6. Солженицын - лауреат фронтового свиста
13.02.2021 17:50 | Олег Блоцкий
6. Солженицын - лауреат фронтового свиста
Олег Блоцкий
«Угодило зёрнышко промеж двух жерновов», или как это произведение ласково назвал Александр Исаевич в своём ответе Дейчу - «Зёрнышко», является по мнению автора «очерками изгнания», где «литературный подранок» щедро делится опытом своей западной жизни, а также бытовыми и прочими подробностями.
Но после чтения данных «очерков», напрашивается несколько иное название - «Всем сестрам по серьгам…», так как неистовый Александр Исаевич, зорко следящий за всем, что о нём пишут друзья и недруги, в своих «очерках изгнания» всем им указывает, как ему кажется, на их место, излагая свою версию событий, щедро раздавая подзатыльники нерадивым, и полагает, что таким образом он ставит победную точку, беспощадно разя инакомыслящих кипящей лавой многочисленных слов.
Но, как известно, лжец, пытаясь скрыть свою предыдущую ложь, выдумывает новую ложь, а потом ещё ложь, и ещё, и ещё… и, в итоге, попадается сам, в том числе и тот, кто рекомендует всем жить исключительно не по лжи.
Понятно, что книги Решетовской и Ржезача вызвали особое неудовольствие Солженицына, так как они совершенно не совпадали с тем, как всю жизнь преподносил себя человечеству «писатель-подпольщик».
После выхода в 1979 году в Париже отдельным изданием «Сквозь чад» более двадцати лет собирался Александр Исаевич со своим ещё более отточенным и отредактированным ответом Ржезачу-Решетовской в отдельном объёмном издании, дождался, когда один умрёт, а вторая станет абсолютно беспомощной, зависимой, и, в итоге, выдав в 1999 году своими «очерками изгнания» этой паре «по серьгам», классик впервые за всю свою долгую творческую жизнь исключительно для российского читателя, в российском же издании, крайне подробно, от первого лица, вспомнил о своём боевом прошлом.
Совершенно понятно, что редкий читатель найдёт журнал «Новый мир» № 2 за 1999 год с «Угодило зернышко промеж двух жерновов», который рекомендует лауреат Марку Дейчу, где были опубликованы воспоминания Солженицына о боях в Восточной Пруссии в январе 1945 года и «выводе его батареи из окружения» в ночь с 26 на 27 января.
Поэтому данный отрывок приводится сейчас с небольшими купюрами с надеждой, что он будет прочтён внимательно и не торопливо, так как впоследствии нас ждут неожиданные открытия, сюрприз, так сказать, за сюрпризом:
«Тёплый пасмурный вечер, в который мы передвигались к боевому порядку, растянулся в ярко-лунную ночь. Совершенно пустой от жителей - да и от наших солдат - Дитрихсдорф, и в нём - помещичий дом как дворец, за весь прусский ход мы такого не видели, а теперь зимняя луна заливала его колонны и широкую лестницу, и внутри освещала залы, пока не зажгли мы свечи и аккумуляторные лампочки…
…Прямо на восток от нас простиралось большое заснеженное озеро. Лейтенант Овсянников, командир линейного взвода, взял автоматчика и пошёл посмотреть, что делается на том берегу в отдельном домике. Хотя луна продолжала светить, иногда застилаясь проходящими облаками (как это пересвечивала по колоннам!), но вдаль не хватало света, и ушедшие постепенно растворились там…
Овсянников с автоматчиком долго не шли. Потом они показались - точкою, затем удлинённою странной формой, и уже близко подошли - этой группы нельзя было понять. А - это были четверо военнопленных, только что освобождённых Овсянниковым, французы, даже при луне отличался синеватый цвет их формы. А медленно и плотно шли они так потому, что несли на плечах убитого нашего Шмакова - старательного солдата, контуженного под Орлом, с тех пор ни разу не раненного, - чтобы смерть найти вот теперь, у одинокого прусского домика. Там были немцы, отстреливались, убежали, - но, говорили французы, они повсюду тут, и сами французы ещё не верили, что освободились. Эти французы - у всех у нас были первые в жизни, один - с аристократическим закидом головы и манерою говорить. А для них - какова эта ночь? Призрачно-лунное освобождение из плена, если тотчас и не подстрелят. Луна и облачные тени всё проходили по колоннам, пока опять затянуло сплошь (к счастью). А наш мёртвый уже лёг в кузов ЗИСа.
