Расстрел польских военнопленных - свидетельство участника
Расшифровка показаний бывшего сотрудника внутренней тюрьмы УНКВД Харьковской области Митрофана Сыромятникова о расстреле польских военнопленных в 1940 году в Харькове. Протокол допроса от 20.06.1990 года:
«... В начале допроса мне сообщено, что допрашиваюсь в качестве свидетеля по уголовному делу, возбужденному 6 марта 1990 года по факту массовых захоронений в 6-м квартале лесопарка гор.Харькова прокуратурой Харьковской области.
На предложение рассказать всё известное ему об обстоятельствах, в связи с которыми он допрашивается, свидетель показал: в органах я работал с 1935 года. С 1933 по 1936 год я работал милиционером дивизиона особого назначения. Указанный дивизион охранял советское правительство Украинской республики, которое в то время находилось в гор. Харькове, так как столицей Украины являлся г. Харьков. Я, с другими сотрудниками охранял места проживания Косиора, Петровского Г. И. и других видных деятелей, а также немецкое, польское и итальянские консульства. Зимой 1936 года я поступил на работу в УНКВД по Харьковской области, где первоначально был зачислен на должность вахтера комендатуры УНКВД, нес дежурную службу при комендатуре. Через некоторое время я был назначен на должность надзирателя внутренней тюрьмы УНКВД по Харьковской области, а с 1939 по 1941 г. был назначен старшим по корпусу внутренней тюрьмы НКВД.
С началом Великой Отечественной войны я был оставлен в Печенежском районе Харьковской области для организации партизанской борьбы. В связи с болезнью я был отправлен в тыл, после излечения я был зачислен в 25 пограничный полк, который участвовал в обороне Кавказа.
После освобождения гор. Харькова я был отозван из 25 пограничного полка и был направлен в распоряжение УНКВД по Харьковской области, где был назначен на должность помощника начальника внутренней тюрьмы УНКВД. В 1955 году я был уволен из органов по возрасту.
Относительно массовых репрессий, имевших место в 30-40-х годах и начале 50-х годов, я могу показать о фактах, свидетелем которых я являлся.
В 1936-1939 г.г., как я уже показал, я работал надзирателем во внутренней тюрьме УНКВД по Харьковской области. В мои обязанности входило: соблюдать режим содержания арестованных и подследственных органов НКВД, водить их на допросы к следователю, водворять подследственных после допросов в камеры. Всё я это делал по распоряжению следователей. Примерно в 1936 году число арестованных в тюрьме значительно возросло. Нам этот факт объясняли тем, что в стране идет классовая борьба, в ходе которой были вскрыты организации троцкистов и других замаскированных врагов. Арестованные находились уже не только во внутренней тюрьме УНКВД, но и в пересыльной тюрьме на Холодной Горе. В это время от сотрудников УНКВД, от кого именно я уже не помню, мне стало известно, что лиц, приговоренных особыми тройками, двойками, совещаниями к высшей мере наказания расстреливают в подвалах УНКВД. Примерно летом-осенью 1937 года комендант УНКВД Зеленый, других данных его не помню, вызвал меня и отдал приказ: по спискам составленным им, выводить арестованных из камер и доставлять их в подвал НКВД. Я выводил арестованных, доставлял их в подвал и передавал коменданту Зеленому. В подвале находились комендант Зеленый, прокурор, фамилии имени и отчества его не знаю, и, насколько я помню еще кто-то из сотрудников комендатуры. Я уходил за следующими арестованными, в это время арестованные в подвале расстреливались. Затем через некоторое время я и другие сотрудники комендатуры, кто уже не помню, обязаны были выносить трупы расстрелянных из подвала и погрузить их на грузовую автомашину. Расстрелы и погрузка трупов, также как и их вывоз с территории УНКВД, происходили только в ночное время. Трупы мы вывозили на так называемое старое еврейское кладбище. Это кладбище находилось рядом с татарским кладбищем. Располагалось оно на Салтовке, по ул. Конюшенной, в настоящее время, как я знаю, эта улица называется сейчас именем академика Павлова. На кладбище трупы у нас принимал заведующий кладбищем Горбачев, других данных о нем я не знаю, о его судьбе мне ничего не известно. К нашему приезду на кладбище были вырыты уже ямы, в которые мы складывали трупы после чего уезжали в УНКВД. Во время доставки трупов на кладбище и их захоронении подходы к кладбищу охранялись. Когда мы приезжали в следующий раз на кладбище, на месте бывших ям мы видели обыкновенные могильные холмики. Обычно в одну яму ложили по 5-6 человек. Я вспоминаю, что когда я доставлял арестованных в подвал, мне приходилось видеть, что в комнату, куда заводили арестованных, заходил комендант Зеленый, у которого в руках находился револьвер. Из этой же комнаты мы через некоторое время убирали трупы. Я сейчас не могу вспомнить когда именно происходили расстрелы и захоронения на еврейском кладбище. Однако они происходили не каждый день, а очевидно по мере накопления подследственных, приговоренных к высшей мере наказания. Захоронения на еврейском кладбище производились примерно до средины марта 1938 года. Затем было организовано новое место захоронений, которое располагалось в лесопарке, по Белгородскому шоссе в сторону гор. Белгорода, в лесу, примерно в 1.5 километрах от пос. Пятихатки, примерно в 200 метрах справа от дороги. Из сотрудников УНКВД, которые были непосредственно причастны к массовым репрессиям я вспоминаю Кашина Василия, Руденко, Руся, других данных их не помню. Вспоминаю, что примерно в 1939 году они были осуждены за нарушение социалистической законности. Я их неоднократно видел в подвале, однако что они конкретно делали, какие действия совершали, мне об этом неизвестно.
