О Горенштейне и других
16 Февраль 2017 | Юрий Векслер
О Горенштейне и других
Кадр из документального фильма Юрия Векслера "Место Горенштейна"
Бенедикт Сарнов: первая публикация литературного интервью 2012 года
Литературный критик Бенедикт Сарнов (1927-2014) хотел написать о творчестве Фридриха Горенштейна, но не успел. Может быть, потому, что и для него предмет был слишком сложен. В 2011 году он дал согласие написать короткое предисловие для серии книг Горенштейна в издательстве «Азбука». Сказал: «Я напишу коротко, личностно и тем не менее общо». Но потом отказался, так как издательство торопило, хотело текст к сроку, к которому он, как ему показалось, мог не успеть. Но интервью, слава Богу, дать успел.
В самом начале разговора, который происходил у Бенедикта Михайловича дома, я рассказал ему следующую историю: в процессе работы над фильмом о Горенштейне я нашел его интервью кинорежиссеру Савве Кулишу. Там Кулиш представляет Горенштейна и произносит: «Знаменитый русский писатель…» Неожиданно Горенштейн с иронической улыбкой поправляет его, и говорит: «Скажи лучше русскоязычный». И это Горенштейн, который всю жизнь отстаивал свое право называться именно русским писателем!. Что привело его, так сказать, к «сдаче позиций»? Исход еврейства из России и других стран СНГ, что? Сарнов рассмеялся, и долго потом не переставал улыбаться.
- Термин этот придумали, конечно, наши нацисты-шовинисты Я однажды беседовал с одной дамой из «Литературной газеты», которая со мной сцепилась по этому поводу, когда я сказал, что этого понять не могу… Что значит русскоязычный? Вас интересует что? Гены писателя, его кровь, что? Что стоит за этим понятием? И я сказал: ну, вот Фазиль Искандер. Конечно, он русский писатель, какие сомнения? Хороший писатель, с хорошим русским языком. Русский писатель, как и Бабель и как Мандельштам. А она говорит: «А вот Чингиз Айтматов?»
Понимаете, я говорю, Чингиз Айтматов - это действительно другое дело. Он пишет на родном языке, а потом сам себя переводит. Это совершенно другое дело. Для него русский язык - это не язык, на котором он творит. Он просто владеет им настолько, что может сам переводить. И то, насколько я знаю из редакционной кухни, от новомирцев, которые его печатали, возились они с ним предостаточно…
Oн, Фридрих, хотел, я думаю, подчеркнуть вот что… Там у него в «Бердичеве» есть такой полукомический персонаж, зять Рахили, которого она ненавидит. Он там моржевал, и у него ампутировали отмороженной палец, помните? Так она про него говорит, что «он одним пальцем уже на том свете, слава Богу» (Сарнов хохочет). Tак вот, он всем про себя говорил: «Я - хусский! Хусский!»… [не умел произносить «р» - РC]. И вот Фридрих, видимо, очень не хотел, чтобы за ним стояли эти еврейские комплексы, как говорится, «с пафосом отъевреивания»… Я только так могу это объяснить.
Он близок был и дружил с моим другом Лазарем Лазаревым. И более того, Лазарь был хранителем всех его подпольных сочинений. И Лазарь с его разрешения (а Лазарь был, надо сказать, человек очень четкий в этом смысле) дал мне прочесть некоторые его рукописи, в частности, роман «Место», который меня тогда потряс. И когда Фридрих узнал об этом, он как-то уже стал, видимо, числить меня не просто в кругу шапочных знакомых, но в более близком, что ли, кругу…
- Каков, на ваш взгляд, вклад Горенштейна в литературу?