С этой их похоронной группы на лунно-ледяном озере начались все события ночи: беззвучное нападение большой массы на наш левый звукопост - Ермолаеву, Янченке усекли черепа лопатами. Пытался Овсянников выручить этот пост - и уже не мог продвинуться, обнаружил там целую колонну. Прометились пятна беззвучных пожаров - то слева, то справа от нас, клещами, а тишина - всё та же редкостная повсюду, и в Дитрихсдорф никто не шёл. Тут из тыла на коне примчался старшина Корнев: по дороге в лесу его молча старались перехватить - он прорвался. Пока была связь, притянутая огневиками из Адлига Швенкиттена, километра два позади, - я по телефону докладывал обо всём, но и в штабе огневого дивизиона и в штабе нашего разведдивизиона не придали значения: без стрельбы, без рёва техники - так не наступают, мерещится. Но именно так в ту ночь и пытались окружённые найти выход в Германию через наш узкий клин: без артиллерийской стрельбы, сперва большими пехотными массами. Скоро связь моя с огневиками прервалась. Стало ясно: никакой звуковой разведки вести тут не предстояло, и я, уже без связи, взял отход батареи на себя.
А от нас до Адлига Швенкиттена было две дороги, разделённые километром: севернее и южнее, обе через лес. Пока так выходило, что северная опасней, там и старшину задержали, - и я послал на больших санях, запряженных немецкими битюгами, станцию, звукоприёмники и самое ценное - южной дорогой, с другим лейтенантом, Ботневым (вот там и Соломин был). Доберясь до Адлига, они должны были прислать связного, что всё спасено. А мы тем временем сворачивали все развёрнутые линии и грузились на две машины.
Долго не было известий от наших саней, наконец прибежали северной дорогой: доехали до Адлига, хотя по пути сани разваливались в лесу, и просто плотничали, сколачивали. В Адлиге, на стоящих там вплотную двух наших огневых батареях, восемь 152-мм пушек-гаубиц, тревожно. А мы уже стянулись - и тронулись, с передним, задним и боковыми походными охранениями - северной же дорогой, лесной, не такой заснеженной, а машины буксуют всё равно, и ребята выталкивают их гурьбою, как мы привыкли, привыкли ¬ ещё с болот Севера-Западного. От этого - получались остановки. Овсянников вёл колонну с машинами, а я с двумя солдатами замыкал, шагов на триста позади, - и идти нам приходилось так медленно, останавливаться, как будто мы гуляли ласковой ночью в светло-белесой пелене неба и поля, - а во всякую минуту выскочить могли с любой стороны и изрешетить. И вот это и было, навсегда запомнилось, - главное ощущение той ночи: своего пребывания на земле, а совсем не привязанности к ней, лёгкое тело, одолженное нам лишь временно, и осветлённая прогулка по призрачным местам, куда нас заносит случай, а всякую минуту вот мы готовы и отлететь.
Но беззадержно прошли мы до Адлига, только уже на последней поляне перед ним завязла полуторка с кухней, никак не вытолкнуть. Бросили её, пошли до Адлига. Теперь я говорил со своим штабом разведдивизиона по телефону - и по-прежнему не разрешали мне уходить из Дитрихсдорфа. Но уж и не в Адлиге теперь оставаться в обозном состоянии: отправил я ещё на полтора километра назад, за реку Пассарге, к штабу дивизиона, всю звукотехнику, ЗИС и почти всех людей, а сам с тремя остался выручать полуторку. Просил у огневиков трактор - нельзя: боевая готовность требует, чтобы трактора были при пушках. Тут позвонил им со своего наблюдательного их лихой командир дивизиона майор Боев: «Меня окружают!» -и связь прервалась. (Убит там.) Тем более - трактора не дают. Но за это время пришёл со мной разбираться комиссар нашего дивизиона Пашкин: почему я отступаю? Сразу всё понял, под свою ответственность взял трактор - и попёрли мы за этой проклятой полуторкой, метров 400 вперёд, на виду наших пушек. Едва доехали до неё, тракторист развернулся цеплять - из белой мглы, не видно откуда, по обшивке трактора затрещали пули. Тракторист - сразу полный ход, один, как был, - и к пушкам. Но не .успели мы сообразить, что дальше, и куда ж он, - слева от нас, с той южной дороги, где немцы, значит, и копились, на поляне раздалось громкое «hurra!», как наше «ура», - и десятки поднялись в маскхалатах со снегу, а на пушки уже летели и огненно взрывались гранаты, так и не дав им стрелять. (Погибли семь пушек, им подорвали стволы, и только восьмую угнал наш трактор, единственный на ходу.) А нам уже не было пути в Адлиг, и малая кучка наша побежала снежною целиною под крутой укат, через какие-то ямы, загородки, где почти скатываясь кувырком, - а стреляли нам вослед сверху почему-то только трассирующими пулями, ассортимента у немцев не было, - и то, что мы видели огненно-красные чёрточки ещё от вылета, - нам облегчило. (Комиссар был в полушубке, мешает, скинул - его ординарец Салиев подхватил полушубок и тащил всю дорогу.) Так, по целине, крюком километра два, мы проваливались (у меня на боку в полевой сумке «Резолюция № 1») - но опять было то же ощущение: одолженного, временного, не обязательного тела, и острота чувств, которая не страх, но та нерядовая острота, когда глотаешь опасность - а в мыслях проносятся, проносятся разные картины прожитой жизни. Но успели и через Пассарге. (Вот банальность так банальность. Грубая литературщина. Сразу видно, что не попадал Солженицын под пули, не бегал по пересечённой местности. - О.Б.)
