Настоящий фронтовик, или Где находился Солженицын в войну

[voiks]

Рубрика в газете: ДИССИДЕНТ НА ФРОНТЕ, № 2018 / 43, 23.11.2018, автор: Вячеслав ОГРЫЗКО




НАСТОЯЩИЙ ФРОНТОВИК, или Где находился Солженицын в войну
Версии и факты

Военная биография Александра Солженицына в общих чертах вроде бы известна. Но и в ней до сих пор немало непрояснённых мест и «белых пятен». Впрочем, часть писателей, журналистов и историков вместо того, чтобы попытаться уточнить некоторые страницы из армейской жизни Солженицына, много лет спорили о другом: в какой мере считать Солженицына настоящим фронтовиком.

1. Запоздалые упрёки зачинателя лейтенантской прозы Григория Бакланова

Очень серьёзные претензии к Солженицыну предъявил уже в «нулевые годы» один из зачинателей «лейтенантской прозы» (а по другой терминологии - «окопной правды») Григорий Бакланов, который в начале 60-х годов писателя чуть не боготворил, а потом долго защищал его с пеной у рта перед высокопоставленными литфункционерами. Он писал:



Я не уверен в том, что Бакланов имел полное моральное право упрекать Солженицына в том, что тот не рвался в армию и не испытал на фронте всего того, что пережил Бакланов. Нельзя всех подряд осуждать только за то, что в войну кто-то оказался не на передовой, а на второй или третьей линии или даже в глубоком тылу. Такое впечатление, что в Бакланове, когда он взялся за развенчание Солженицына, заговорила обида. Но на что? Видимо, из себя Бакланова вывел первый том книги писателя «Двести лет вместе», посвящённый непростой русско-еврейской теме.

На мой же взгляд, уже давно всем стоит сосредоточиться не на упрёках, а на прояснении военной биографии Солженицына.

2. Опостылели мне безопасность и тыл

Напомню: рано утром 22 июня 1941 года Солженицын прибыл в Москву для сдачи летней сессии в Московском ИФЛИ. С вокзала он проехал в общежитие. А там вскоре по радио передали сообщение о нападении немцев. Понятно, что преподавателям стало не до заочников, и через несколько дней Солженицын вынужден был вернуться в Ростов-на-Дону, где чуть ли не сразу угодил в тюрьму (его хотели подверстать под статью за распространение слухов).

«В тылу, - рассказывал Солженицын в своей главной книге «Архипелаг ГУЛАГ», - первый же военный поток [арестов. - В.О.] был - распространители слухов и сеятели паники, по специальному внекодексовому Указу, изданному в первые дни войны… Мне едва не пришлось испытать этот Указ на себе: в Ростове-на-Дону я стал в очередь к хлебному магазину, милиционер вызвал меня и повёл для счёта. Начинать бы мне было сразу ГУЛАГ вместо войны, если бы не счастливое заступничество».

Вскоре Солженицын и его жена Решетовская получили распределение в граничивший со Сталинградской областью райцентр Морозовск. А уже 20 августа он был оформлен учителем математики в морозовской школе № 1 (жену взяли на должность преподавателя химии). Как потом объясняла Решетовская, её мужу после хлопот одноклассницы Лидии Ежерец (чей отец был врачом) дали справку об ограниченной по состоянию здоровья годности к военной службе.

Сохранилось одно из стихотворений Солженицына, написанное в первые дни его работы учителем, а точнее - 10 сентября 1941 года. Молодой математик признавался:

Опостылели мне безопасность и тыл,
Книги душу свою потеряли.
И теперь даже вид тех страниц мне постыл,
Что от пламени мысли дрожали.
Не читать, не писать,
И повсюду всегда мозг сверлит
и сверлит в исступлении
Мысль одна: да когда же, когда?
Когда остановим мы их наступление?
Если Ленина город захватят они,
Буду землю от злости кусать.
Если Ленина дело падёт в эти дни,
Будет поздно ошибки считать.
Разве время теперь, чтоб талантом своим,
Самой жизнью своей дорожить?
Если Ленина Русь будет отдана им,
Для чего мне останется жить?

3. Призыв в армию, или О чём в конце 1941 года не знал школьный друг Солженицына - Виткевич

В армию Солженицына призвали лишь 18 октября 1941 года. Сначала он был определён на должность рядового ездового в 74-й Отдельный гужтранспортный батальон. Но уже весной 42-го его направили на курсы командиров батарей.