Ну, вы знаете, я вообще очень высоко ценю Фридриха Горенштейна, в некоторых отношениях выше почти всех своих современников, хотя среди его современников немало писателей замечательных, крупных и любимых мною. Для ясности, для ориентира я назову и Гроссмана (ну, это старшее поколение), а из современников и почти сверстников - это Войнович, это Искандер, это Домбровский… Писатели крупные. Но Горенштейн, на мой взгляд, единственный в этом ряду, в ком я вижу черты гениальности…
Понимаете, тут в такого рода определениях надо уславливаться о терминах, потому что писатель может быть великим и не гениальным, гениальным и не великим, но вот гениальность - это некая особая субстанция… это то, что лежит за пределами понимания, то, что близко к понятию чуда. И Горенштейн, конечно, единственный из них (повторюсь, это все писатели крупные), единственный, или, может быть, с ним в этом смысле можно сравнить Искандера, - который занят проблемами, я бы сказал… космическими. Космическими и мировоззренческими, такими, как место человека во вселенной… То есть тут он (не буду говорить о масштабах) по задачам, по целям, которые он перед собой ставит, сопоставим с такими гигантами, как Толстой и Достоевский… Ну, а вот Чехов - другое… Конечно, нет писателей, которые не задумывались бы о Боге, о бессмертии души… Это все так, но это не то, что их терзало, мучило, - Чехова, в данном случае, - он был более земной человек… А писатель великий, тем не менее… Так вот, Горенштейн вот такой.
Судьба его меня всегда волновала. Я помню примерно в середине шестидесятых (когда был напечатан «Дом с башенкой? В 1964-м?) мы говорили с одним моим другом, физиком, но человеком очень гуманитарного склада, который интересовался литературой, жил поэзией (с физиками это бывает). «Ну, а как вы себе представляете, - спросил он меня, - вот когда рухнет, допустим, Советская власть, во всяком случае цензура, когда вот настанет свобода, абсолютная свобода, абсолютная свобода выражения и самовыражения для художника… у меня такое впечатление, что вся нынешняя литература как-то отойдет на периферию, на обочину… А появятся совершенно новые, неизвестные нам люди, которые сейчас где-то там сидят и что-то свое пишут…свою «нетленку» (Сарнов улыбается - РС), значит, в стол». И я, знаете, не очень задумываясь, сказал: «Нет, вы знаете, я думаю, что это будут те же самые люди…. Те же Искандер, Войнович, Аксенов, Домбровский… (я и поэтов нескольких назвал, в частности, Слуцкого, Самойлова, Коржавина), те же люди, которых мы знаем сейчас…Но они раскроются перед нами [по новому - РС]… они напишут новые книги… и они вынут из закромов те книги, которые сейчас нам неизвестны, но это будут они же… Единственный писатель, сказал я, которого вы сейчас не знаете, и который безусловно войдет в первую десятку, если даже не превзойдет ее, это Фридрих Горенштейн». - «А кто это?» Я говорю: «А вот это автор одного рассказа, «Дом с башенкой», был напечатан год-полтора тому назад в журнале «Юность». И вот по этому рассказу… вы знаете, как Пушкин говорит: «Он по когтям узнал меня тотчас [правильно - «в минуту» - РС.] Вот по этому рассказу виден был масштаб дарования, и сила дарования… Яркость дарования и масштаб дарования. Но конечно, по этому рассказу нельзя было предсказать таких крупных его вещей, как «Место», как «Искупление», как «Псалом»…
Бенедикт Сарнов
Вот Булгаков говорил о себе: «Я - мистический писатель». Не знаю, насколько серьезно он к этому относился. Потому что в его мистике (я имею в виду его «Мастера и Маргариту», он ведь писал и вполне реалистические вещи, я-то считаю его художественной вершиной «Театральный роман», но это уже мое мнение, дело не в этом), так вот, в его мистике есть какая-то не скажу нарочитость, но и какая-то юмористическая, сатирическая краска… У Горенштейна все это всерьез, и другого писателя такого, я не скажу уже масштаба, а направления, я вокруг не вижу, и, конечно, он в этом смысле явление поразительное…
Ну, и как это всегда бывает с такими людьми, он не понят, не открыт еще, недооценен… Я помню, как глубоко поразило меня, и даже возмутило присуждение первого [русского - РС] «Букера». Там, значит, расклад был такой… Я помню не все. Помню, кто получил, - Харитонов. Хороший писатель и очень милый, прелестный, интеллигентный человек, ему достался этот первый русский «Букер» А в шорт-листе было два крупных писателя: Горенштейн (самый крупный) и Петрушевская. Она не такого масштаба, как Горенштейн, но тем не менее…
- Там был и Маканин…
- Маканин, да, но он не такой крупный… Но Горенштейн - это гигант. «Место». Он там был представлен романом «Место». У него есть тоже провалы, но «Место» - это фундаментальная вещь. И романом «Место» он был представлен, номинирован на эту премию… Ну, и уступающая ему, но тоже, конечно, крупное дарование, крупный писатель, которая, может быть, не вполне реализовала себя и оправдала те [возлагавшиеся на нее иными - РС] надежды … это Петрушевская… Однако вот - ни она, ни он… Там была тогда в жюри Эллендея Проффер. Очаровательная дама и замечательный человек, создавшая вместе со своим покойным мужем одно из самых замечательных русских (Сарнов улыбается - РС) …если хотите, русскоязычных книгоиздательств в Америке и вообще на Западе. Она была в это время в Москве, поскольку был «Букер». Мы были с ней знакомы раньше, по Москве когда-то, при жизни Карла, и в Америке тоже встречались. И она (это было, по-моему, у Войновича), когда зашла речь [о претендентах на премию - РС], спросила (меня): «Кто, по-вашему?»