За спасение батареи и техники я, вместе с ещё несколькими офицерами 68-й бригады, был в ближайшие за тем дни представлен к ордену Красного Знамени. Они и получили его вскоре, а меня в те же дни зачеркнул арест, пришедший из Москвы». (Орфография и пунктуация сохранены. - О.Б.)
В этих искренних, волнительных, мужественных и крайне печальных фронтовых воспоминаниях Александра Исаевича в первую очередь поражает его острая память.
Прошло 53 (пятьдесят три) года со времени описываемых событий, а 80 (восьмидесятилетний) Солженицын помнит всё до мельчайших подробностей так, словно это случилось накануне: Дитрихсдорф; незабываемая ночь; немецкий дворец с колоннами; лейтенант Овсянников; французы-военнопленные в синеватой форме; убитый Шмаков; луна и облачные тени, скользящие по колоннам немецкого замка; Ермолаев и Янченко, которым «усекли черепа лопатами»; Адлиг Швенкиттен; прорвавшийся старшина Корнев; лейтенант Ботнев; майор Боев, которого окружают; комиссар дивизиона Пашкин; немцы в маскхалатах с громким «hurra!»; семь погибших пушек с подорванными стволами; ординарец Салиев, тащивший полушубок комиссара при бегстве; представление к наградам нескольких офицеров за спасение батареи; отлучение от ордена Красного Знамени автора в связи с арестом.
Особое уважение вызывает то, что даже через полвека Александр Исаевич не забыл имена своих погибших боевых товарищей, помнит всех поименно.
Но истина заключается в том, что всё было абсолютно не так, как об этом живенько так и в мельчайших деталях повествует боевитый нобелевский лауреат «по литературке».
Действительно, за спасение батареи звуковой разведки в ночь с 26 на 27 января было награждение, но только одного офицера - заместителя командира разведывательного артиллерийского дивизиона по политической части (а не «комиссара», как его презрительно обозвал Солженицын) майора Пашкина Арсения Алексеевича.
Именно Арсения Алексеевича, провоевавшего всю войну с её первого кровопролитного дня, получившего тяжелое ранение 18 августа 1941 года на Южном фронте, представили к ордену «Отечественной войны I степени».
События той ночи в наградном листе излагаются следующим образом:
«С 26-го на 27-е января 1945 года противник обходным маневром с юга обошёл дер. Дитрихсдорф и в составе около 200 чел. колоннами шол по дороге на д. Адлеиг-Швейгттен, где находилась вся боевая техника 2-ой звукобатареи. 3 полуторки с грузом выехали по направлению Дитрихсдорф и загрузли в снегу перед лесом и в лесу в указанном направлении.
С получением радиограммы от командира батареи о том, что противник обходит его расположение, зам. по политчасти ком. д-на майор Пашкин немедленно выехал к месту, угрожающему опасности техники и действует ему свойственной здравой инициативой.
Всю звукоаппаратуру отправляет на конной тяге в господский двор д. Питтинен, а сам с группой бойцов выехал к машинам с трактором для буксировки их и вывода из леса в этот же господский двор. Пр-к подошёл вплотную к ним с восточной стороны дороги и открыл ружейно-автоматный огонь по личному составу батареи отрезав пути отхода. Майор Пашкин немедленно подал команду открыть ответный огонь и преостановить надвигающую группу немцев в д. Адлеиг-Швейгттен, что и было сделано.
