои заявления поступал стандартный ответ: «Нет оснований для пересмотра дела» (дело было пересмотрено в 1954 году).
Мы стремились усвоить естественные науки. Однако в виде нагрузки нам приходилось зубрить «истмат», «диамат» и «гениальные труды» товарища Сталина «Марксизм и вопросы языкознания» и «Экономические проблемы социализма в СССР».
Товарища Сталина мы воспринимали не как реального человека, а как какую-то абстракцию. Поэтому, когда 5 марта 1953 года объявили о кончине Иосифа Виссарионовича, я не испытал никаких человеческих чувств - ни грусти, ни печали и, уж конечно, ни скорби. Когда я увидел, что в соседнем с физфаком здании МГРИ (Московский геологоразведочный институт) геологини плачут о Сталине, вытирая платком глаза, я очень удивился.
Было ощущение, что надвигается какое-то огромное историческое событие, в котором надо поучаствовать. И когда объявили, что тело Сталина выставлено для прощания в Доме Союзов, я пошел туда вечером 6 марта и совершенно свободно, безо всякой очереди, обошел гроб с телом Вождя под звуки траурной музыки.
А мой друг и однокурсник Коля Константинов 6 марта был дома. И 7 марта он примчался в университет на Моховую с намерением обязательно посмотреть на Сталина в гробу. Мне лично не нужно было второй раз смотреть на Сталина, мне было вполне достаточно вчерашнего случая.
Но 7 марта уже разыгралось столпотворение, и я не мог оставить Колю одного среди бушующих толп. Поэтому я к нему присоединился. Мы пошли дворами с целью сначала проникнуть на улицу Горького (теперь - Тверская). Никак не возможно. Пришлось лезть по пожарным лестницам на крыши домов, бежать по крышам, спускаться через чердаки по лестницам. И вот мы на улице Горького. А путь к Дому Союзов (через нынешний Охотный ряд) перегорожен студебеккерами, на которых стоят вооруженные солдаты в касках. Пришлось нырнуть под машины, на брюхе проползти под ними. И вот мы за гостиницей «Москва». Но здесь нас вместе с другой толпой организованно ставят в очередь и эту очередь ведут в сторону метро «Площадь Революции». Идем. Проходим мимо памятника Свердлову (теперь снесен), мимо «Метрополя», мимо Большого театра, снова к гостинице «Москва». Замечаем, что нас водят по кругу. Когда описали два оборота, поняли, что надо смываться. И вот, когда поравнялись с началом Пушкинской улицы (теперь - Большая Дмитровка), мы с Колей рванули к Дому Союзов и вошли через толпу в зал, где находился гроб Вождя. В порядке очереди обошли гроб от головы к ногам и от ног к голове, и вышли Георгиевский переулок.
Вот так я два раза посмотрел на почившего Сталина.
Прошло 60 лет. Теперь я сотрудник ФИАНа, доктор физико-математических наук, физик-теоретик. Что я могу сейчас сказать об Иосифе Виссарионовиче?
Конечно, никаких чисто человеческих чувств типа печали, грусти, скорби я как тогда, так и теперь не испытываю. Отношусь к нему как к исторической фигуре, примерно как к описанным Карамзиным Дмитрию Донскому, Ивану III, Ивану Грозному, или как к Петру Великому и другим российским императорам.
На этом я хочу закончить рассказ о моем прощании со Сталиным.
Игорь Иванович Иванчик (1932-2022), физик-теоретик
Текст записан в 2013 году
-----
Целое собрание свидетельств о дне 5 марта 1953 года читайте на ресурсе 05.03.53 по ссылке https://050353.ru/2019/03/14/shklyar/
Самому младшему свидетелю было 4 года, самой старшей - 36.
или