Вряд ли всё это знал школьный друг Солженицына Николай Виткевич. Его призвали в армию намного раньше. Первое время Виткевич считал, что Солженицын с женой остались учительствовать на юге, в Морозовске. Именно туда он в 41-м году посылал своим друзьям все открытки. В РГАЛИ, в фонде Решетовской сохранилось пять весточек от Виткевича, помеченные первым военным годом. На всех открытках был указан адрес: «Ростовская обл., г. Морозовск, Подтелковская ул., д. 7. Дом Гайдамакина. Солженицыну Александру Исаевичу». Но сами весточки, повторю, адресовались не только Солженицыну, но и его жене. Я приведу тексты всех пяти открыток Виткевича в Морозовск за 41-й год.

«8/XI-41 г.
Дорогие друзья!
16/X я выехал из Фролина. Был в Москве, Уфе, Куйбышеве - искал отдел кадров Главного Военно-Химического Управления. Теперь направляюсь в Щигры (между Воронежем и Курском), а оттуда в распоряжение штаба Брянского фронта для назначения в часть на должность.
Пишу без уверенности, что открытка дойдёт до Морозовска. Вчера выпал сильный снег, началась зима [далее несколько строк вымарано, но кем - автором письма или военной цензурой? - В.О.]. Сейчас мы в 80 км восточнее Рузаевка (100-120 км севернее Пензы). Там надеемся достать хлеба, продуктов.
Ждите сообщения с моим адресом. Будьте здоровы. Ваш Николай» (РГАЛИ, ф. 3207, оп. 1, д. 29, л. 1).

«14/XI-41 г.
Дорогие друзья!
Я регулярно пишу домой открытки, но не уверен в том, что они туда доходят. Ничего определённого не знаю, но по слухам Ростов эвакуируют. Если это так и вы знаете, где наши и что с ними, то передайте, что с четырьмя товарищами посланы в распоряжение отдела кадров Брянского фронта. 6-го вечером выехали из Куйбышева. Сейчас сидим в Пензе, пытаемся проехать в Воронеж (я вам уже это писал, но повторюсь, т.к. письма могут теряться в дороге.
Жму ваши руки, желаю спокойствия.
Ваш Николай» (РГАЛИ, ф. 3207, оп. 1, д. 29, л. 3).

«30/XI-41 г.
Дорогие друзья!
Я не задержался в Мичуринске, как рассчитывал, - меня направили в Липецк. Отсюда сегодня же направляюсь в формирующуюся часть. Она расположена где-то неподалёку километрах в 10-12. Т<аким> о<бразом> никакого адреса у меня опять нет.
Жму ваши руки. Желаю спокойствия и здоровья. Дома ли сэр?
Ваш Николай» (РГАЛИ, ф. 3207, оп. 1, д. 29, л. 5).

«28/XI-41 г.
Дорогие друзья!
С 29/XI я в Мичуринске - в резерве. Отсюда по требованию из какой-либо части - формирующейся или участвующей в боях - меня могут командировать на должность.
Делать абсолютно нечего, впрочем, каждый день проходят занятия - изучаем разные орудия убийства. Живу в томительном и напряжённом, вместе с тем, ожидании отправки куда-нибудь к чорту в зубы. Вчера встретил здесь в Мичуринске Шведова. Он был послан на завод в Стациногорск инженером-инструктором и после эвакуации завода попал в красноармейцы. По моему совету собирается проситься в Академию (она в Самарканде).
Если есть сообщение с Ростовом, передайте нашим, что знаете обо мне. Мой адрес: Мичуринск, Главпочта. До востребования.
Ваш Николай» (РГАЛИ, ф. 3207, оп. 1, д. 29, л. 6).

«2/XII-41 г.
Дорогие друзья!
В Липецке я задержусь долго - пишите по адресу: Липецк, Вокзальная, 8, Минаевой - для меня.
Живу на частной квартире. Здесь формируется наша часть. К исполнению своих обязанностей ещё не приступил. Сегодня прочитал в газете о том, что Ростов был взят и отбит.
Будьте здоровы и благополучны.
Ваш Николай» (РГАЛИ, ф. 3207, оп. 1, д. 29, л. 7).

Потом переписка Виткевича с друзьями на какое-то время оборвалась. Возобновилась она, видимо, лишь через три с лишним месяца. Во всяком случае следующее сохранившееся в архиве его письмо датировано двадцать четвёртым марта 1942 года. Оно адресовалось уже только одной Решетовской.

В этом письме Виткевич подробно рассказал о своих фронтовых буднях, заодно сообщив все известные ему новости о бывших одноклассниках. Солженицына в нём касался всего один абзац (я его выделил полужирным шрифтом).