В результате умелого руководства личным составом, его личной здравой инициативы в бою была спасена: вся звукоаппаратура, был выведен из под огня трактор с пушкой, весь состав людей в полном вооружении без потерь.
За проявленное мужество и отвагу в борьбе с немецкими захватчиками на территории Восточной Пруссии достоин правительственной награды орденом «Отечественная война I степени»
Командир Разведдивизиона подполковник Пшеченко
28 января 1945 г.»
(Орфография и пунктуация сохранены. - О.Б.)
Выпускник Сумского артиллерийского училища 1939 года Пшеченко Евгений Фёдорович, сражавшийся с первых дней Великой Отечественной, получивший в боях три ранения, одно из которых - тяжёлое, литератором, безусловно, не был, «гуманитарных университетов не кончал», и описал события той ночи по-военному скупо, исключительно по делу, сухо излагая факты.
Вспомним, исходя из национальностей ряда выдуманных персонажей «спасения батареи» Солженицыным, известных сказочников: француза Шарля Перро и немцев братьев Гримм (Die Gebr;der Grimm), с их «Золушкой»: карета обращается в тыкву, скакуны - в серых мышей, Солженицын - в лауреата художественного фронтового свиста, а прусский «помещичий дом как дворец» - в обычный придорожный постоялый двор (в 1945 году он назывался «Gutshaus Dittrichsdorf»), который, кстати, до сих пор запустевшим стоит.
Именно «художественными свистунами», «мастерами художественного свиста» на войне называли фронтовики тех, кто заливал о своих мнимых подвигах.
Пойдём дальше…
Александр Исаевич сетует на то, что его представили к ордену Красного Знамени, но, вот, арест все карты смешал и орден у него, фактически, украли.
Арестовали Солженицына по его утверждению 9 февраля.
Из наградного листа на майора Пашкина видно, что составлен он был подполковником Пшеченко 28 января, на следующий день после событий, прямо по горячим следам.
Иных представлений: на старших лейтенантов Ботнева Фёдора Иосифовича и Овсянникова Виктора Васильевича - не было.
3 февраля представление утверждает начальник политотдела 68 армейской пушечной артиллерийской бригады (68 АПАРБ) подполковник Залевский.
4 февраля представление подтверждает комбриг - полковник Травкин.
9 февраля - начальник политотдела 48 армии генерал-майор Михальчук. То есть на более высоком уровне и в ином месте, куда наградные листы секретной почтой были отправлены ранее не только из 68 апарб, но и из других соединений, входящих в состав общевойсковой армии.
Как видим, никто ничего никогда из наград у мастера художественного свиста не крал.
Впрочем, и сам «литературный подранок» это прекрасно знал с самого начала.
В июне 1947 года осуждённый Солженицын обращается к Генеральному прокурору СССР с просьбой о пересмотре его уголовного дела. Упоминая о тех ночных событиях, Александр Исаевич ни слова не говорит о его представлении к высокой правительственной награде, а всё от того, что подобное утверждение легко и быстро могло быть проверено через канцелярию Президиума Верховного Совета Союза ССР.
Именно Президиум своим Указом утверждал награждения и в его архивах хранились списки на всех представленных к наградам, в том числе и на тех, кому в награждении было отказано.
Впервые публично о боестолкновении в ночь с 26 на 27 января Солженицын кратко вспоминает в декабре 1973 года в "Архипелаге ГУЛаг", который был издан в Париже, второй раз, развёрнуто, - в 1979 году в парижской же публикации «Сквозь чад», которая стала впоследствии частью пятой главы т.н. «Зёрнышка». Теперь понимаете, почему в этом «воспоминании» вдруг появились военнопленные французы, которых освободили от немецкого плена подчинённые будущего литературного конъюнктурщика.
Так вот, ни в 1973, ни в 1979 годах лауреат фронтового свиста ни слова не сказал парижской публике о том, что его вместе с другими офицерами батареи якобы представили к государственной награде.
Согласитесь, что в то время память у Александра Исаевича была гораздо лучше, нежели 20 лет спустя, да и конъюнктура прямо-таки подводила к тому, чтобы рассказать западному читателю, как безжалостные несправедливые Советы украли у храброго офицера его заслуженный боевой орден на «германских фронтах».
И если вы думаете, что это все выкрутасы, на которые способен наш "неполживец", с данной историей, то - ошибаетесь...
© Copyright: Олег Блоцкий, 2021
Свидетельство о публикации №221021301512
Оригинал: proza.ru
Скриншот