Я говорю: «Для меня нет сомнений, конечно, Горенштейн!» А она, знаете, снобка такая, так пожала плечами, и пренебрежительно сказала: «Но ведь Достоевский уже написал «Бесов»!» Я говорю: «Ну, Эллендея, ну допустим даже, что это так, и что Горенштейн написал «Бесов» ХХ века… Тоже немало. Вполне достаточно для того, чтобы… Во всяком случае для «Букера» - более, чем достаточно». А на самом деле (хотя, конечно, «Бесы» тут вспоминаются и не могут не вспомнится), но на самом деле эта книга не [эпигонская - РС]…
Вот, скажем, о романе Гроссмана, великом романе «Жизнь и судьба», очень значительном произведении… О нем можно сказать, что он… ну, не эпигон, но последователь, продолжатель Толстого… А о Горенштейне этого не скажешь. Он не эпигон, и не продолжатель, и не последователь…
Для Горенштейна Достоевский был если и какой-то ориентир, то скорее соперник, антагонист, понимаете… Но, тем не менее, дело даже не в этом. Дело в том, что «Место» - это роман совершенно независимый, и в нем, если что и роднит его с Достоевским…
Вот как Бунин ненавидел Достоевского и говорил: «От него это все пошло. Это он виноват, это он создал всю эту гниль, и она выперла на поверхность - вот большевики, эта революция, понимаете ли»… То есть он придавал этому самому Достоевскому как бы значение демиурга, человека творящего… не отражающего исторический процесс, а творящего его… И в этом есть некая фантазия, но есть и некое зерно истины. Так вот, это к Горенштейну относится в полной мере… В этом романе «Место» он вот эту подпольную гнилую Россию, так сказать, все уродства и все кошмары нарождавшегося тогда, а, может быть, даже еще и не нарождавшегося русского фашизма, который мы сегодня видим уже во всей его красе, он это угадал. Откуда он это взял? Я не знаю. Было это, и я этого не знал, а он знал? Может быть. Но думаю, что главным образом он достал это, как и Достоевский своего Ставрогина, своего Петрушу Верховенского, Кириллова достал из себя… Так и он всех этих своих персонажей. Это плод его фантазии, это, как говорится, выброс его души, его психики… Вот это я и называю гениальностью.
Хотя повторяю, как у каждого большого писателя, (за исключением, может быть, Пушкина, у которого нет плохих стихов... ну, у гениального Блока были плохие стихи… О Маяковском говорить нечего, а он гений, - сколько ерунды он накарябал, эти свои агитки…), и у Фридриха были и провалы…
Но потом знаете, эта его одаренность языковая - это тоже ведь чудо. Вот это его обращение к языку XVII, XVIII века это вообще поразительно. Этот человек, который говорил в жизни, в быту с еврейским акцентом … и вот такое совершенное владение, такое проникновение в живую ткань русского языка.
