Харлоу Робинсон: Солженицын - назойливо (1980)
24.02.2020 20:01
Christian Science Publishing Society, Boston Massachusetts
July 14, 1980 | By Harlow Robinson, Harlow Robinson is a free-lance reviewer.
Solzhenitsyn: shrill
The Mortal Danger: How Misconceptions About Russia Imperil America, by Aleksandr I. Solzhenitsyn. New York: Harper & Row. $8.95.
Not so long ago, criticizing Aleksandr Solzhenitsyn was like throwing a firebomb at the Lincoln Memorial. His enormous literary talent, and the years of suffering and persecution he endured in the service of his political and moral ideals, formed a halo around his fierce and bearded visage. If he was intransigent and seemingly ungrateful, uninterested in the country that gave him asylum, he had earned the right. He became a literary and moral Mt. Rushmore.
But Solzhenitsyn is no longer a newcomer to America: familiarity can breed reality, if not contempt. Cracks have begun to appear in the previously unassailable facade of aleksandr Solzhenitsyn -- listeners have begun to tire of his thundering denunciations of American decadence, delivered with all the righteous indignation of a 20th-century Moses just down from Sinai. Even more important, numerous reports have begun to surface -- especially in connection with a recent publication of his literary memoir, "The Oak and the Calf," of Solzhenitsyn's cruelty and ingratitude toward those with whom he had close relationships, even toward those, like Alexander Tvardovsky, editor of the Soviet journal Novy Mir, in which "One Day in the Life of Ivan Denisovich" was published, who had risked their lives to help him.
Such debunking of cultural and political superheroes is, of course, an American national pastime -- one need look no further than Henry Kissinger or John Travolta -- but there is much that is genuinely disturbing in Solzhenitsyn's authoritarian and arrogant personal and political style. It begins to seem that Solzhenitsyn, who has made a career of throwing rocks -- no, boulders -- at Soviet (and other) oppression may himself live in a glass house.
The latest slim addition to Solzhenitsyn's burgeoning list of publications, "The Mortal Danger: How Misconceptions About Russia Imperil America," will provide substantial new ammunition to the growing ranks of the writer's liberal critics. In this political tract, originally published in the journal Foreign Affairs, Solzhenitsyn denounces, in a tone properly reflecting the hyperbolic title, American attitudes and policies toward the Soviet Union, and warns American leaders that they must ally themselves with the oppressed peoples of the Communist bloc, and not with their governments.
Professors, diplomats, journalists, presidential advisers -- all receive a generous share of the author's scorn. It is unfortunate that "The Mortal Danger" is written in a style so strident (translated smoothly by Michael Nicholson and Alexis Klimoff) as to be off- putting, for there are many valid points in this article, especially in light of Afghanistan and the waffling of the European-American alliance.
When Solzhenitsyn writes that "I am neither a political scientist nor a politician. I am simply an artist who is distressed by the painfully clear events and crises of today," it is difficult to take him at his word, for there is precious little artistry here and plenty of politics. "The Mortal Danger" is filled with highly opinionated political judgment, like "it was not until Lenin that totalitarianism was ever actually implemented" (how about Ivan the Terrible or Czar Nicholas I?); "the 'bad' Russia of old never loomed ominously over Europe" (how about czarist Russia's continual oppression of Poland?); "Communism is everywhere inimical to the national welfare, invariably striving to destroy the national organism in which it is developing, before moving on to destroy adjacent organisms" (how about Yugoslavia, or Czechoslovakia under Dubcek?).
When the evidence doesn't fit Solzhenitsyn's argument -- that "good" Russia has been kidnapped by "bad" Soviet communism, that the Russian people bear no responsibility for the oppressive government that rules them, that the true salvation for the Russians lies in Russian orthodoxy -- he ignores it, in the same way that Soviet newspapers don't report production failures or the Afghan resistance to Soviet troops.
Ultimately, Solzhenitsyn is a Sovietm man, artist, and political thinker. Despite his hysterical claims to some mystical "Russian" identity, he was born one year after the revolution, was educated in Soviet schools, worked in Soviet enterprises, and wrote for a Soviet audience. Though he stood at the opposite pole ideologically from the Soviet regime, he used -- and continues to use -- its same tactics of authoritarianism, justification of the means by the end, a messianic self- confidence.
Solzhenitsyn said in a recent interview that he would go back "at once" to Russia, preferably as a national political leader, if the situation changed there. I fear if this ever came to pass, solzhenitsyn's admittedly high ideals would, like the high ideals of many of the original Russian revolutionaries, be overwhelmed by the means he would employ to attain them. Prisoners and guards speak the same language, only from different sides of the bars.
Оригинал: www.csmonitor.com
Скриншот
Солженицын: shrill; «Смертельная опасность: Чем грозит Америке плохое понимание России», Александр И. Солженицын. New York: Harper & Row. $8.95.
Не так давно критиковать Александра Солженицына было все равно, что бросать зажигательную бомбу в Мемориал Линкольна. Его огромный литературный талант и годы страданий и преследований, которые он перенес на службе своим политическим и моральным идеалам, образовали ореол вокруг его нестового и бородатого облика. Если он был непримиримым и, казалось бы, неблагодарным, незаинтересованным в стране, которая предоставила ему убежище, он заслужил это право. Он стал литературной и моральной горой Рашмор.
Но Солженицын больше уже не новый человек в Америке: более близкое знакомство может порождать нечто реальное, если не презрение. Трещины начали появляться на ранее неприступном фасаде Александра Солженицына - слушатели начали уставать от его громовых доносов на американский упадок, произнесенный со всем праведным негодованием Моисея 20-го века прямо с горы Синай. Что еще более важно, так это то, что стали выходить на поверхность многочисленные сообщения - особенно в связи с недавней публикацией его литературного мемуара «Дуб и теленок», о жестокости и неблагодарности Солженицына по отношению к тем, с кем он имел близкие отношения, даже к таким, как Александр Твардовский, редактор советского журнала «Новый мир», в котором был опубликован «Один день из жизни Ивана Денисовича», который рисковал своей жизнью, чтобы помочь ему.
Такое развенчание культурных и политических супергероев является, конечно же, американским национальным времяпрепровождением - не нужно заглядывать дальше, чем Генри Киссинджер или Джон Траволта, - но есть многое, что действительно тревожит в авторитарном и высокомерном личном и политическом стиле Солженицына. Начинает казаться, что Солженицын, сделавший карьеру из того, что бросал камни - нет, валуны - в сторону советского (и иного) гнета, может сам жить в стеклянном доме.