«Здравствуй, мой добрый старый друг, - писал Виткевич Решетовской, - бесконечно приятно получить от тебя письмо, поговорить, правда, заочно; мы настолько привыкли друг к другу, что мне кажется, что, читая твоё письмо, я слышу живой голос; он особенно приятен в той обстановке, где я живу.
Ни о каком шахматном турнире ничего не слышал; не то о нём сообщалось в газетах, не то я пропустил. Конечно, по старой привычке, его ход меня бы заинтересовал, но это было бы, безусловно, не то, одновременно со знакомыми переживаниями появилось бы недоумение по поводу того, что можно сейчас играть турнир - заниматься сугубо мирными, никакого к войне отношения не имеющими вещами. Ты пишешь, что хотела бы представить меня и моё окружение. Пока это невозможно, да и вряд ли будет возможно когда-либо. В письме не опишешь, да и вряд ли расскажешь: в одном месте приукрасишь, в другом просто переврёшь. Во всяком случае встретимся (!) - постараюсь нарисовать картину теперешней жизни. Сегодня мы сидим в деревне, далеко - километрах в 5 от передовой линии, тихо, спокойно, а ещё вчера кругом рвались мины, через голову летели наши и немецкие снаряды, мы ходили, согнувшись в три погибели, чтобы не попасться немецкой пуле-дуре. Они ведь у них действительно дуры: немцы, если наши не подошли вплотную, стреляют наугад, на всякий случай. Сегодня мы спим в тёплой хате на соломе, а ещё вчера гнулись в какой-нибудь старой и грязной <нрзб> [то ли избе, то ли луже, то ли ещё что-то. - В.О.], прячась от ветра, холода и осколков немецких снарядов. Сегодня мы сыты, а вчера животы подводило от голода.
В общем будет, что вспоминать на старости лет и с многозначительным видом порассказать наивным слушателям.
Ты пишешь, что боишься весны. Это в связи с тем, что в газетах пишут о предстоящем весеннем наступлении немцев.
Но, во-первых, вряд ли оно будет весной, разве что на Южном фронте, ибо поднимется земля, разольются реки, начнётся бездорожье ещё худшее, чем было осенью; во-вторых, да простится мне нескромность - попробую попророчествовать: у немцев не хватит сил для всеобщего наступления на всём фронте; это, хоть и усилит их удары на нескольких, наперёд выбранных направлениях, зато позволит и нашим войскам сосредоточить внимание, тогда как их продвижение, если им вообще удастся достигнуть успехов, будет не таким опасным, как прорыв и безудержное движение на всём фронте. В-третьих, чорт с ними, пусть наступают - так дело решится скорее, а то сейчас они засели в блиндажах и выбивать их оттуда крайне трудно.
От Сани я получил из Дурновки письмо и ответил туда же. Ни о людях, ни, вообще, о своём положении он мне ничего не писал; остаётся лишь догадываться, что он призван в армию и проходит службу либо в запасной, либо формирующейся части или в каком-нибудь военном училище. Кстати, это последнее было бы для него лучше всего. Из письма Сани видно, что у него есть настроение волноваться по поводу разгона МИФЛИ и организации философского факультета в МГУ. Мне же вряд ли удастся когда-либо переодеться в штатское платье - это, если и не рвёт мои связи с МИФЛИ, то кладёт тень, заставляет сомневаться в смысле окончания филфака и, во всяком случае, делает всё это предметом обсуждений после войны [выделение шрифтом моё. - В.О.]
От Кирилла [Симоняна. - В.О.] я до сих пор не получал ни одного слова; он тем более должен написать первым, что я не знаю даже его теперешнего адреса.
От Лиды [Ежерец. - В.О.] было бы приятно получить письмо.
Сейчас вечер, сижу в хате за столом, горит коптилка, электрический свет не видел уже давно; у нас идут сборы - передвигаемся на новое место - куда я и сам толком не знаю. В самом деле, мы и так засиделись - две ночи подряд в одном селе. Приближающуюся ночь уже спать не придётся, но это уже вошло в привычку. Сейчас одна забота - сменить валенки на сапоги, а то стало слишком сыро. Весна не торопится, зато быстро возьмёт своё - уже сегодня я ходил по деревне в одной гимнастёрке.
Могу сообщить приблизительно своё местонахождение: между Ростовом и Москвой на большой реке О. Кругом хорошие места - красивые сосновые лесочки, недалеко от Тургеневских мест (!), жизнь бы да радоваться, во всяком случае не воевать. Но раз пришлось, делать нечего, забудем на время, что красотами природы можно любоваться в сосновом лесу - гулять, в реке купаться, а будем рассматривать местность с чисто военной точки зрения: например, река - рубеж, который придётся форсировать, или, которая, разлившись, существенно задержит наступление врага.
С начала пребывания на фронте я успел подружиться с одним азербайджанцем из Баку, с ним мы учились на курсах и попали в одну часть. Помимо прочего, нас очень связывала возможность поговорить по-тюркски - для него, во всяком случае, это было хорошим удовольствием и отдыхом от трудного русского языка. Но вот уж месяц, как он ранен и отправлен в госпиталь. 23.3.42 нелепый случай унёс моего другого друга - москвича, старшего врача полка; он был убит осколком снаряда в деревне, сравнительно далеко - в 10 км - от линии фронта. Именно поэтому я называю этот случай нелепым.
Есть тут много других хороших ребят, дружба с которыми возникает здесь вдруг и оказывается иногда более прочной, чем во время мира, в городе, где не угрожает опасность и где не так часто представляется случай, обнаруживающий величие при низости души.
Сейчас один из тех вечеров, когда хорошо, сидя в тепле и уюте и ни о чём не заботясь, вести откровенные и задушевные разговоры о том о сём, с признательностью поведать, что у тебя накопилось на сердце. Но некогда, дело зовёт на улицу, на холод, всё откладывается до будущих, лучших времён, до, не скажу скорого, свидания!
Привет друзьям и знакомым.
Н.В.» (РГАЛИ, ф. 3207, оп. 1, д. 29, лл. 8, 8 об., 9, 9 об.).

