Третья сторона кассеты
Оригинал взят у maximblog в Третья сторона кассеты
Зима, крестьянин, торжествуя.
Проезжаем мимо замерзшего небольшого пруда, и ребенок спрашивает, мол, что все эти люди делают на льду? Моя супружница объясняет, что это - рыбаки, они ловят рыбу, чтобы прокормиться. То есть, они хорошие, спрашивает малыш? Конечно, это хорошие люди, отвечает мама, они стараются прокормиться сами и прокормить свою семью.
Тут я, конечно, должен был вмешаться в процесс объяснения устройства нашего мира.
- Знаешь, а ведь всё может быть не таким, как кажется на первый взгляд.
Жена вздохнула, представляя, что за этим должно последовать. Но меня уже было не остановить простыми вздохами.
- Понимаешь - продолжил я, - с одной стороны эти рыбаки, особенно те из них, которые ловят рыбу из необходимости кормить семью, заслуживают уважения. Верно? - ребенок, пяти с копейками лети от роду, кивнул. - Но с другой стороны, ты же сам видишь, насколько лед тонкий, а температура - почти теплая? Так что лед может проломиться в любую секунду, и все эти милые люди провалятся под лед, в воду.
Ребенок ужаснулся:
- И что с ними дальше будет?
- Потом должны подоспеть милиционеры и прочие спасатели, и выловить их. Это могут быть водолазы, моторные лодки и вертолеты. На это будут потрачены деньги, средства, собранные с тех людей, которые в эту воду не падали, то есть, со всех остальных. Это справедливо, как ты думаешь?
- По-моему, не очень. - Ребенок уже задумался - все-таки пять с копейками, не шутка. Я же продолжил.
- Нет, людям нужно помогать, но я лично видел счастливое лицо человека, которого вместе с еще тремя ловцами золотых рыбок унесло на льдине, и после того, как их поймали, используя ветролет, и спросили: «Пойдете ли вы еще на подледный лов?», он просиял и ответил: «Конечно!»
- Сынок, - продолжил я, - а ты помнишь историю о каше, которую солдат сварил из топора? Как это все схематично выглядит?
Жена махнула на меня рукой, и, улыбаясь, смотрела в окно. Ей тоже была знакома история с топорной кашей.
- Издалека (то есть, ему пришлось нелегко) шел солдат (сразу понимаем, что это - прекрасный человек, возможно, семьянин, который отслужил, отдал долг родине и теперь идет домой, он явно заслуживает любви и уважения). Правильно? То есть, говоря простым черно-белым языком, солдат хороший.
И вот этот солдат подходит к деревне, стучит в ближайший дом, и спрашивает у живущей там бабульки, не покормит ли она его, ибо запылился он до невозможности, и оттого сильно кушать хочется. Бабка говорит, что у нее ничего нет, холодильник пустой и мыши по углам не кормлены (мы уже чувствуем, что бабка скупая да прижимистая). На что военный (с присущей ему смекалкой, молодец) отвечает, что может приготовить кашу из нехитрого предмета, который есть в каждом доме в избытке - из топора. Дальше все просто: в воду он бросает топор, и сначала просит бабку немного соли, потом картошки, лучка немного, затем пошло-поехало… дай ему банку тушенки да индийских приправ.
Солдат - бравый, удалой, а бабка жадная. Правильно?
Ребенок успевает следить за моей мыслью, я специально говорю не спеша. Ну да, кивает он.
- А теперь представим себе другую ситуацию. Шел солдат, морда жирная, живот огромный. Да еще и дезертир, сбежал с фронта, оставил свой полк, своих боевых товарищей… сразу появляется кисловатое предубеждение против него, так?
Набрел он на одинокий домик. В домике жила старушка, пенсионерка. Сам знаешь, пенсии нынче небольшие (ребенок опять кивает, он в курсе), еле-еле хватает на хлеб с молоком. И у старушки огород небольшой, потому как старенькая она, еле ходит, болезни всякие ее мучают.
Появляется ощущение, что бабушка хороша, порядочная. Человеческая, одним словом, бабулька.
А солдат, проходя мимо, спрашивает, не покормит ли она сына отечества чем-нибудь вкусненьким? Та и отвечает, мол, сынок, я бы покормила бы, да у самой есть нечего, вот заначка малая, детей Бог не дал, сама еле выживаю.