Последнее небольшое дополнение к растущему списку публикаций Солженицына «Смертельная опасность: Чем грозит Америке плохое понимание России», предоставит существенные новые аргументы для растущих рядов либеральных критиков писателя. В этом политическом трактате, первоначально опубликованном в журнале «Foreign Affairs», Солженицын осуждает осуждает в тоне, верно отражающем гиперболический заголовок, американскую позицию и политику в отношении Советского Союза и предупреждает американских лидеров о том, что они должны объединиться с угнетенными народами коммунистического блока, а не с их правительствами.
Профессора, дипломаты, журналисты, советники президента - все щедро получают порцию презрения от автора. К сожалению, «Смертельная опасность» написана в стиле столь резком (Майкл Николсон и Алексис Климофф дали смягченный перевод), что это отталкивает, ибо в этой статье есть много важных моментов, особенно в свете событий в Афганистане и пустой болтовни европейско-американского альянса.
Когда Солженицын пишет, что «я не политолог и не политик. Я просто художник, которого огорчают до боли ясные события и кризисы сегодняшнего дня», трудно поверить ему на слово, потому что здесь очень мало мастерства и много политики. «Смертельная опасность» наполнена крайне самоуверенными политическими суждениями, например, «тоталитаризм никогда не был реализован на практике до Ленина» (а как насчет Ивана Грозного или царя Николая I?); «"плохая" Россия исстари никогда зловеще не маячила над Европой» (а как насчет постоянного подавления Польши царской Россией?); «Коммунизм везде антинационален и всегда направлен на уничтожение того народного тела, в котором он развивается, а затем и на уничтожение соседних тел» (как насчет Югославии или Чехословакии при Дубчеке?).
Когда доказательства не соответствуют аргументу Солженицына - что «хорошая» Россия была похищена «плохим» советским коммунизмом, что русский народ не несет ответственности за деспотическое правительство, которое им правит, что истинное спасение для русских заключается в русском православии - он это игнорирует точно так же, как советские газеты не сообщают о сбоях в производстве или сопротивлении афганцев советским войскам.
В конечном счете, Солженицын - советский человек, художник и политический мыслитель. Несмотря на его истерические претензии на какую-то мистическую «русскую» идентичность, он родился через один год после революции, получал образование в советских школах, работал на советских предприятиях и писал для советской аудитории. Хотя он идеологически стоял на противоположном полюсе от советского режима, он использовал - и продолжает использовать - ту же тактику авторитаризма, то есть что «цель оправдывает средства», и уверенность в своей мессианской роли.
В недавнем интервью Солженицын сказал, что он "немедленно" вернулся бы в Россию, предпочтительно в качестве общенационального политического лидера, если бы ситуация там изменилась. Я боюсь, что если это когда-нибудь произойдет, то высокие, как многие считают, идеалы Солженицына, точно так же как и высокие идеалы многих первых русских революционеров, будут подавлены средствами, которые он использовал бы для их достижения. Заключенные и охранники говорят на одном языке, только по разные стороны решётки.
Александр Солженицын
Угодило зёрнышко промеж двух жерновов
Очерки изгнания. Часть вторая (1979 -1982)
Глава 7
ТАРАКАНЬЯ РАТЬ
...В ньшешней журналистике, в политике совершенно забыли, понятия не имеют, но даже и в литературе утеряно, что значит говорить о своих ошибках, промахах, а тем более пороках, - так не делает у них теперь никто и никогда. Оттого они ошеломлены моими признаниями в "Архипелаге" и в “Телёнке" - и вывод их только такого уровня: вот, открылись нам его пороки (а мы - насколько, оказывается, лучше его)! И ведущие во свякой травле газеты, как “Нью-Йорк тайме" и “Крисчен сайенс монитор", накидываются остервенело.
Заносчивый, безжалостный. Вероломство, хвастовство. Злословие, святошество. Его природе чуждо раскаяние. Мания величия, нападки фанатика. Невротические прелести помрачённой психики. Его психика глубоко затронута. Шизофрения. Паранойя.
Какой смык с Советами!.. Когда выгодно использовать клевету, чем эти две мировые силы, коммунизм и демократия, так уж друг от друга отличаются? Переброшенный в свободную Америку, с её цветущим, как я думал, разнообразием мнений, никак не мог я ожидать, что именно здесь буду обложен тупой и дремучей клеветой - не слабее советской! Но советской прессе хоть никто не верит, а здешней верят, - и ни один западный журналист и почти ни один "славист" не взял на себя честный труд поискать, найти: ну где-либо у меня подобное написано? сказано? а есть ли хоть гран правды в том?
Читаю рецензии дальше. - Теперь, с опубликованием “Телёнка", трудно его [Солженицына] любить. Его невозможно любить. Всё занят своим [судьбой “Архипелага"]. Запугивал честных и умных людей. Проявляет ханжеское презрение к диссидентам. Запас презрения у него неисчерпаем (“поношение" братьев Медведевых и Чалидзе). В изгнании оказался неблагодарным гостем: критикует страны, давшие ему возможность говорить. (Нет, надо только льстить им.) Нападает на приютившую его страну и на руководителей своей прежней страны. (Особенно обидно за тех барашков, за брежневских старцев!) Стремится не к уничтожению Гулага, а только - посадить туда других. Жаждущий власти. Реакционная сила. Следует примеру Ленина. Великий русский аятолла. - Левейший “Нью лидер": “Часть вины - на нашем правительстве, которое так некритически приняло Солженицына в свои объятья". - Но, может быть, всех превзошёл Макс Гельтман в еврейском журнале “Мидстрим": “Он посвящает страницы своей полной родословной... поименовав всех Солженицыных, - все крестьяне, до того, что коровьим навозом почти замараны страницы...”
Ещё в январе 1964 сказал мне Твардовский (записано): “Огромный заряд ненависти против вас". Это за первый только год, как обо мне узнали вообще! Но вот - лишь теперь я это во плоти ощутил, - и шире, чем Твардовский тогда думал.
Я написал, что в разгоне на меня американцы смыкаются с Советами? Но даже и нет. В советской прессе меня травили догматическими мёртвыми формулами, совершенно не задевающими лично, в них была машинностъ безо всякого личного чувства ко мне. А, скажем, обсуждение “Ракового корпуса" в московской писательской организации - так просто был образец терпимости, даже у неприязненных ораторов. Да даже в распаде боя на
секретариате СП меня не поносили с такой жёлчью, с такой личной страстной ненавистью, как, вот, американская образованская элита.
По-немецки: беда, бедствие, жалкое состояние - и чужбина - охватываются единым словом: das Elend.