4. В училище, которое готовило то ли артиллеристов, то ли армейских разведчиков и смершевцев

Виткевич оказался прав в своих предположениях. Солженицын действительно был направлен в военное училище. Сначала его хотели зачислить в АККУКС, которые находились в Горьковской области в городе Семёнов. По пути в Семёнов ему удалось на несколько дней заскочить в Морозовск и навестить жену. А уже 9 сентября он получил новое назначение - в 3-е Ленинградское артучилище, дислоцировавшееся на тот момент в Костроме.

О том, как протекала учёба Солженицына в Костроме, пока известно очень мало. Но сохранилось одно из написанных им тогда стихотворений.

Что ж, седобородый, враг, видать, силён -
Прут и вплавь, и бродом немцы через Дон.
Топчет, роет боров жирную Кубань.
Миллионы воров, вся Европа - дрянь.
Хлеб сбирают новый на полях чужих.
Ты, снежноголовый, как ты терпишь их?
Почему ты скалы им не двинул в лоб?
Как ты пропустил их в нефтяной Майкоп?
Почему Эльбрусом не пошёл вперёд?
Или стал ты трусом, великан хребет?
Как ещё сверкает в солнце весь Казбек,
Кровью истекает русский человек.
На одно колено встали мы в войне.
Бьёмся, чтобы плена не видать жене.
Дом наш уничтожен, сожжены поля,
Но чтоб меч был сложен - пусть не ждёт земля.
Русь на две лопатки никому не класть
И свои порядки не вводить им всласть.
И не стерпишь гордо на своём веку,
Чтобы немцев орды забрались в Баку.
Громыхнул в ущельях, тучи-брови сдвинь,
На врагов похмелья горы опрокинь.
Встань на их дороги, отряхнись от сна.
Встанем мы на ноги, воздадим сполна.
Будет над Берлином горевать тевтон,
Что по нашим спинам навалялся он.

Кстати, уже в 1980 году критик Игорь Дедков пусть не прямо, а иносказательно обратил внимание на одну деталь - на специфику переведённого в конце 1941 года в Кострому училища. 14 апреля 1980 года он, читая книгу первой жены писателя - Натальи Решетовской «В споре со временем», нашёл упоминание Костромы.

«Там, - отметил Дедков, - упоминалась Кострома, где А.И. [Солженицын. - В.О.] учился на артиллерийских курсах 1942 году. Кстати, где-то в эту же пору или годом позже в Костроме побывал Богомолов [автор романа о смершевцах «Момент истины». - В.О.], приезжавший в Песочную набирать разведчиков. Вероятно, он кого-то сопровождал из офицеров, потому что сам тогда был крайне молод. Книга Решетовской в основной своей части… психологически хорошо понятна, все наслоения также хорошо различимы. Возможны, например, два таких варианта: или этого писателя сознательно отталкивали, «делали» из него «врага», или же его «проворонили», т.е. оттолкнули по недомыслию, по близорукости, по инерции. Во всяком случае, трагедии могло и не быть».

Что из этой дневниковой записи Дедкова следовало? Располагавшееся в Костроме артучилище в 42-м году, видимо, было одной из кузниц кадров для разведки. И не факт, что Солженицына тогда отобрали только, грубо говоря, в звуковую артразведку.

В своём дневнике Дедков говорил о возможных двух вариантах. Но нельзя исключать, что существовал третий вариант - вербовки в армейскую (а может, и иную разведку). Есть версия, что уже тогда соответствующие органы не просто вели Солженицына, а что Солженицын был направлен на фронт не только в качестве строевого офицера, но, возможно, и как негласный сотрудник одной из спецслужб.