Вы знаете, в начале ХХ века возникла такая дискуссия о евреях в русской литературе. Я уже не помню, кто там участвовал, хотя поднатужившись, смогу вспомнить… Помню только одного - Корнея Ивановича, молодого тогда Корнея Ивановича. И они все единодушно - и тот, кто представлял, как говорится, еврейскую сторону, и Корней Иванович, который представлял, так сказать, русскую критику, они все сходились к одному, что действительно, евреи в русской литературе где-то там на периферии, на обочине, что они еще не настолько владеют русским языком, как родным, чтобы войти с полным правом… войти и занять достойное место, а тем более войти и занять место, ну, не главенствующее, но в первых рядах русских писателей, и что дo этого еще бесконечно далеко… Они ссылались на живопись, где уже был Левитан, скажем, на музыку, где были братья Рубинштейны… И говорили, что с литературой, к сожалению, так не получается…
Это происходило тогда, когда уже только опубликовал или должен был вскоре опубликовать свою книгу «Камень» Мандельштам…Но в общем, короче говоря, в пределах того же поколения появились такие вообще корифеи русской литературы еврейского происхождения, как Мандельштам, Пастернак, как Бабель, наконец… Тот же Гроссман… Вот как это бывает. И такое же чудо произошло с Фридрихом Горенштейном. И, конечно, в высоком смысле слова он, конечно, русский писатель. Русский хотя бы потому, что никто не дал, не показал нам такую Россию, какую показал он… И такую художественно убедительную, такую при всей ее фантасмагоричности реальную, такую… что просто, вы знаете, я не знаю с кем его тут можно сравнить…
- Наша беседа проходит за день до презентации Вашей книги «Феномен Солженицына», и я не удержусь от вопроса: что бы вы сказали, если бы вы сопоставили два имени - Горенштейн и Солженицын, мировоззренчески, писательски?
Прежде всего, я должен сказать, что, на мой взгляд, Солженицын не такой крупный писатель, как Горенштейн. Солженицын вообще… ну, он поразительная, феноменальная личность. Роль его и миссию его, и значение его трудно переоценить. Но как писатель он был сильно переоценен… Знаете, как это у нас бывает вообще в России… Как Достоевский на похоронах Некрасова, не думая так, а желая так просто польстить молодежи, которая бесновалась там, сравнил его с Пушкиным, сказал, что он стоит рядом с Пушкиным - Некрасов, то раздались голоса «Не рядом, а выше, выше!»… Вот это вот случилось и с Солженицыным. Я читал тут дневники Шмемана, который потом испытал горчайшее разочарование в нем… Ну, «он выше Пушкина, он выше Толстого, великий писатель земли русской…» - причины понятны, но сильно раздут как писатель. «Иван Денисович» - это замечательная вещь, и романы (хотя они с провалами) - «В круге первом» и «Раковый корпус» - вещи замечательные… Ну а «Колесо» - это говорить нечего, это неудобочитаемо…
Но, в принципе, Солженицын, конечно, прежде всего, писатель, у которого получается хорошо и даже выше, чем хорошо, замечательно, великолепно, когда он пишет о пережитом… Но как только он начал писать этот первый его роман «Август четырнадцатого», уже видно было, что это не его… Но, конечно, рука есть, мастерство есть, еще сохранилась сила, заинтересованность в теме, особенно когда там столыпинская эта глава, где его это волнует уже по еврейской линии, это понятно все… То есть, не хочу и приуменьшать его, так сказать, роль и литературное значение, но вот… не мистический при всем своем православии, не космический, сугубо земной, в большей мере политик и деятель и вообще, человек, одержимый своей великой миссией… Единственное, что их сближает [Солженицына и Горенштейна - РС], это тот патологический, тухлый, граничащий (переходящий эту грань) с фашизмом русский национализм, который Горенштейн так талантливо вскрыл в этом своем романе «Место». Но Солженицын, конечно, в этом смысле представляет собой не материал для сравнения, а как бы объект eго… Он и сам, в конце концов, в конце жизни впал в этот смрад вообще. Так что вот эта точка соприкосновения очень для Солженицына неприятная… Нет, Горенштейн, понимаете ли, это особое, конечно, явление. Вот это даже непонятно, как [оно возникло - РC] на этой советской ниве: мы же все-таки все безбожники… Солженицынское православие - это, конечно же, чистая липа. Ведь он объявил себя православным, а что там на самом деле? Здесь больше показухи… Вообще, я не могу забыть этот театральный жест, которым он перекрестил гроб Твардовского. Это все, как у Галича, - «это рыжий все на публику».
Хорошо вы вспомнили «Репортаж о футбольном матче»…
Нет, для Фридриха этот «Псалом» - это вещь, абсолютно отражающая его сознание, тут нет никакой литературщины… Для Булгакова Воланд - это тоже реальность, но… Антихрист у Горенштейна это действительно какая-то мистическая фигура…Воланд… - недаром они все гадают, кто это: Сталин или Ягода. На самом деле, конечно, это чушь, это не кто иной как сатана, но тем не менее [там присутствует - РС] этот элемент сатиры и разоблачительства и соотнесения советского муравейника с осью координат, каковой для Булгакова является христианство… Булгаков не врал, когда говорил, что он мистический писатель. Это просто в его природе, в его натуре. У него это еще отчасти связано с семейными традициями. Отец как никак был причастен к духовному званию, не был пострижен, но все-таки преподавал в духовной академии… Но у Фридриха это выражено сильнее… - считал Бенедикт Сарнов.