Что ж, западная пресса меня когда-то превознесла - имеет право и развенчать. По русской пословице: на чужой стороне три года чёртом прослывёшь. У меня немного не так: сперва я перенёсся к ним как бы ангелом, но тут они быстро прозрели, и теперь уже чёртом я останусь до самого конца, не три года: Солженицын - пугало, Солженицын - вождь Правого крыла. Да тот же “Мидстрим" со всей серьёзностью и предупреждает: “Вождь с усохшим фанатизмом мирского аятоллы, хотя и более талантливый, а потому более опасный, потребует [от нас] выдержанной и длительной борьбы". (Борьбы! - заруби на носу.)
(А я-то в 1973 кончал Третье Дополнение к “Телёнку” с распалённой увереностью, что “смерть моя отрыгнётся” советским властям, “не позавидуешь". Да нисколько бы и не отрыгнулась: Запад вскоре же бы меня забыт и смерть мою простил.)
Да и как писателя - понимали тут меня когда-нибудь? Ну, до сих пор быш плохи переводы моих книг, - но вот же самый отличный перевод! Ничего не увидели. Ни одного суждения в уровень с предметом.
Но рядом с потоком записных “колумнистов” (журналистов, плодящих сотни одинаковых статей, сразу по шири американской прессы) изредка прорывались и письма читателей - и они-то увидели в “Телёнке” другое. Так, Томас Уолтерс из университета Северной Каролины: “Если писателю когда-либо приходилось искать родину в самом себе - так это Солженицын”.
Конечно, надо сделать ту поправку, что колумнистам невообразима истинная обстановка в Советском Союзе и температура тамошней борьбы. Ведь они такой борьбы никогда не испытали, им не вообразить, что она бывает горячей и быстрей военной. Им не узнать, что с меньшей устремлённостью и не пробить бетонной стены. Американская публика беспечно не ведает силы и беспощадности того врага. Надо было мне пережить этот поединок с Драконом, чтобы через 10 лет в стране легкопёрых журналистов услышать упрёки, что я дрался против ГБ неблагородно!
Но и те из них, кто был в Советском Союзе и мог бы что-то усвоить, - не усвоили. К навирным речам присоединил свою рецензию и знакомый нам Роберт Кайзер. Он кроме того искусился выступить как “личный свидетель”: и как моя книга одностороння, но и более: “в важных отношениях книга просто нечестна, о чём я могу из первых рук свидетельствовать”. И какие ж это “важные отношения”? А вот. В “Телёнке” написано: “Американские корреспонденты [Кайзер и Смит] пришли ко мне без телефонного звонка” (то есть, по тексту ясно: чтобы ГБ из телефона не знало об интервью заранее, и тем более дня и часа его). И этот человек, ведь поживший под московским надзором, теперь притворяется непонимающим: “Выходит дело, мы просто зашли к нему, когда на самом деле мы пришли после сложной подготовки. Он планировал это интервью по крайней мере два месяца, что, по-видимому, хочет скрыть в своих мемуарах”. (Но что видно каждому, кто прочёл это место в “Телёнке” открытыми глазами.) А раз одно такое искажение, то - “я опасаюсь, что и многие эпизоды в книге искажены, чтобы служить полемическим целям Солженицына”.
Тут я (впрочем, с опозданием в год, лишь когда прочёл) не удержался, написал Кайзеру письмо: зачем уж такая личная недобросовестность? А что ж, был телефонный звонок? - ведь не было. Неужели ж Кайзеру не ясно, что речь идёт только о предохранении от КГБ? Если это не заведомая недобросовестность - прошу публично и в тех же газетах исправиться. (Уж не стал ему пенять ещё: в 1977 в “Вашингтон пост” он самовольно приписал мне, да в кавычках, как цитату, восхищение президентом Картером, которого я никогда не выражал. Этика американского журналиста? -
надо сделать приятное новому демократическому президенту?)
Но разве они умеют исправляться, извиняться? Разве крупный американский журналист чтит себя чем-нибудь меньше, чем апостол Павел? Кайзер ответил: “Я согласен, ни одни факт в вашем отчёте не неправилен. Но что я написал в рецензии - это то, во что я верю. Я должен остаться верен
своим убеждениям и не вижу причин извиняться”.
Итак, оставайтесь, читатели, при “живом свидетельстве”, что “книга во многих отношениях нечестна”... И в руках таких созерцателей, гостящих в Москве, - судьбы тех, кто поднимается против всесильной власти!
И уж скажешь: зачем было “Телёнка” издавать в Штатах? Обошлись бы они без него, а мы без них.
Однако, сколько бы ни было искажений в этом злом налёте - а не может быть, чтобы совсем без правды? Что-то они увидели со стороны, какая-то правда да есть, отчего б на ней не поучиться?
Вот, читаю: “Описывает Твардовского с циничной неблагодарностью". - И хором: жесток к Твардовскому!
Очунаюсь: да может, эта пустоголоснца в чём-то и наставительна? Жесток? Да, повороты жестокости были: скрывался от А. Т. порою сам, почти всегда скрывал свои предполагаемые удары. Жестоко - но как было биться иначе? Лишь чуть расслабься в чём одном, даже малом, - и бок открыт, и бой проигран. Однако: рисовал я Твардовского в “Телёнке" с чистым и расположенным сердцем, и оттуда никак нельзя вынести дурно о нём.
Вот пишут: “Жажда отмщения [за жертвы Гулага], всегда жившая в Солженицыне, затмила в его трудах всякое различие между политикой и литературой". “Всякое" уж не всякое, но отчасти и затмила, да. Эта непомерная доля политики в литературе - надо бы от неё к старости освобождаться.
Или вот: “неблагодарен к друзьям". Они-то не читали “Невидимок” и друзей моих истинных не знают, они зачисляют ко мне в друзья Чалидзе и братцев Медведевых, - но я прочитываю: какое ни обезумне боя было и какая ни гонка конспиративного писания - а должен был я искать силы души и время, чтобы смягчать наши крутые провороты для моих друзей и тайных сотрудников. Мог бы быть я позаботливей к ним. Да, отдаюсь борьбе настолько, что забываю смягчить, где и надо бы. (К Александру Яшин}' в больницу - ведь опоздал...) И как бы - к концу жизни помягчеть и уравновесить что-то в прошлом, и всё в будущем?
А пожалуй, наиболее единодушно поражалась и возмущалась американская критика: как это я могу быть так уверен в своей правоте? Ведь известно, что для всяких мнений о всяком деле может существовать лишь равновесие, текучий плюрализм, “фифти-фнфти", - и никто не владеет истиной, да и быть её в природе не может, все идеи имеют равные права! А раз у меня такая уверенность - так значит воображает себя мессией.