5. Назначение в звуковую батарею

Училище Солженицын окончил 1 ноября 1942 года и отбыл в Саранск в запасной разведартполк, где вскоре получил должность комсорга. Затем в Мордовии началось формирование 794-й Отдельного армейского разведартдивизиона, и Солженицын из полка был переведён в этот дивизион сначала на должность заместителя командира звуковой батареи. А уже через две с половиной недели, 21 декабря, его утвердили командиром этой батареи.

На передовую 794-й дивизион был направлен в феврале 1943 года. Но спустя два месяца он оказался в резерве Брянского фронта.

Тогда же Солженицыну стало известно, что поблизости проходил службу его школьный друг Виткевич. Первая фронтовая встреча бывших одноклассников состоялась 12 мая 1943 года. Между друзьями потом завязалась переписка, которая, однако, потом привела их обоих к большой драме.

6. Свидетельства фронтового однополчанина Солженицына

Теперь о том, с кем бок о бок служил Солженицын. Говорили, что на фронте у него сложились очень хорошие отношения с сержантом Ильёй Соломиным (этот солдат в мае 1944 года по просьбе своего командира привозил на фронт к Солженицыну на три недели жену, пойдя ради этого на несколько служебных подлогов).

Уже весной 2003 года историк спецслужб Сергей Нехамкин подробно рассказал о Соломине, который свой век доживал в эмиграции, в Америке, в Бостоне.

«Итак, - писал он, - начало 1943 года. Призванный ещё до войны, воюющий с 41-го, раненный под Ленинградом, сержант Илья Соломин после госпиталя снова на фронте, под Курском. Зенитный дальномерщик по первой воинской специальности, он направлен в 796-й отдельный артиллерийский разведывательный дивизион. Там его определяют во вторую звукобатарею, командует которой высокий, худощавый, очень серьёзный офицер по фамилии Солженицын. «Я понял, что он критически настроен…»
- В звукобатарее погиб чертёжник, и меня направили на его место. Но я не чертёжником стал, а дешифровщиком. Это считалось самой сложной профессией, я её быстро освоил, тут Александр Исаевич и обратил на меня внимание.
- Каким Солженицын тогда был?
- Он выделялся из офицерской среды вдумчивостью и ответственным подходом к делу. Критически относился к нашей звукоразведке, переживал, что её техника далеко отстаёт от немецкой. Это действительно тогда был очень несовершенный род войск. Координаты, которые мы давали, иногда совпадали, иногда нет, многое зависело от метеорологии, других вещей, и Солженицыну всегда важно было знать, насколько точно мы работаем. Когда продвигались вперёд, постоянно проверял по координатам точки, которые мы ранее указывали, - есть ли поражённые цели? Просто для себя. Помню, мы с ним ходили в штаб соседней пушечной бригады, которой командовал Герой Советского Союза полковник Ткаченко. Солженицын договаривался, что будет давать наши данные и им - по собственной инициативе. Я потом сам относил в штаб Ткаченко бумаги.
- В одной книге про вас пишут, что вы были ординарцем Солженицына, в другой - что старшиной батареи. Ещё говорят, что на фронте вы стали самым близким к Солженицыну человеком…
- Ординарцем я не был, характер неподходящий. Ординарцем у Солженицына был Захаров, из Ташкента. До войны, говорили, шеф-поваром в каком-то ресторане работал. Он Исаичу и лейтенанту Овсянникову готовил. Старшиной батареи был Корнев. А я - сержантом, командиром дешифровочного отделения. Но фактически - так сложилось - командовал взводом. Насчёт «самого близкого человека»… Как вам сказать… Мы честно дружили, вели откровенные разговоры…
- О чём?
- Всякие жизненные темы. Началось с того, что однажды заговорили о потерях. Не то чтобы командир конкретно называл имена виноватых, но я понял, что он к Сталину относится критически. Потом ещё был разговор - про пленных… Александр Исаевич сказал, что плен не предательство, а трагедия. Так постепенно и сблизились. Мы часто разговаривали.
- Разница в званиях чувствовалась?
- Конечно. Он старший лейтенант, потом капитан, а я сержант. Но тут даже не в званиях дело. По сравнению со мной Александр Исаевич был очень образованный. Я не мог с ним на одном уровне вести беседы, например, о литературе. А он чрезвычайно серьёзно к ней относился. Помню, собрал однажды личный состав батареи и прочитал лекцию о роли Тургенева и Чехова в русской литературе.
- На фронте?
- На фронте. Блестяще прочитал, доходчиво для солдат. Я лично слушал с большим интересом.
- А другие бойцы?
- Трудно сказать. Вы же учтите, что личный состав - это были в основном крестьяне. Ожидать, что они сильно поняли, про что он там рассказывал… По-моему, эта лекция больше для него самого была важна. Самоутверждался - так мне кажется.
- Солженицын сейчас разговаривает на таком особом русском языке. Он и тогда так говорил?
- Нет. Нормально говорил, причём очень грамотно. Вы же ещё учтите - среда была не та, положение не то. А как он сейчас говорит, мне не нравится. Я, правда, не большой специалист, но не понимаю - зачем?
- Он тогда писал?
- Писал. Мне давал читать. Это были описания его жизни, что-то о первых днях войны. Ничего политического. Я вам так скажу: они из него сами антисоветчика сделали. Батарея капитана Солженицына
- Вспомните бойцов вашей батареи. Кто это был?
- Всего личного состава насчитывалось порядка 45-50 человек. Дивизион формировался под Саранском, поэтому многие оказались из Мордовии. Если конкретных людей называть… Митя Метлин - очень толковый парень, правда, Александр Исаевич его почему-то недолюбливал. Кончица помню - из штрафников. Он под Киевом попал в окружение, потом - штрафная рота, ранение. Как говорится, кровью искупил вину и оказался у нас в батарее. Тоже толковый… Очень хороший парень командовал линейным взводом, старший лейтенант Овсянников, который потом заменил Александра Исаевича. Лейтенант Ботнев был командиром моего вычислительного взвода. Но я уже говорил - так сложилось, что обязанности комвзвода часто исполнял я. Был ещё один дешифровщик, сержант Липский. Командиры звукопостов - Волков, Пташинский… Емельянов, помкомвзвода… Этих я помню.
- У Солженицына с солдатами какие были отношения?
- Я бы не сказал, что он плохо к солдатам относился. Просто Александр Исаевич себя держал так… на отдалении от всех. По-моему, только со мной у него были душевные отношения.
- Чем ваша батарея занималась?
- По звуку пушечного выстрела засекала огневую позицию противника. Обслуживали тяжёлую артиллерию, которая вела контрбатарейную борьбу.
- Это ближний тыл или фронт?
- Как считать. Батарея располагалась в несколько слоёв. Кто-то на самой передовой, другие дальше. Звукопосты располагались где-то в километре, центральная станция - глубже. В боях батарея участия не принимала, у нас была другая задача. Но война - это война. Нас с Метлиным и Кончицем Александр Исаевич раз послал уточнить линию фронта, и мы наскочили на группу немецких… не знаю, кто они, эсэсовцы или просто… только вооружены оказались очень хорошо. Меня в перестрелке ранило, это было второе моё ранение. Но кость не задело. - Солженицыну выпадало в боях участвовать? - Я же сказал - у нас были другие задачи. Я не помню, чтобы он непосредственно в боях участвовал, в боях пехота участвовала. А мы - только когда бстоятельства складывались» («Известия». 2003. 16 апреля).