Мнение Сарнова о Горенштейне сформировалось задолго до нашей с ним встречи. Оно, в частности, было изложено им в 2007 году в материале журнала «Знамя»… Если же говорить о тех, чьи имена безусловно останутся и в истории отечественной литературы, и в сознании читателя, то у меня сразу возникают в памяти совсем другие книги. Прежде всего "Чонкин" Владимира Войновича, “Сандро из Чегема” Фазиля Искандера, “Остров Крым” Василия Аксенова, романы “Место” и “Псалом” Фридриха Горенштейна, проза и драматургия Людмилы Петрушевской, “Москва - Петушки” покойного Венедикта Ерофеева. Я был поражен, когда узнал, что первой Букеровской премии в России не удостоились ни Горенштейн, ни Петрушевская, хотя оба этих автора попали тогда в “шорт-лист”. При всей моей симпатии к лауреату первого русского “Букера” Марку Харитонову я счел тогда и считаю сейчас это решение жюри огромной ошибкой.
Оказавшись в Москве в феврале 2014 по поводу премьеры горенштейновского «Бердичева» в театре имени Маяковского, я позвонил Сарнову с намерением пригласить его на премьеру. Ответила жена Бенедикта Михайловича, которая сообщила, что он в больнице с переломом шейки бедра. Больше мне, к сожалению, не довелось ни увидеться, ни поговорить с Сарновым. 20 апреля 2014 он скончался.
Юрий Векслер
Внештатный корреспондент РС в Германии
Оригинал: www.svoboda.org web.archive.org
Скриншот
См. также:
- Горенштейн, Фридрих Наумович // Википедия Скриншот
Фри́дрих Нау́мович Горенште́йн (18 марта 1932, Киев - 2 марта 2002, Берлин) - русский прозаик, драматург и сценарист.
В 1980 году эмигрировал из СССР (где из всего его обширного наследия был опубликован лишь один рассказ). Большинство его произведений строится вокруг акта злодеяния и рефлексирует на темы возмездия и искупления, зачастую с ветхозаветными отсылками[1].
Биография
Родился в еврейской семье, родители (уроженцы Бердичева) познакомились в бердичевской комсомольской организации[2]. Отец - Наум Исаевич Горенштейн (1902-1937)[3], выпускник аспирантуры Украинской ассоциации марксистско-ленинских институтов (УАМАЛИН), заведующий кафедрой политэкономии Высшей коммунистической сельскохозяйственной школы имени С. В. Косиора и после исключения из КПб(У) в апреле 1935 года заведующий плановым отделом Киевского стекло-термосного завода, в том же 1935 году был арестован в Киеве по обвинению в участии в «троцкистско-националистической боевой организации»[4], приговорён 6 сентября 1937 особой тройкой УНКВД по Дальстрою и 8 октября 1937 года расстрелян в Магадане[5]. Со времени ареста отца Фридрих Горенштейн носил фамилию матери (Феликс Прилуцкий), позднее вернул себе фамилию Горенштейн и первоначальное имя Фридрих. Во время войны его мать - директор дома для малолетних нарушителей, позже заведующая бердичевским детсадом № 19 Эна Абрамовна Прилуцкая (1901-1944) - с маленьким сыном и семьёй старшей сестры[6] отправилась из Бердичева в эвакуацию в Наманган[7][8], где умерла[9][10]. Фридрих был помещён в детский дом, где переболел полиомиелитом, оставившим после себя лёгкую хромоту. После войны был разыскан родными сёстрами его матери, Злотой и Рахилью, и рос в их бердичевской семье[11][12].