Тут - пропастный разрыв между мнрочувствием западного Просвещения и мирочувствием христианским. А по-нашему, а по-моему: убеждённость человека, что он нашёл правоту, - нормальное человеческое состояние. Да без него - как же можно действовать? Напротив, это болезненное состояние мира: потерять ориентиры, что и зачем делается. Сознание, что жизнью своей служишь воле Бога, - здоровое сознание всякого человека, понимающего Бога простым, отнюдь не гордостным сердцем.
Но не только личным ошельмованием проявилась американская критика к “Телёнку", всё же иногда она вспоминала, что считается “литературной". Так вот. Книга - бессвязна. Политический дневник. Мало нового. Ему, по-видимому, нечего больше сказать, а мы не заинтересованы получать от него дальнейшие сказания. Атавистический лексикон. Гибридная проза.
В лужу глядеться - на себя не походить.
На этом пути впредь и надо ждать главных усилий эмигрантско-американской образованщины: доказать, что я мелкий писатель, - это был морок, что приняли за крупного. Образованщине не снести, что появился крупный писатель - а не из её рядов, не с её направлением мозгов. И уж как кинулись перебирать, искать мне “антипода”, сколько в разных местах покозырено: то - “антипод Солженицына Зиновьев”, то - “антипод Гроссман", то - “антипод Синявский", то “антипод Бродский", то даже - Копелев “антипод", и это ещё не всё.
На Старой Площади тоже ведь рыскали найти мне “антипода" в советской литературе - да так и не нашли.
Но от враждебности ко мне американской прессы я не страдаю - потомe что не нуждаюсь в ней печататься, через неё обращаться. Впрочем, и нельзя сказать, чтобы я нисколько не повлиял на Америку за эти годы. Ещё в 1975 и в 1978 мои слова звучали тут дерзким вызовом и “Голос Америки" цензуровал меня, чтобы эти ужасные слова не попали в русские уши, - а вот стал Рейган у власти, и сам цитирует меня иногда; за ним и государственные лица (или даже, совсем бесстыдно, и обернувшиеся журналисты) повторяют меня тогдашнего почти и дословно.
Так теперь-то мне и выступать? - Нет, теперь, когда исправляется их позорная уступчивость против коммунизма, - теперь необходимость в моих речах и отпала.
Слава Богу, при накопленном жизненном материале не нуждаешься окунаться в среду, куда случайно заброшен. И не в газетном информационном потоке живёт писатель, совсем на других глубинах, не нуждается заглатывать эту избыточную шелуху Только слежу по радио за мировыми событиями, да какая газетная вырезка особенно нужна - ту обычно мне присылают.
А всё ж иногда и взбеленишься. В июле 1980 прислали мне статейку из “Крисчен сайенс монитор” (“Обозреватель христианской науки”!) - ядовитой лево-либеральной газеты, из самых влиятельных в Штатах; бостонская, тут по соседству, когда-то просила у меня обстоятельное интервью, я не дал. Теперь там некий Харлоу Робинсон под заголовком: “Солженицын - пронзительно” (или “назойливо”, - орёт, значит) печатает: “Солженицын сказал в последнем интервью, что он тотчас бы возвратился в Россию, предпочтительно как национальный политический лидер". Ну, что за мерзавцы? Уж гавкают на меня, как хотят; - чёрт с вами, гавкайте. Но - “сказал”, наглость какова! И не говорит, и в мыслях такого нет. Итак, что делать? Отвлекаться, писать опровержение: “Ваша высоко интеллектуальная газета имеет полное право не знать русской истории и не понимать условий советской жизни, - (это - об остальной их статье), - но не имеет права печатать ложь... Прошу напечатать моё письмо, а от автора жду публичного извинения”.
А не напечатают? - не буду ж я с ними судиться, суд - вообще не дело человека, тем более - писателя. Так и присохнет.
Прошло три недели - молчат. Нет угомону, снова писать: “...Должен ли я заключить, что вы отказываетесь поместить моё опровержение - и я свободен в других мерах общественного опубликования об этой подделке?” (На самом деле - ну конечно ничего не буду нет сил этим заниматься.) Ответ главного редактора! - ах, я к сожалению был на вакациях, когда пришло ваше первое письмо... Мы безуспешно связывались с мистером Робинсоном, чтобы получить от него желаемый комментарий. (Они сами - не могут проверить, что в интервью в “Нью-Йорк тайме” не было ни таких моих, ни хотя бы подобных слов...) Наконец ещё через месяц печатают моё письмо в отделе “читатели пишут”, тут - и реплика Робинсона: “предпочтитечьно как национальный политический лидер” - была его [Робинсона] собственная дополнительная интерпретация, и он сожалеет.
И весь эпизод не стоит растёртого плевка - и на это надо тратить время и внимание. А разве по всей необъятной мировой печати утонишься? будешь опровергать? - Тысячерожая газетная ложь.
Источник: www.nm1925.ru
См. также:
- Александр Солженицын. Чем грозит Америке плохое понимание России. Статья для журнала «Foreign Affairs». Вермонт, февраль 1980 // Солженицын А.И. Публицистика: В 3 т. Т. 1. - Ярославль: Верх.-Волж. кн. изд-во, 1995. - Т. 1: Статьи и речи. - 1995. С. 336-381. PDF
КРАТКИЕ ПОЯСНЕНИЯ. "Чем грозит Америке плохое понимание России. - Статья написана для американского журнала «Foreign Affairs». Начата в ноябре 1979, закончена в январе 1980. Английский текст напечатан в журнале «Foreign Affairs» (vol. 58, № 4, Spring 1980) и затем отдельной книжкой (The Mortal Danger. New York: Harper & Row, 1980). Вышла отдельными изданиями во Франции и Западной Германии. По-русски первая журнальная публикация - «Вестник РХД», 1980, № 131. В России напечатан отрывок из статьи в саратовском журнале «Волжские новости», 1990, № 9." (Составление и пояснения Натальи Дмитриевны Солженицыной)
- Christian Science Monitor // Википедия
Christian Science Monitor (по-русски - «Крисчен Сайенс Монитор»[2]) - международная газета, публикуемая ежедневно в Интернете, с понедельника по пятницу, и еженедельно в печатном виде. Была основана в 1908 году Мэри Бейкер Эдди, основательницей Церкви христианской науки.
КСМ освещает международные новости и текущие события из жизни Соединённых Штатов. Газета содержит ежедневные религиозные статьи на полосе «Домашний форум», но заявляет, что они не являются платформой для обращения в веру[3]. <...>
- 1980-февраль: Чем грозит Америке плохое понимание России // voiks
Christian Science Publishing Society, Boston Massachusetts
July 14, 1980 | By Harlow Robinson, Harlow Robinson is a free-lance reviewer.