7. Первые боевые награды

Летом 1943 года Солженицын получил первую боевую награду. На портал-интернете Центрального архива Министерства обороны Российской Федерации, в разделе «Память народа» размещена копия приказа командующего артиллерией 63-й армии генерал-майора Семёнова от 10 августа 1943 года за № 05/н. В приказе говорилось о награждении «командира батареи звуковой разведки 794 Отдельного Армейского разведывательного артиллерийского дивизиона», лейтенанта Солженицына орденом Отечественной войны II степени. А меньше чем через год, 8 июля 1944 года уже не лейтенант, а капитан Солженицын получил второй орден - на этот раз Красной Звезды. В приказе командира 68-й Армейской Пушечной артиллерийской Севско-Речецкой бригады полковника Травкина сообщалось, что этой награды командир звукобатареи разведдивизиона Солженицын удостоен «от имени Президиума Верховного Совета Союза ССР за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество».

Однако в том же Центральном архиве Минобороны пока и близко не подпускают исследователей к документам, в которых могли бы содержаться описания конкретных подвигов Солженицына. До сих пор закрыто в этом же архиве для историков и личное дело бывшего офицера Красной Армии Солженицына. Нет желания у военных архивистов выставить на интернет-сайте и материалы о представлении Солженицына к третьему ордену - Красного Знамени.

8. Трагедия мамы Солженицына

Вскоре после первой на фронте встречи с бывшим одноклассником Виткевичем в мае 1943 года, до Солженицына дошли вести о тяжёлой болезни матери. Правда, всех подробностей ему так никто не сообщил. Таисия Захаровна протянула недолго. Она умерла 18 января 1944 года.