Тогда жирный-толстый дезертир хитростью решает одолеть старушку. Легко манипулируя старушечьим сознанием, говорит ей, что может добыть искусный деликатес из простого топора. И обманом, заметь, заставляет пенсионерку отдать ему всю старушечью заначку в виде последней банки тушенки, припрятанной на столетие Великой Октябрьской Социалистической революции, а также две последние картофелины в доме. И доверчивая старушка (введенная в искушение манипулятором, окончившим заочные интернет-курсы по нейролингвистическому программированию, НЛП по-нашему), остается в уверенности, что ничего плохого не произошло и что ее бюджету не нанесен непоправимый урон…
Так кто здесь хороший, сынок, а кто плохой? Конечно, все теперь выглядит по-другому, правильно?
Но ведь вся схема осталась прежней, каша из того же топора. Что изменилось? Изменилось только наше отношение, мы стали более приязненно относиться к тому или иному персонажу. Почему? Потому что мы отождествляем себя с героем рассказа.
Мы ему, герою рассказа - солдату или бабульке - сопереживаем.
Но, несмотря на то, что вроде бы истина установлена, и можно смело идти ложиться спать, ан нет.
Неужто все так просто? И солдат так и останется в памяти потомков «плохим»? Бабульку-то мы вроде оправдали…
На дворе был год 1988-90, и корреспондент, милая девушка из журнала «Юность», брала интервью у Бориса Гребенщикова. Когда пленка в магнитофоне закончилась, она попросила подождать, пока она не сменит кассету. На что Борис Борисович ответил, что у каждой кассеты есть еще и третья сторона, и нет необходимости ничего менять.
Все дело в том, что солдат действительно был толстым, потому как страдал от сахарного диабета, а получить полагающуюся медицинскую помощь в армии не мог. А оставил он часть оттого, что дом его находился совсем рядом, но его командир, гад и мучитель пионеров, его не отпускал. А солдат просто хотел повидать старенькую больную маму…
Жена тихо пинала меня, пока я расширял сознание сынульке. Ну, а что же делать?
P.S. Может показаться, что здесь написано о том, что написано. Если честно - написано о нашем сегодняшнем восприятии происходящего, о том, как мы воспринимаем информацию, подаваемую нами другими людьми, о том, как мы воодушевляемся от того, от чего, возможно, воодушевляться не следует. И как мы приходим к выводам, к которым кто-то другой хотел, чтобы мы пришли.
Зима, крестьянин, торжествуя.
Проезжаем мимо замерзшего небольшого пруда, и ребенок спрашивает, мол, что все эти люди делают на льду? Моя супружница объясняет, что это - рыбаки, они ловят рыбу, чтобы прокормиться. То есть, они хорошие, спрашивает малыш? Конечно, это хорошие люди, отвечает мама, они стараются прокормиться сами и прокормить свою семью.
Тут я, конечно, должен был вмешаться в процесс объяснения устройства нашего мира.
- Знаешь, а ведь всё может быть не таким, как кажется на первый взгляд.
Жена вздохнула, представляя, что за этим должно последовать. Но меня уже было не остановить простыми вздохами.
- Понимаешь - продолжил я, - с одной стороны эти рыбаки, особенно те из них, которые ловят рыбу из необходимости кормить семью, заслуживают уважения. Верно? - ребенок, пяти с копейками лети от роду, кивнул. - Но с другой стороны, ты же сам видишь, насколько лед тонкий, а температура - почти теплая? Так что лед может проломиться в любую секунду, и все эти милые люди провалятся под лед, в воду.
Ребенок ужаснулся:
- И что с ними дальше будет?
- Потом должны подоспеть милиционеры и прочие спасатели, и выловить их. Это могут быть водолазы, моторные лодки и вертолеты. На это будут потрачены деньги, средства, собранные с тех людей, которые в эту воду не падали, то есть, со всех остальных. Это справедливо, как ты думаешь?
- По-моему, не очень. - Ребенок уже задумался - все-таки пять с копейками, не шутка. Я же продолжил.
- Нет, людям нужно помогать, но я лично видел счастливое лицо человека, которого вместе с еще тремя ловцами золотых рыбок унесло на льдине, и после того, как их поймали, используя ветролет, и спросили: «Пойдете ли вы еще на подледный лов?», он просиял и ответил: «Конечно!»
- Сынок, - продолжил я, - а ты помнишь историю о каше, которую солдат сварил из топора? Как это все схематично выглядит?
Жена махнула на меня рукой, и, улыбаясь, смотрела в окно. Ей тоже была знакома история с топорной кашей.