В рассказанных акциях я участвовал не часто, а периодически, по указанию коменданта Зеленого.
Как я уже показал, захоронения на еврейском кладбище прекратились примерно в средине марта 1938 года. С этого времени захоронения происходили в указанном мною месте в лесопарке по Белгородскому шоссе. Мне, примерно 2 раза ночью, приходилось вывозить туда группы расстрелянных советских граждан. Однако более подробно об этом показать в настоящее время не могу, так как за давностью времени уже не помню.
Примерно в мае 1940 года во внутреннюю тюрьму НКВД начали прибывать большие группы польских военнослужащих. Как правило это были офицеры польской армии и жандармы. Как нам тогда объяснили, эти поляки попали в плен Красной Армии при освобождении в 1939 году западных областей Украины и Белоруссии. Откуда они прибывали в Харьков, мне об этом неизвестно. В Харьков их доставляли по железной дороге в специальных вагонах. С УНКВД выезжали машины, на которых поляков доставляли в здание УНКВД. Я в то время был старшим по корпусу внутренней тюрьмы и мне приходилось принимать поляков и водворять их в камеры. Как правило в тюрьме они находились недолгое время: день-два, а иногда и несколько часов, после чего их отправляли в подвал НКВД и расстреливали. Расстреливали ли их по приговорам или другим судебным решениям, мне об этом неизвестно. Мне приходилось несколько раз сопровождать их в подвал и я видел, что в подвальные помещения их заводили группами. В подвале находились прокурор, кто именно я уже не помню и комендант Куприй, другие данные о нем также не помню, / в то время он был комендантом УНКВД /, и несколько человек из комендатуры. Кто именно расстреливал поляков, мне об этом неизвестно. После расстрелов трупы поляков грузились в грузовые автомобили и отвозились в лесопарк в указанное мною место захоронений. Расстрелы поляков производились по мере их поступления в УНКВД. Сколько их было доставлено в УНКВД по Харьковской области я не знаю, и примерно сказать не могу, так как я заболел и попал в госпиталь, где находился 2 месяца. На момент моего заболевания поляки в УНКВД ещё поступали. Несколько раз мне приходилось грузить трупы поляков и отвозить на место захоронения. Как я уже показал, место захоронения находилось в 200 метрах от Белгородского шоссе. Его территория была обнесена забором и охранялась. Дальше начинался яр. Трупы поляков складывали в большие ямы, которых было две или три. Трупы пересыпали порошком белого цвета. Для чего был нужен этот порошок, я не знаю, в то время среди нас ходили разные разговоры, якобы этот порошок способствовал разложению трупов. Надо сказать, что все действия по расстрелу поляков и их захоронению контролировались представителями НКВД из Москвы. После растрелянных поляков в том месте производились и захоронения расстрелянных советских граждан, которые были приговорены к высшей мере наказания. Однако каких-либо конкретных сведений, я об этом не знаю. Мне известно, что после освобождении гор. Харькова, на этом же месте захоранивались приговоренные к расстрелам изменники Родины, каратели, полицейские и другие преступники, однако более детально об этом я показать не могу, так как я не был свидетелем этих акций. После окончания войны стало известно, что на указанном месте захоронения в лесопарке немцы хоронили своих тифозных больных, однако я об этом помню из рассказов других сотрудников. В послевоенное время это место захоронений было закрыто и мне более о нем ничего неизвестно.
Я хочу добавить свои показания тем, что ни я, ни другие сотрудники комендатуры не знали кто и за что был арестован и содержался в тюрьме НКВД, нам говорили, что все арестованые являются врагами нашего общества, нашего народа. В настоящее время я узнал из средств массовой информации, что в стране имели место необоснованные репрессии, и я хочу, чтобы мои показания помогли восстановить справедливость и увековечить места погребения жертв репрессий.
В связи с тем, что свидетель является слепым и не может прочитать и подписать протокол настоящего допроса, была приглашена его жена Рыжкова Наталья Спиридоновна, в присутствии которой Сыромятникову М. В. был оглашен протокол настоящего допроса.
Сыромятников М.В. заявил, что протокол с его слов записан правильно, дополнений, замечаний и поправок не имеет.
В моем присутствии протокол прочитан Сыромятникову М.В. Записано с его слов правильно, дополнений и поправок он не имеет. [подпись] Рыжкова
Допросил: старший следователь следственного отделения УКГБ УССР по Харьковской области майор юстиции [подись] /Ершик/
Найдено здесь: https://vk.com/histvoendok?w=wall-18181383_505734%2Fall
или