Уже 26 июня 1979 года первая жена Решетовская в письме Всеволоду Дмитриевичу Шиллеру чуть подробней рассказала о двух последних годах жизни Таисии Захаровны, правда, в основном с чужих слов, ибо с августа 1942 года она сама находилась в эвакуации в Казахстане, в Талды-Кургане.

«Его [Солженицына. - В.О.] мама, - писала Решетовская, - явилась жертвой войны. Её погубила немецкая оккупация, в которой она, больная туберкулёзом, находилась более полугода. Эвакуировавшись к сестре в Георгиевск, Таисия Захаровна во время оккупации переехала из Георгиевска в Ростов, а там оказалось, что дом, в котором она жила, разрушило бомбой. И она жила бесприютной полгода (с 10 октября 42 г. до 20 апреля 43 г.). Когда она снова вернулась к сестре в Георгиевск, здоровье её было так подорвано, что спасти его, по-видимому, было уже невозможно. Можно бы ещё, может быть, было так корить себя, как это делает Солженицын сейчас, если бы его мама жила одна, умирала в одиночестве. Но ведь она находилась у родной сестры! Что бы мы делали с мамой в период эвакуации, если бы нам не помогла её сестра! Сестра Таисии Захаровны, её муж, жившая тут же рядом Ирина Щербак выжили! Значит, всё дело было в болезни! Другое дело: всё ли делали её родные для её спасения? Не хочется их винить, хотя Таисия Захаровна в письмах мне, моей маме, да и Сане жаловалась на свою сестру, на её бездушное к ней отношение. Было ли это так или это ощущение было результатом её болезненного состояния - кто его знает. Но не может всё же не удивлять, что никто из родных ни разу не написал ни нам в Казахстан, ни Сане на фронт о состоянии здоровья Таисии Захаровны, никто не написал даже о её смерти! Она умерла в январе, а Саня узнал о том лишь в апреле, по возвратившемуся к нему мартовскому денежному переводу» (РГАЛИ, ф. 3207, оп. 1, д. 60, лл. 100-101).

9. Последние письма Виткевича

Теперь что касается Виткевича. Солженицын только с мая 1943 по март 1944 года встречался с ним на фронте девять раз. Они тогда очень доверяли друг другу. Всё, что два товарища не успевали проговорить при личных встречах, они потом продолжали обсуждать в письмах.

Не менее откровенным был Виткевич и в письмах к жене Солженицына - Решетовской (у меня вообще сложилось впечатление, что Виткевич был влюблён в неё). Он много размышлял над тем, почему в 14-м году случилась первая мировая война, кто мог остановить Германию, по каким причинам страны Антанты не стали препятствовать росту немецкой экономики.

7 октября 1944 года Виткевич сообщил Решетовской:

«У нас есть свой способ гарантировать безопасность в Европе: социалистическая революция и Советская Германия. Он вернее англо-американского, не говоря уже о том, что их способ - варварский. Но мы не можем всё сделать по-своему. И так как безопасность обеспечить надо, т.к. мы не хотим, чтобы через 25 лет опять пришлось нам или нашим детям воевать, то приходится присоединиться к планам Англии и Америки и эту войну окончить по-ихнему.
Остаётся лишь добавить, что нужно время, чтобы осуществить 3 вещи:
1. Разбить Германию (ну, а солдаты не так близки к победе как газетные корреспонденты).
2. Оккупировать Германию.
3. Разрушить её. А там - чорт его знает, что ещё надо будет сделать, прежде чем мы соберёмся в Ростове и, качая седыми головами, сможем рассуждать о неисповедимости путей Божьих» (РГАЛИ, ф. 3207, оп. 1, д. 32, л. 12 об.).


Виткевич ещё не знал, что вся его почта уже несколько лет перлюстрировалась военной контрразведкой. 31 декабря он решил поздравить Решетовскую с Новым годом.

«Дорогая Наташа, - писал он, - получил от тебя Санино письмо. На такие вещи способен только он. Живёт от меня в 150 км, а письма шлёт через Ростов.
У нас тихо. Пока…
Сейчас 6 часов вечера.
Собираемся так или иначе встретить Новый Год. Что для этого нужно?
1. Водка.
2. Селёдка.
3. Надежда на то, что Новый Год принесёт нам счастье. Все три вещи налицо.
Привет всем университетским.
Крепко жму твои руки. Твой друг Николай» (РГАЛИ, ф. 3207, оп. 1, д. 32, л. 14).

10. В окружении

Спустя три с небольшим недели батарея друга Виткевича - Солженицына оказалась в окружении. К счастью, командир не растерялся и сумел спасти и всех бойцов, и технику.

Спустя пять с половиной десятилетий однополчанин Солженицына - сержант Соломин привёл журналистам и историкам некоторые подробности.