- Издалека (то есть, ему пришлось нелегко) шел солдат (сразу понимаем, что это - прекрасный человек, возможно, семьянин, который отслужил, отдал долг родине и теперь идет домой, он явно заслуживает любви и уважения). Правильно? То есть, говоря простым черно-белым языком, солдат хороший.
И вот этот солдат подходит к деревне, стучит в ближайший дом, и спрашивает у живущей там бабульки, не покормит ли она его, ибо запылился он до невозможности, и оттого сильно кушать хочется. Бабка говорит, что у нее ничего нет, холодильник пустой и мыши по углам не кормлены (мы уже чувствуем, что бабка скупая да прижимистая). На что военный (с присущей ему смекалкой, молодец) отвечает, что может приготовить кашу из нехитрого предмета, который есть в каждом доме в избытке - из топора. Дальше все просто: в воду он бросает топор, и сначала просит бабку немного соли, потом картошки, лучка немного, затем пошло-поехало… дай ему банку тушенки да индийских приправ.
Солдат - бравый, удалой, а бабка жадная. Правильно?
Ребенок успевает следить за моей мыслью, я специально говорю не спеша. Ну да, кивает он.
- А теперь представим себе другую ситуацию. Шел солдат, морда жирная, живот огромный. Да еще и дезертир, сбежал с фронта, оставил свой полк, своих боевых товарищей… сразу появляется кисловатое предубеждение против него, так?
Набрел он на одинокий домик. В домике жила старушка, пенсионерка. Сам знаешь, пенсии нынче небольшие (ребенок опять кивает, он в курсе), еле-еле хватает на хлеб с молоком. И у старушки огород небольшой, потому как старенькая она, еле ходит, болезни всякие ее мучают.
Появляется ощущение, что бабушка хороша, порядочная. Человеческая, одним словом, бабулька.
А солдат, проходя мимо, спрашивает, не покормит ли она сына отечества чем-нибудь вкусненьким? Та и отвечает, мол, сынок, я бы покормила бы, да у самой есть нечего, вот заначка малая, детей Бог не дал, сама еле выживаю.
Тогда жирный-толстый дезертир хитростью решает одолеть старушку. Легко манипулируя старушечьим сознанием, говорит ей, что может добыть искусный деликатес из простого топора. И обманом, заметь, заставляет пенсионерку отдать ему всю старушечью заначку в виде последней банки тушенки, припрятанной на столетие Великой Октябрьской Социалистической революции, а также две последние картофелины в доме. И доверчивая старушка (введенная в искушение манипулятором, окончившим заочные интернет-курсы по нейролингвистическому программированию, НЛП по-нашему), остается в уверенности, что ничего плохого не произошло и что ее бюджету не нанесен непоправимый урон…
Так кто здесь хороший, сынок, а кто плохой? Конечно, все теперь выглядит по-другому, правильно?
Но ведь вся схема осталась прежней, каша из того же топора. Что изменилось? Изменилось только наше отношение, мы стали более приязненно относиться к тому или иному персонажу. Почему? Потому что мы отождествляем себя с героем рассказа.
Мы ему, герою рассказа - солдату или бабульке - сопереживаем.
Но, несмотря на то, что вроде бы истина установлена, и можно смело идти ложиться спать, ан нет.
Неужто все так просто? И солдат так и останется в памяти потомков «плохим»? Бабульку-то мы вроде оправдали…
На дворе был год 1988-90, и корреспондент, милая девушка из журнала «Юность», брала интервью у Бориса Гребенщикова. Когда пленка в магнитофоне закончилась, она попросила подождать, пока она не сменит кассету. На что Борис Борисович ответил, что у каждой кассеты есть еще и третья сторона, и нет необходимости ничего менять.
Все дело в том, что солдат действительно был толстым, потому как страдал от сахарного диабета, а получить полагающуюся медицинскую помощь в армии не мог. А оставил он часть оттого, что дом его находился совсем рядом, но его командир, гад и мучитель пионеров, его не отпускал. А солдат просто хотел повидать старенькую больную маму…
Жена тихо пинала меня, пока я расширял сознание сынульке. Ну, а что же делать?
P.S. Может показаться, что здесь написано о том, что написано. Если честно - написано о нашем сегодняшнем восприятии происходящего, о том, как мы воспринимаем информацию, подаваемую нами другими людьми, о том, как мы воодушевляемся от того, от чего, возможно, воодушевляться не следует. И как мы приходим к выводам, к которым кто-то другой хотел, чтобы мы пришли.