Solzhenitsyn: shrill
The Mortal Danger: How Misconceptions About Russia Imperil America, by Aleksandr I. Solzhenitsyn. New York: Harper & Row. $8.95.
Not so long ago, criticizing Aleksandr Solzhenitsyn was like throwing a firebomb at the Lincoln Memorial. His enormous literary talent, and the years of suffering and persecution he endured in the service of his political and moral ideals, formed a halo around his fierce and bearded visage. If he was intransigent and seemingly ungrateful, uninterested in the country that gave him asylum, he had earned the right. He became a literary and moral Mt. Rushmore.
But Solzhenitsyn is no longer a newcomer to America: familiarity can breed reality, if not contempt. Cracks have begun to appear in the previously unassailable facade of aleksandr Solzhenitsyn -- listeners have begun to tire of his thundering denunciations of American decadence, delivered with all the righteous indignation of a 20th-century Moses just down from Sinai. Even more important, numerous reports have begun to surface -- especially in connection with a recent publication of his literary memoir, "The Oak and the Calf," of Solzhenitsyn's cruelty and ingratitude toward those with whom he had close relationships, even toward those, like Alexander Tvardovsky, editor of the Soviet journal Novy Mir, in which "One Day in the Life of Ivan Denisovich" was published, who had risked their lives to help him.
Such debunking of cultural and political superheroes is, of course, an American national pastime -- one need look no further than Henry Kissinger or John Travolta -- but there is much that is genuinely disturbing in Solzhenitsyn's authoritarian and arrogant personal and political style. It begins to seem that Solzhenitsyn, who has made a career of throwing rocks -- no, boulders -- at Soviet (and other) oppression may himself live in a glass house.
The latest slim addition to Solzhenitsyn's burgeoning list of publications, "The Mortal Danger: How Misconceptions About Russia Imperil America," will provide substantial new ammunition to the growing ranks of the writer's liberal critics. In this political tract, originally published in the journal Foreign Affairs, Solzhenitsyn denounces, in a tone properly reflecting the hyperbolic title, American attitudes and policies toward the Soviet Union, and warns American leaders that they must ally themselves with the oppressed peoples of the Communist bloc, and not with their governments.
Professors, diplomats, journalists, presidential advisers -- all receive a generous share of the author's scorn. It is unfortunate that "The Mortal Danger" is written in a style so strident (translated smoothly by Michael Nicholson and Alexis Klimoff) as to be off- putting, for there are many valid points in this article, especially in light of Afghanistan and the waffling of the European-American alliance.
When Solzhenitsyn writes that "I am neither a political scientist nor a politician. I am simply an artist who is distressed by the painfully clear events and crises of today," it is difficult to take him at his word, for there is precious little artistry here and plenty of politics. "The Mortal Danger" is filled with highly opinionated political judgment, like "it was not until Lenin that totalitarianism was ever actually implemented" (how about Ivan the Terrible or Czar Nicholas I?); "the 'bad' Russia of old never loomed ominously over Europe" (how about czarist Russia's continual oppression of Poland?); "Communism is everywhere inimical to the national welfare, invariably striving to destroy the national organism in which it is developing, before moving on to destroy adjacent organisms" (how about Yugoslavia, or Czechoslovakia under Dubcek?).
When the evidence doesn't fit Solzhenitsyn's argument -- that "good" Russia has been kidnapped by "bad" Soviet communism, that the Russian people bear no responsibility for the oppressive government that rules them, that the true salvation for the Russians lies in Russian orthodoxy -- he ignores it, in the same way that Soviet newspapers don't report production failures or the Afghan resistance to Soviet troops.
Ultimately, Solzhenitsyn is a Sovietm man, artist, and political thinker. Despite his hysterical claims to some mystical "Russian" identity, he was born one year after the revolution, was educated in Soviet schools, worked in Soviet enterprises, and wrote for a Soviet audience. Though he stood at the opposite pole ideologically from the Soviet regime, he used -- and continues to use -- its same tactics of authoritarianism, justification of the means by the end, a messianic self- confidence.
Solzhenitsyn said in a recent interview that he would go back "at once" to Russia, preferably as a national political leader, if the situation changed there. I fear if this ever came to pass, solzhenitsyn's admittedly high ideals would, like the high ideals of many of the original Russian revolutionaries, be overwhelmed by the means he would employ to attain them. Prisoners and guards speak the same language, only from different sides of the bars.
Оригинал: www.csmonitor.com
Скриншот
Солженицын: shrill; «Смертельная опасность: Чем грозит Америке плохое понимание России», Александр И. Солженицын. New York: Harper & Row. $8.95.
Не так давно критиковать Александра Солженицына было все равно, что бросать зажигательную бомбу в Мемориал Линкольна. Его огромный литературный талант и годы страданий и преследований, которые он перенес на службе своим политическим и моральным идеалам, образовали ореол вокруг его нестового и бородатого облика. Если он был непримиримым и, казалось бы, неблагодарным, незаинтересованным в стране, которая предоставила ему убежище, он заслужил это право. Он стал литературной и моральной горой Рашмор.
Но Солженицын больше уже не новый человек в Америке: более близкое знакомство может порождать нечто реальное, если не презрение. Трещины начали появляться на ранее неприступном фасаде Александра Солженицына - слушатели начали уставать от его громовых доносов на американский упадок, произнесенный со всем праведным негодованием Моисея 20-го века прямо с горы Синай. Что еще более важно, так это то, что стали выходить на поверхность многочисленные сообщения - особенно в связи с недавней публикацией его литературного мемуара «Дуб и теленок», о жестокости и неблагодарности Солженицына по отношению к тем, с кем он имел близкие отношения, даже к таким, как Александр Твардовский, редактор советского журнала «Новый мир», в котором был опубликован «Один день из жизни Ивана Денисовича», который рисковал своей жизнью, чтобы помочь ему.
Такое развенчание культурных и политических супергероев является, конечно же, американским национальным времяпрепровождением - не нужно заглядывать дальше, чем Генри Киссинджер или Джон Траволта, - но есть многое, что действительно тревожит в авторитарном и высокомерном личном и политическом стиле Солженицына. Начинает казаться, что Солженицын, сделавший карьеру из того, что бросал камни - нет, валуны - в сторону советского (и иного) гнета, может сам жить в стеклянном доме.