«В январе 45-го, - рассказывал он, - наш Второй Белорусский фронт сделал стремительный марш-бросок и у Балтийского моря в Восточной Пруссии отрезал крупную немецкую группировку. Очень крупную. Эсэсовцы там оказались, бронетанковые части… Они перегруппировались и начали пробиваться. А цельная линия фронта ещё не успела сложиться, в результате звукобатарея попала в клещи. Александр Исаевич связывался со штабом, просил разрешения отступить. Ответили - стоять насмерть. Тогда он принял решение: пока есть возможность - вывезти батарейную аппаратуру (это поручил мне), а самому остаться с людьми. Дал мне несколько человек, мы всё оборудование погрузили в грузовик… Прорывались среди глубоких, по пояс, снегов, помню, как лопатами разгребали проходы, как машину толкали… Добрались до деревни Гроссгерманавт, там был штаб дивизиона и командир - полковник Пшеченко Пётр Фёдорович, очень хороший человек. Я ему доложился: дескать, по приказанию капитана Солженицына вывез технику БЗР-2 (так мы назывались - «батарея звуковой разведки-2»). Пшеченко приказал строиться в колонну… Добрались мы до штаба корпуса. И там у машины меня вдруг обнял человек высокого роста - я и не понял сразу, что это Александр Исаевич: «Ильюша, я тебе по гроб жизни благодарен!»
- А он где был в это время?
- С личным составом. Мы расстались, когда они занимали круговую оборону. Но потом пришёл приказ из штаба дивизиона - выходить из окружения. Как выпутались - не знаю, сам с ними не был. Но Солженицын ни одного человека не потерял, всех вывел. Так что, чего там про него писали - глупости. Батарею Солженицын не бросал, в тяжёлой обстановке действовал абсолютно правильно, спас и технику, и людей» («Известия». 2003. 16 апреля).

За спасение батареи Солженицыну сразу же хотели дать третьим орден Красного Знамени. Однако в Москве уже дали санкцию на арест Солженицына (об этом я поподробней рассказу в следующей главе).

11. Смелые слова командиров арестованного Солженицына

Здесь стоит отметить, что через год с лишним после ареста Солженицына, 26 апреля 1946 года его бывшие командиры не побоялись дать своему бывшему подчинённому блестящую боевую характеристику. 5 марта 1980 года её полный текст привела в письме автору книги «ЦРУ против СССР» Николаю Яковлеву Наталья Решетовская. Я повторю тот текст:

«Боевая характеристика
на бывшего командира 2 звукобатареи
капитана Солженицына Александра Исаевича

В моей части капитан Солженицын А.И. служил с декабря 1942 г. по февраль 1945 г.

В 1942 г., получив вновь призванное пополнение, он начал усиленно готовить его к фронту и в феврале 1943 г. он с этим подразделением уже действовал на Северо-Западном фронте. В мае 1943 г. часть была на Орловском направлении, где начинается его настоящая боевая работа.

За время пребывания в моей части Солженицын был лично дисциплинирован, требователен к себе и подчинённым, его подразделение по боевой работе и дисциплине считалось лучшим подразделением части.

Выполняя боевые задания, он неоднократно проявлял личный героизм, увлекая за собой личный состав, и всегда из смертельных опасностей выходил победителем.

Так, в ночь с 26 на 27 января 1945 г. в Восточной Пруссии при контратаке немцев его батарея попала в окружение. Гибель ценной, секретной техники и личного состава казалась неминуемой. Солженицын же, действуя в исключительно трудных условиях, личный состав из окружения вывел и технику спас.

За время боевой работы на фронте его подразделение выявило 1200 (тысячу двести) батарей и отдельных орудий противника, из которых 180 было подавлено и 65 уничтожено огнём нашей артиллерии с его личным участием.

К боевой технике, к автомашинам, оружию Солженицын относился бережно и всегда содержал в боевой готовности.

За отличные боевые действия на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками Солженицын был награждён орденами: «Отечественной войны 2 ст.» и «Красной Звезды».

Командир разведдивизиона подполковник Пшеченко.

С характеристикой согласен командир в/ч 07900 генерал-майор артиллерии Травкин» (РГАЛИ, ф. 3207, оп. 1, д. 60, лл. 85-86).

Так что Солженицын был настоящим фронтовиком.

И ещё два слова об архивах. Есть несколько свидетельств о том, что Солженицын вёл на войне, несмотря на категорические запреты, дневник. Имеются некоторые указания на то, что этот дневник не сгинул после ареста Солженицына. А куда он тогда делся? И где его сейчас искать?

Оригинал: litrossia.ru
Скриншот

См. также:

- 16.04.2003 Сержант Соломин и капитан Солженицын
- 25.05.2004 Григорий Бакланов: Кумир