Неустановленные личности
Война отбрасывает тень, длинную серую тень, которая падает на город - обычный, суетливый, мирный - и превращает его в прифронтовой. Здесь теперь переходная сумеречная зона. Всё пятнисто, как камуфляж: вот обычная жизнь обычных людей - а вот жизнь тех, кто пришёл оттуда, из войны. Убежал от неё и застрял в пустоте.
С ними сложно. Они закрыты. Каждый себе на уме. Часто не угадаешь, какими людьми они были до войны - хорошими или плохими. Ещё чаще непонятно, говорят ли они тебе правду. А главное, это теперь не важно. Теперь и правда - та, обычная, из мирной жизни - действует не везде. Шаг в сторону - и всё иначе, очевидное размывается, а правильное становится смешным.
- Но нужно же что-то предпринимать, - меня начинает раздражать её отрешённость: каждое слово приходится тянуть клещами, будто я не для того расспрашиваю, чтобы помочь. - Нельзя же оставаться без паспорта.
- Что предпринимать? - Она, похоже, раздражается в ответ - моей назойливости.
- Обратиться в консульство, во-первых.
- Обращались.
- И что?
- Ничего.
- То есть?
- Отмахиваются.
- Связаться с кем-нибудь там, в Украине, попросить, чтобы собрали какие-нибудь справки.
- Документы хранились в интернате. Туда звонили. Сейф взломан. Директриса сбежала.
С Викой меня попросила встретиться Ольга Калашникова, главный режиссер театра «18+»:
- Есть одна девочка с Украины. Без документов. Про неё бы написать, привлечь внимание. Возможно, это как-то поможет.
Поехали в гости к беженцам с Ольгой и с группой «больничных клоунов». Раньше их работа состояла в том, чтобы развлекать тяжело больных детей, теперь к больным добавились дети-беженцы.
Вике 19 лет. У неё годовалая дочка Богдана. С мужем разведена. Приехала из города Ровеньки Луганской области. Выпускница специнтерната в Красном Луче («лицея закрытого типа» - девушка так предпочитает называть заведение). Родителей посадили, когда ей было 8, освободили, когда исполнилось 13. Отец умер 3 года назад. Мать лишена родительских прав. Тётка, сестра отца, с Викой не общается. Директриса лицея, по словам Вики, присваивала львиную долю денег, выделявшихся на содержание воспитанников. На неё заводили уголовное дело, но до суда так и не дошло. Вика уверена, что директриса сама уничтожила все документы воспитанников, чтобы замести следы.
По окончании лицея, уже разведясь с мужем, Вика снимала дом с подружкой Олей.
- Работала официанткой, потом на хот-догах. Оля с дочкой сидела.
- Оля не работала?
Пожимает плечами.
- Говорю же, она с дочкой моей сидела.
Когда начали стрелять, в начале августа, подружки решили уехать в Россию. Поехали Оля, её мать и Вика с годовалой дочкой. Ехали в том самом автобусе, который обстреляли на границе в Изварино. Людей впустили на российскую сторону без проверки. Там же, в общей неразберихе, исчезли Оля и её мать, прихватив с собой вещи Вики.
- Подружка вас обокрала?
Смотрит на меня исподлобья - дескать, прикидываешься или правда глупый, разводит руками:
- Ну, так тоже бывает.
Из документов у Вики осталось только свидетельство о рождении дочки. В Ростове с группой беженцев в несколько десятков человек - в основном матери и бабушки с детьми, но есть и мужчины - Вика поселилась в доме предпринимателя Игоря Грекова. Дом пустовал, ростовчанин пустил в него беженцев. Во дворе этого дома и протекает наша с Викой беседа, больше похожая на допрос.
Из-за угла раздаётся детский смех. Пока с детьми поменьше занимаются «больничные клоуны», дети постарше оседлали пластмассовую машину-велосипед, впихнулись в неё втроём и катаются. Машина хрустит, но едет. Время от времени Вика на них прикрикивает, стараясь придать голосу басовитости:
- Слезьте! Кому говорю! Вы что, нерусские?
Но парни и ухом не ведут, голос у Вики слабый.
- Думаю, нужно попросить волонтёров, которые к вам приезжают, чтобы те проконсультировались с кем-нибудь из юристов.
- Консультировались.
- И что?
- Ничего.
- В смысле?
- Такие законы.
Впрочем, постепенно её ответы становятся чуть содержательней - видимо, чтобы скорее отстал.