Последнее небольшое дополнение к растущему списку публикаций Солженицына «Смертельная опасность: Чем грозит Америке плохое понимание России», предоставит существенные новые аргументы для растущих рядов либеральных критиков писателя. В этом политическом трактате, первоначально опубликованном в журнале «Foreign Affairs», Солженицын осуждает осуждает в тоне, верно отражающем гиперболический заголовок, американскую позицию и политику в отношении Советского Союза и предупреждает американских лидеров о том, что они должны объединиться с угнетенными народами коммунистического блока, а не с их правительствами.
Профессора, дипломаты, журналисты, советники президента - все щедро получают порцию презрения от автора. К сожалению, «Смертельная опасность» написана в стиле столь резком (Майкл Николсон и Алексис Климофф дали смягченный перевод), что это отталкивает, ибо в этой статье есть много важных моментов, особенно в свете событий в Афганистане и пустой болтовни европейско-американского альянса.
Когда Солженицын пишет, что «я не политолог и не политик. Я просто художник, которого огорчают до боли ясные события и кризисы сегодняшнего дня», трудно поверить ему на слово, потому что здесь очень мало мастерства и много политики. «Смертельная опасность» наполнена крайне самоуверенными политическими суждениями, например, «тоталитаризм никогда не был реализован на практике до Ленина» (а как насчет Ивана Грозного или царя Николая I?); «"плохая" Россия исстари никогда зловеще не маячила над Европой» (а как насчет постоянного подавления Польши царской Россией?); «Коммунизм везде антинационален и всегда направлен на уничтожение того народного тела, в котором он развивается, а затем и на уничтожение соседних тел» (как насчет Югославии или Чехословакии при Дубчеке?).
Когда доказательства не соответствуют аргументу Солженицына - что «хорошая» Россия была похищена «плохим» советским коммунизмом, что русский народ не несет ответственности за деспотическое правительство, которое им правит, что истинное спасение для русских заключается в русском православии - он это игнорирует точно так же, как советские газеты не сообщают о сбоях в производстве или сопротивлении афганцев советским войскам.
В конечном счете, Солженицын - советский человек, художник и политический мыслитель. Несмотря на его истерические претензии на какую-то мистическую «русскую» идентичность, он родился через один год после революции, получал образование в советских школах, работал на советских предприятиях и писал для советской аудитории. Хотя он идеологически стоял на противоположном полюсе от советского режима, он использовал - и продолжает использовать - ту же тактику авторитаризма, то есть что «цель оправдывает средства», и уверенность в своей мессианской роли.
В недавнем интервью Солженицын сказал, что он "немедленно" вернулся бы в Россию, предпочтительно в качестве общенационального политического лидера, если бы ситуация там изменилась. Я боюсь, что если это когда-нибудь произойдет, то высокие, как многие считают, идеалы Солженицына, точно так же как и высокие идеалы многих первых русских революционеров, будут подавлены средствами, которые он использовал бы для их достижения. Заключенные и охранники говорят на одном языке, только по разные стороны решётки.
Александр Солженицын
Угодило зёрнышко промеж двух жерновов
Очерки изгнания. Часть вторая (1979 -1982)
Глава 7
ТАРАКАНЬЯ РАТЬ
...В ньшешней журналистике, в политике совершенно забыли, понятия не имеют, но даже и в литературе утеряно, что значит говорить о своих ошибках, промахах, а тем более пороках, - так не делает у них теперь никто и никогда. Оттого они ошеломлены моими признаниями в "Архипелаге" и в “Телёнке" - и вывод их только такого уровня: вот, открылись нам его пороки (а мы - насколько, оказывается, лучше его)! И ведущие во свякой травле газеты, как “Нью-Йорк тайме" и “Крисчен сайенс монитор", накидываются остервенело.
Заносчивый, безжалостный. Вероломство, хвастовство. Злословие, святошество. Его природе чуждо раскаяние. Мания величия, нападки фанатика. Невротические прелести помрачённой психики. Его психика глубоко затронута. Шизофрения. Паранойя.
Какой смык с Советами!.. Когда выгодно использовать клевету, чем эти две мировые силы, коммунизм и демократия, так уж друг от друга отличаются? Переброшенный в свободную Америку, с её цветущим, как я думал, разнообразием мнений, никак не мог я ожидать, что именно здесь буду обложен тупой и дремучей клеветой - не слабее советской! Но советской прессе хоть никто не верит, а здешней верят, - и ни один западный журналист и почти ни один "славист" не взял на себя честный труд поискать, найти: ну где-либо у меня подобное написано? сказано? а есть ли хоть гран правды в том?
Читаю рецензии дальше. - Теперь, с опубликованием “Телёнка", трудно его [Солженицына] любить. Его невозможно любить. Всё занят своим [судьбой “Архипелага"]. Запугивал честных и умных людей. Проявляет ханжеское презрение к диссидентам. Запас презрения у него неисчерпаем (“поношение" братьев Медведевых и Чалидзе). В изгнании оказался неблагодарным гостем: критикует страны, давшие ему возможность говорить. (Нет, надо только льстить им.) Нападает на приютившую его страну и на руководителей своей прежней страны. (Особенно обидно за тех барашков, за брежневских старцев!) Стремится не к уничтожению Гулага, а только - посадить туда других. Жаждущий власти. Реакционная сила. Следует примеру Ленина. Великий русский аятолла. - Левейший “Нью лидер": “Часть вины - на нашем правительстве, которое так некритически приняло Солженицына в свои объятья". - Но, может быть, всех превзошёл Макс Гельтман в еврейском журнале “Мидстрим": “Он посвящает страницы своей полной родословной... поименовав всех Солженицыных, - все крестьяне, до того, что коровьим навозом почти замараны страницы...”
Ещё в январе 1964 сказал мне Твардовский (записано): “Огромный заряд ненависти против вас". Это за первый только год, как обо мне узнали вообще! Но вот - лишь теперь я это во плоти ощутил, - и шире, чем Твардовский тогда думал.
Я написал, что в разгоне на меня американцы смыкаются с Советами? Но даже и нет. В советской прессе меня травили догматическими мёртвыми формулами, совершенно не задевающими лично, в них была машинностъ безо всякого личного чувства ко мне. А, скажем, обсуждение “Ракового корпуса" в московской писательской организации - так просто был образец терпимости, даже у неприязненных ораторов. Да даже в распаде боя на
секретариате СП меня не поносили с такой жёлчью, с такой личной страстной ненавистью, как, вот, американская образованская элита.
По-немецки: беда, бедствие, жалкое состояние - и чужбина - охватываются единым словом: das Elend.