После окончания средней школы в Бердичеве работал чернорабочим, в 1955 году окончил Днепропетровский горный институт, в 1955-1958 годах работал горным инженером на шахте в Кривом Роге, затем мастером в тресте «Строймеханизация» в Киеве[13]. С 20 декарбя 1962 по 1 апреля 1964 года учился в Москве на Высших сценарных курсах. Написал много произведений, из которых в СССР был опубликован только один рассказ, который, однако, сделал ему имя, - «Дом с башенкой», в журнале «Юность» в 1964 году. Зарабатывал на жизнь сценарной работой, при этом его имя не всегда значилось в титрах фильмов, когда он выступал соавтором сценария на киностудиях союзных республик[14]. Из семнадцати созданных Горенштейном киносценариев были поставлены семь, среди них:
«Солярис» (реж. Андрей Тарковский)
«Раба любви» (реж. Никита Михалков)
«Седьмая пуля» (реж. Али Хамраев)
«Комедия ошибок» (реж. Вадим Гаузнер)
«Первый учитель» (в титрах не указан)
«Без страха» (в титрах не указан)
«Щелчки» (реж. Резо Эсадзе).
Творчество Горенштейна высоко ценили те, кому он доверял читать свои неизданные произведения. В этот узкий круг входили, в частности, кинорежиссёры Андрей Тарковский и Андрей Кончаловский, писатель Юрий Трифонов, критики Лазарь Лазарев, Бенедикт Сарнов, Анна Берзер, Инна Борисова, драматург Виктор Славкин, драматург и режиссёр Марк Розовский. Все они считали Горенштейна гениально одаренным мастером. <...>
Творчество
У Горенштейна сложилась репутация «самого мрачного из писателей своего времени, законченного пессимиста и мизантропа», населившего свои произведения персонажами Босха[21]. В отличие от гуманистов, Горенштейн исходит из того, что «в основе человека, несмотря на божественный замысел, лежит дьявольство, сатанинство, и нужно прилагать огромные усилия, чтобы уберечь его или помешать проявиться злому»[22]. Его проза строится на сочетании натуралистичных подробностей, в том числе физиологического свойства, с торжественным ветхозаветным тоном[23]. При описании советских реалий упор сделан на унижении человека, которое толкает его на жестокие и подлые поступки (предательство, доносительство, самосуд)[23]. <...>
- Юрий Векслер // www.svoboda.org
Внештатный корреспондент РС в Германии (Берлин) с 2003 года.
Родился в 1946 году в Москве. Выпускник экономического факультета Новосибирского государственного университета и театрального училища им.Щукина (режиссура). Работал в Москве в театре "У Никитских ворот", был директором театра «Третье направление». В Германии с 1992 года. Журналистикой начал заниматься в 1997 году. Работал на берлинском радио, сотрудничал с радиостанцией "Немецкая волна". В Германии поставил несколько спектаклей для берлинских фестивалей. Автор публикаций в «Новой газете», «Иерусалимском журнале» и др.
- 25.06.2021 Юрий Векслер. «Его по-русски опустили» // jewish.ru
Юрий Векслер уже 20 лет продвигает творчество Фридриха Горенштейна, которого сравнивают с Достоевским XX века, но в России особо не знают. В интервью Jewish.ru он рассказал, как аукнулись писателю ссоры с шестидесятниками и собственное еврейство. <...>
- Вы про то, что Горенштейн в 1991 году назвал их фальшивыми людьми, позволявшими себе заигрывания с советской властью?
- Да, можно сказать, что Горенштейн сам себе навредил. Он в 1991 году верил, что его начали прознавать, что он получит первого русского «Букера», и считал, что может высказать все, что считает нужным. Это была ошибка. И хотя, например, замечательный литературный критик Станислав Рассадин позже признал правоту критики шестидесятников со стороны Горенштейна, но сделал он это уже в своей предсмертной книге. Хотя мне кажется, что даже если бы Горенштейн по шестидесятникам не прошелся, он все равно не получил бы того «Букера». Критик Алла Марченко писала, что «отдать первый русский “Букер” писателю, который выбрал свободу», то есть уехал за границу, «это значит тут же наплевать на достижения тех, кто выбрал тайную свободу, на тех, кто остался в России, писал там». Этот конфликт между теми, кто остался, и теми, кто уехал, ключевой. Правда, многих писателей, которые возвращались, «реабилитировали». Вот Александр Солженицын был «правильно вернувшимся» писателем, почти пророком, и многое, к слову, ему прощали, хотя он бил всех ногами, иногда не меньше Горенштейна. Он всю российскую интеллигенцию назвал «образованщина». Но все равно был признан. <...>