- Они ещё на пэвээре…
- Где-где? А… это, наверное, пункт временной регистрации.
Кивает.
- На пэвээре хотели послать запрос в посольство. Когда я сказала им, что паспорта нет. Но человек один отвёл меня в сторонку, говорит: не делай этого, только хуже будет. И я так прошла, со всеми.
- Ну, не знаю, - пошли уже мысли вслух, должна же быть какая-то польза от моего визита. - Официально в российскую ФМС обратиться?
- Ага. Чтобы ребёнка у меня отобрали?
Вика начинает еле заметно раскачиваться. О, это мне знакомо. Сам так делаю, когда кто-то меня допёк, но нужно держать себя в руках.
- Да нет… По закону не должны… Хотя… конечно…
- Вот и я про то.
«Больничные клоуны» закончили свою встречу с детворой, сняли парики и накладные красные носы, направились к машине. Пора ехать. Вика с заметным облегчением прощается. Улыбка красивая. Я хочу сказать: неожиданно красивая. Сидела угрюмая, цедила слова - и вдруг встала и так красиво улыбнулась.
- Счастливо.
В машине по дороге назад Ольга Калашникова интересуется - ну что Вика, как поговорили.
- Тяжело поговорили. Не контактная совершенно.
- О да. И таких там много. Те, которые более открытые и к жизни приспособленные, смотришь, и на работы уже поустраивались, и обживаться начали. А таких, как Вика, среди беженцев много. Непростой контингент, это да.
- Как помочь, не знаю. Ну, напишу я об этом. Ну, прочитает несколько сотен, пусть несколько тысяч человек, поставят свои «лайки»… пустое… Она сама, похоже, и не против вот так - без документов, без всякой перспективы.
После встречи с Викой решил позвонить Анатолию Котлярову, волонтёру, который с самого начала войны в Донбассе занимается беженцами.
- Проблема острая. Тех, кто остался без паспортов, немало. У кого-то не было возможности захватить документы - эвакуировались в экстренной ситуации, не из дома. Или из-под обстрела. Бывает, всё сгорело или пропало под завалами. В Ростове было несколько случаев, когда паспорта вытаскивали карманники. Мы обращались в консульство, и не раз. Но всё, что там предлагают - справки с фотографиями. Которые нигде не принимают.
- А паспорта почему не выдают? Что говорят?
- Нет, говорят, у них таких полномочий. Хотя это международная практика. Консульства наделены правом выдавать паспорта. И устанавливать личность в случае утери документов. Видимо, беженцев в Россию украинская сторона решила считать врагами отечества, другого объяснения у меня нет. В общем, всё повисло в воздухе. Тех, кто не хочет ждать у моря погоды, мы, честно говоря, переправляем обратно.
- Нелегально?
- А что делать? Да, козьими тропами, нелегально. Парадокс, но приходится пренебречь законом, чтобы эти люди могли легализоваться. Хорошо, власти ДНР и ЛНР начали оформлять паспорта. Иначе тупик.
До сих пор «прифронтовой» звучало для меня и тревожно и мужественно. Казалось, в это «около войны» вписано нечто такое, что счищает шелуху, заставляет переоценить многое и выбрать главное: сторону, правду, судьбу. Соприкосновение с кровопролитием и разрухой, со смертью, с героизмом и мерзостью, неумолкающий ни на минуту вопрос: «А если бы я там оказался? А как бы я? А что?». Такие, стало быть, книжки читал. Такие рассказы запомнил: «прифронтовой госпиталь» - это вообще часть семейной истории, это про мою бабушку, про то, как стирали бинты, как выхаживали пленных немцев, сжав зубы и заставляя себя не всматриваться в их лица.
Но вот война в каких-нибудь трёх-четырёх часах не слишком спешной езды от Ростова. В городских госпиталях лечат раненных ополченцев. Случалось, и украинских военных лечили. В маршрутке тебя просит передать за проезд человек в специфически прокопчённом - никакой стиркой не вытравить - камуфляже, с нездешним уклончивым взглядом. А неделю назад на перекрёсток под красный свет вылетел военный бронированный «Тигр» - несколько машин в гармошку, один труп.
«Прифронтовой» больше не звучит для меня тревожно и мужественно. Хреново это звучит. Глухо и опасливо. Как Викин голос.
Денис Гуцко
Ссылка
PS Войны приносят много горя людям, но зачем, почему мы своим безразличием усиливаем горе этих людей??? Мы не можем быть формалистами на войне, видя несчастье других, которым мы могли бы помочь....