Что ж, западная пресса меня когда-то превознесла - имеет право и развенчать. По русской пословице: на чужой стороне три года чёртом прослывёшь. У меня немного не так: сперва я перенёсся к ним как бы ангелом, но тут они быстро прозрели, и теперь уже чёртом я останусь до самого конца, не три года: Солженицын - пугало, Солженицын - вождь Правого крыла. Да тот же “Мидстрим" со всей серьёзностью и предупреждает: “Вождь с усохшим фанатизмом мирского аятоллы, хотя и более талантливый, а потому более опасный, потребует [от нас] выдержанной и длительной борьбы". (Борьбы! - заруби на носу.)
(А я-то в 1973 кончал Третье Дополнение к “Телёнку” с распалённой увереностью, что “смерть моя отрыгнётся” советским властям, “не позавидуешь". Да нисколько бы и не отрыгнулась: Запад вскоре же бы меня забыт и смерть мою простил.)
Да и как писателя - понимали тут меня когда-нибудь? Ну, до сих пор быш плохи переводы моих книг, - но вот же самый отличный перевод! Ничего не увидели. Ни одного суждения в уровень с предметом.
Но рядом с потоком записных “колумнистов” (журналистов, плодящих сотни одинаковых статей, сразу по шири американской прессы) изредка прорывались и письма читателей - и они-то увидели в “Телёнке” другое. Так, Томас Уолтерс из университета Северной Каролины: “Если писателю когда-либо приходилось искать родину в самом себе - так это Солженицын”.
Конечно, надо сделать ту поправку, что колумнистам невообразима истинная обстановка в Советском Союзе и температура тамошней борьбы. Ведь они такой борьбы никогда не испытали, им не вообразить, что она бывает горячей и быстрей военной. Им не узнать, что с меньшей устремлённостью и не пробить бетонной стены. Американская публика беспечно не ведает силы и беспощадности того врага. Надо было мне пережить этот поединок с Драконом, чтобы через 10 лет в стране легкопёрых журналистов услышать упрёки, что я дрался против ГБ неблагородно!
Но и те из них, кто был в Советском Союзе и мог бы что-то усвоить, - не усвоили. К навирным речам присоединил свою рецензию и знакомый нам Роберт Кайзер. Он кроме того искусился выступить как “личный свидетель”: и как моя книга одностороння, но и более: “в важных отношениях книга просто нечестна, о чём я могу из первых рук свидетельствовать”. И какие ж это “важные отношения”? А вот. В “Телёнке” написано: “Американские корреспонденты [Кайзер и Смит] пришли ко мне без телефонного звонка” (то есть, по тексту ясно: чтобы ГБ из телефона не знало об интервью заранее, и тем более дня и часа его). И этот человек, ведь поживший под московским надзором, теперь притворяется непонимающим: “Выходит дело, мы просто зашли к нему, когда на самом деле мы пришли после сложной подготовки. Он планировал это интервью по крайней мере два месяца, что, по-видимому, хочет скрыть в своих мемуарах”. (Но что видно каждому, кто прочёл это место в “Телёнке” открытыми глазами.) А раз одно такое искажение, то - “я опасаюсь, что и многие эпизоды в книге искажены, чтобы служить полемическим целям Солженицына”.
Тут я (впрочем, с опозданием в год, лишь когда прочёл) не удержался, написал Кайзеру письмо: зачем уж такая личная недобросовестность? А что ж, был телефонный звонок? - ведь не было. Неужели ж Кайзеру не ясно, что речь идёт только о предохранении от КГБ? Если это не заведомая недобросовестность - прошу публично и в тех же газетах исправиться. (Уж не стал ему пенять ещё: в 1977 в “Вашингтон пост” он самовольно приписал мне, да в кавычках, как цитату, восхищение президентом Картером, которого я никогда не выражал. Этика американского журналиста? -
надо сделать приятное новому демократическому президенту?)
Но разве они умеют исправляться, извиняться? Разве крупный американский журналист чтит себя чем-нибудь меньше, чем апостол Павел? Кайзер ответил: “Я согласен, ни одни факт в вашем отчёте не неправилен. Но что я написал в рецензии - это то, во что я верю. Я должен остаться верен
своим убеждениям и не вижу причин извиняться”.
Итак, оставайтесь, читатели, при “живом свидетельстве”, что “книга во многих отношениях нечестна”... И в руках таких созерцателей, гостящих в Москве, - судьбы тех, кто поднимается против всесильной власти!
И уж скажешь: зачем было “Телёнка” издавать в Штатах? Обошлись бы они без него, а мы без них.
Однако, сколько бы ни было искажений в этом злом налёте - а не может быть, чтобы совсем без правды? Что-то они увидели со стороны, какая-то правда да есть, отчего б на ней не поучиться?
Вот, читаю: “Описывает Твардовского с циничной неблагодарностью". - И хором: жесток к Твардовскому!
Очунаюсь: да может, эта пустоголоснца в чём-то и наставительна? Жесток? Да, повороты жестокости были: скрывался от А. Т. порою сам, почти всегда скрывал свои предполагаемые удары. Жестоко - но как было биться иначе? Лишь чуть расслабься в чём одном, даже малом, - и бок открыт, и бой проигран. Однако: рисовал я Твардовского в “Телёнке" с чистым и расположенным сердцем, и оттуда никак нельзя вынести дурно о нём.
Вот пишут: “Жажда отмщения [за жертвы Гулага], всегда жившая в Солженицыне, затмила в его трудах всякое различие между политикой и литературой". “Всякое" уж не всякое, но отчасти и затмила, да. Эта непомерная доля политики в литературе - надо бы от неё к старости освобождаться.
Или вот: “неблагодарен к друзьям". Они-то не читали “Невидимок” и друзей моих истинных не знают, они зачисляют ко мне в друзья Чалидзе и братцев Медведевых, - но я прочитываю: какое ни обезумне боя было и какая ни гонка конспиративного писания - а должен был я искать силы души и время, чтобы смягчать наши крутые провороты для моих друзей и тайных сотрудников. Мог бы быть я позаботливей к ним. Да, отдаюсь борьбе настолько, что забываю смягчить, где и надо бы. (К Александру Яшин}' в больницу - ведь опоздал...) И как бы - к концу жизни помягчеть и уравновесить что-то в прошлом, и всё в будущем?
А пожалуй, наиболее единодушно поражалась и возмущалась американская критика: как это я могу быть так уверен в своей правоте? Ведь известно, что для всяких мнений о всяком деле может существовать лишь равновесие, текучий плюрализм, “фифти-фнфти", - и никто не владеет истиной, да и быть её в природе не может, все идеи имеют равные права! А раз у меня такая уверенность - так значит воображает себя мессией.
Тут - пропастный разрыв между мнрочувствием западного Просвещения и мирочувствием христианским. А по-нашему, а по-моему: убеждённость человека, что он нашёл правоту, - нормальное человеческое состояние. Да без него - как же можно действовать? Напротив, это болезненное состояние мира: потерять ориентиры, что и зачем делается. Сознание, что жизнью своей служишь воле Бога, - здоровое сознание всякого человека, понимающего Бога простым, отнюдь не гордостным сердцем.
Но не только личным ошельмованием проявилась американская критика к “Телёнку", всё же иногда она вспоминала, что считается “литературной". Так вот. Книга - бессвязна. Политический дневник. Мало нового. Ему, по-видимому, нечего больше сказать, а мы не заинтересованы получать от него дальнейшие сказания. Атавистический лексикон. Гибридная проза.
В лужу глядеться - на себя не походить.
На этом пути впредь и надо ждать главных усилий эмигрантско-американской образованщины: доказать, что я мелкий писатель, - это был морок, что приняли за крупного. Образованщине не снести, что появился крупный писатель - а не из её рядов, не с её направлением мозгов. И уж как кинулись перебирать, искать мне “антипода”, сколько в разных местах покозырено: то - “антипод Солженицына Зиновьев”, то - “антипод Гроссман", то - “антипод Синявский", то “антипод Бродский", то даже - Копелев “антипод", и это ещё не всё.
На Старой Площади тоже ведь рыскали найти мне “антипода" в советской литературе - да так и не нашли.
Но от враждебности ко мне американской прессы я не страдаю - потомe что не нуждаюсь в ней печататься, через неё обращаться. Впрочем, и нельзя сказать, чтобы я нисколько не повлиял на Америку за эти годы. Ещё в 1975 и в 1978 мои слова звучали тут дерзким вызовом и “Голос Америки" цензуровал меня, чтобы эти ужасные слова не попали в русские уши, - а вот стал Рейган у власти, и сам цитирует меня иногда; за ним и государственные лица (или даже, совсем бесстыдно, и обернувшиеся журналисты) повторяют меня тогдашнего почти и дословно.
Так теперь-то мне и выступать? - Нет, теперь, когда исправляется их позорная уступчивость против коммунизма, - теперь необходимость в моих речах и отпала.
Слава Богу, при накопленном жизненном материале не нуждаешься окунаться в среду, куда случайно заброшен. И не в газетном информационном потоке живёт писатель, совсем на других глубинах, не нуждается заглатывать эту избыточную шелуху Только слежу по радио за мировыми событиями, да какая газетная вырезка особенно нужна - ту обычно мне присылают.
А всё ж иногда и взбеленишься. В июле 1980 прислали мне статейку из “Крисчен сайенс монитор” (“Обозреватель христианской науки”!) - ядовитой лево-либеральной газеты, из самых влиятельных в Штатах; бостонская, тут по соседству, когда-то просила у меня обстоятельное интервью, я не дал. Теперь там некий Харлоу Робинсон под заголовком: “Солженицын - пронзительно” (или “назойливо”, - орёт, значит) печатает: “Солженицын сказал в последнем интервью, что он тотчас бы возвратился в Россию, предпочтительно как национальный политический лидер". Ну, что за мерзавцы? Уж гавкают на меня, как хотят; - чёрт с вами, гавкайте. Но - “сказал”, наглость какова! И не говорит, и в мыслях такого нет. Итак, что делать? Отвлекаться, писать опровержение: “Ваша высоко интеллектуальная газета имеет полное право не знать русской истории и не понимать условий советской жизни, - (это - об остальной их статье), - но не имеет права печатать ложь... Прошу напечатать моё письмо, а от автора жду публичного извинения”.
А не напечатают? - не буду ж я с ними судиться, суд - вообще не дело человека, тем более - писателя. Так и присохнет.
Прошло три недели - молчат. Нет угомону, снова писать: “...Должен ли я заключить, что вы отказываетесь поместить моё опровержение - и я свободен в других мерах общественного опубликования об этой подделке?” (На самом деле - ну конечно ничего не буду нет сил этим заниматься.) Ответ главного редактора! - ах, я к сожалению был на вакациях, когда пришло ваше первое письмо... Мы безуспешно связывались с мистером Робинсоном, чтобы получить от него желаемый комментарий. (Они сами - не могут проверить, что в интервью в “Нью-Йорк тайме” не было ни таких моих, ни хотя бы подобных слов...) Наконец ещё через месяц печатают моё письмо в отделе “читатели пишут”, тут - и реплика Робинсона: “предпочтитечьно как национальный политический лидер” - была его [Робинсона] собственная дополнительная интерпретация, и он сожалеет.
И весь эпизод не стоит растёртого плевка - и на это надо тратить время и внимание. А разве по всей необъятной мировой печати утонишься? будешь опровергать? - Тысячерожая газетная ложь.
Источник: www.nm1925.ru
См. также:
- Александр Солженицын. Чем грозит Америке плохое понимание России. Статья для журнала «Foreign Affairs». Вермонт, февраль 1980 // Солженицын А.И. Публицистика: В 3 т. Т. 1. - Ярославль: Верх.-Волж. кн. изд-во, 1995. - Т. 1: Статьи и речи. - 1995. С. 336-381. PDF
КРАТКИЕ ПОЯСНЕНИЯ. "Чем грозит Америке плохое понимание России. - Статья написана для американского журнала «Foreign Affairs». Начата в ноябре 1979, закончена в январе 1980. Английский текст напечатан в журнале «Foreign Affairs» (vol. 58, № 4, Spring 1980) и затем отдельной книжкой (The Mortal Danger. New York: Harper & Row, 1980). Вышла отдельными изданиями во Франции и Западной Германии. По-русски первая журнальная публикация - «Вестник РХД», 1980, № 131. В России напечатан отрывок из статьи в саратовском журнале «Волжские новости», 1990, № 9." (Составление и пояснения Натальи Дмитриевны Солженицыной)
- Christian Science Monitor // Википедия
Christian Science Monitor (по-русски - «Крисчен Сайенс Монитор»[2]) - международная газета, публикуемая ежедневно в Интернете, с понедельника по пятницу, и еженедельно в печатном виде. Была основана в 1908 году Мэри Бейкер Эдди, основательницей Церкви христианской науки.
КСМ освещает международные новости и текущие события из жизни Соединённых Штатов. Газета содержит ежедневные религиозные статьи на полосе «Домашний форум», но заявляет, что они не являются платформой для обращения в веру[3]. <...>
- 1980-февраль: Чем грозит Америке плохое понимание России // voiks