Переговоры с каппелевцами
Б.Жданов
ОСОБОЕ ПОРУЧЕНИЕ
В тот год стояло жаркое и сухое лето. Далеко на севере горела амурская тайга. В китайской провинции Хэйлунцзян также полыхали лесные пожары.
В раскрытые окна бывшего губернаторского дома, где размещался Амурский военно-революционный комитет, вместе с удушливой гарью вливалось освежающее дыхание Амура. Благовещенск, такой далекий и такой героический советский город, широко раскинулся по берегу реки с правильно расчерченными кварталами, просторными песчаными улицами и деревянными тротуарами. Благовещенск в те годы скорее походил на большое сибирское село, чем на областной город. Редкие прохожие на улицах и извозчики, дежурившие на углах, словно подчеркивали его захолустность. И только обрывистая, изрытая выбоинами, набережная с пристанями и сходнями, баржами и пароходами, грузчиками и ломовыми извозчиками, ревом пароходных гудков, грохотом якорных цепей и лебедок и суетой придавала ему вид портового города. Но и здесь не было прежнего оживления. Гражданская война и японская интервенция сильно разорили Амурское пароходство. К началу 1920 года Благовещенск стал крупнейшим революционным центром на Дальнем Востоке. От Забайкалья до Хабаровска территория Приамурья была очищена партизанами от белогвардейщины и японских интервентов. Несмотря на значительное превосходство в силах, интервенты потерпели поражение. 5 февраля над Благовещенском взвились красные флаги. Интервенты вынуждены были эвакуироваться на восток, а белогвардейцы - бежать в Китай, под охрану хунхузского генерала Чжан Цзолина.
За время оккупации Амурская область, ее сельское хозяйство, промышленность, пароходство, железная дорога были доведены до крайнего разорения. Многие села и деревни, поселки лежали в развалинах, сотни мостов, вагонов, паровозов сожжены, взорваны, сброшены под откос или угнаны на восток. Де/232/сятки тысяч голов скота вырезаны. Немало пароходов и барж продано китайским купцам, чтобы они не достались большевикам. Амурская область оказалась в кольце фронтов и в течение многих месяцев оставалась единственным форпостом Советской власти на Дальнем Востоке.0
...В дежурной комнате затрещал «эриксон».
- Ревком вас слушает, - кричу в трубку.
Было раннее, свежее утро. На беспорядочно расставленных вдоль стен диванах и мягких креслах дремали «бездомные» члены ревкома Черновол и Безродных.
В трубке послышалось сначала хриплое клокотание, а затем далекий, еле внятный голос:
- Докладывает пограничный комиссар Седякин. Сегодня ночью береговой патруль задержал неизвестного человека. Стоял в воде по самое горло в одежде. Задержанный отправлен в распоряжение начальника разведки Бодэску. По счету это четвертый или пятый. Полагаю, это семеновский разведчик.
- Понятно.
- Еще докладываю, - продолжал Седякин, - в Сахалян из Харбина прибыла какая-то делегация. Просит доложить ревкому и принять для переговоров. Жду вашего распоряжения.
Я посмотрел на часы. Было рано, нужно вопрос согласовать с руководством.
- Ответа ждите не раньше, чем через час, - сказал я Седякину.
Амурский ревком не знал постоянных часов работы и отдыха. Он работал круглосуточно. Все вопросы разрешались немедленно, при наличии двух третей из его семи членов.
В это утро заседание открыл заместитель председателя ревкома, он же председатель Амурского обкома РКП(б) М. А. Трилиссер. Небольшого роста, спокойный, уравновешенный, лет 35. Старый подпольщик, лично встречавшийся с В. И. Лениным на Таммерфорсской конференции в Финляндии в 1905 году. Это был профессиональный революционер-ленинец. Он отлично ориентировался в сложной обстановке, спокойно взвешивал и анализировал самые неожиданные ситуации и факты. В отношениях с товарища/233/ми не показывал своего превосходства, не выпячивал своей роли партийного руководителя.
- Поступило сообщение о приезде из Харбина делегации от генерала Пепеляева, - начал он, сверкая очками. - Не от хорошей жизни решили они с нами разговаривать. Думаю, следует принять и послушать. Какое ваше мнение?
Первым поднялся Черновол - крепкий амурский крестьянин, бывший член «Таежного исполкома». Он был в сапогах, в рубахе навыпуск, подпоясанной ремешком. Разгладив густые усы, Черновол подсел к Трилиссеру и недоверчиво сказал:
- Моему мужицкому уму трудно понять, какие у нас с беляками могут быть разговоры. Мы, амурские мужики, не даем своего голоса за прием этой делегации. Категорически против!
Не поднимаясь с места, нарушил тягостное молчание Бобринев - потомственный рабочий, слесарь-железнодорожник, отбывший царскую каторгу, подпольщик и партизан. Крупные черты лица и густая шевелюра делали его похожим на молодого Максима Горького.
- Мы имеем дело не просто с врагами, а с побежденными врагами. Теперь они идут к нам на поклон, может быть, с повинной. Разговаривать с побежденным врагом никогда не запрещалось. Пусть Черновол не горячится, амурских мужиков никто не собирается обижать, и не один он защищает крестьянство. Считаю, что делегацию надо принять.
Потом высказались военный комиссар Смагин - за прием делегатов - и известный партизан, командующий партизанской армией Безродных - против приема.
Спорили долго и договорились, что представителей генерала Пепеляева все же надо выслушать.
На следующий день члены ревкома и редактор «Амурской правды» П. Н. Караваев встретились с четырьмя членами пепеляевской делегации, полковниками бывшей колчаковской армии. Среди них выделялся крупным ростом, молодым румяным лицом и приятными непринужденными манерами полковник Буров - начальник пепеляевского штаба. Обращал на себя внимание полковник с добродушным простым /234/ русским лицом - командир одной из колчаковских дивизий Бондарев. Остальные два полковника - Зуев и Остроумов - занимали крупные посты в штабе Первой Сибирской армии Колчака. Этой армией и командовал генерал Пепеляев - брат премьер-министра колчаковского правительства.
Пепеляевские делегаты были в черных костюмах и белых рубашках. Ни на одном из нас не было белой рубашки, а тем более галстука. Члены ревкома довольствовались сильно поношенными пиджаками или выцветшими гимнастерками, на ногах латаные-перелатаные сапоги. Только военный комиссар Смагин выделялся аккуратным военным костюмом и начищенными до блеска сапогами с узкими и высокими голенищами.
Нужно было найти слова и форму обращения, чтобы рассеять создавшуюся напряженность. Поднялся Трилиссер. Он заговорил своим густым басом. Это придавало ему особую солидность. Обращаясь к членам ревкома, он сообщил о приезде делегации от генерала Пепеляева из Харбина. Затем, обращаясь к делегатам, торжественно произнес:
- Господа делегаты! Амурский военно-революционный комитет вас слушает.
Первым поднялся полковник Буров.
- К сожалению, я не могу назвать вас ни господами, ни товарищами. Думаю, вы меня поймете, если скажу, что кем бы вы нас ни считали, мы остаемся русскими людьми. Мы приехали к вам не в качестве кающихся грешников. Мы приехали в поисках дороги на свою родину.
Наступило минутное молчание. Даже Черновол и Безродных с большим вниманием слушали Бурова, с любопытством рассматривая его.
Отодвинув кресло, встал массивный полковник Бондарев. Его пышные усы были лихо закручены.
- Все, что сказал здесь полковник Буров, мы полностью разделяем. Позвольте мне быть откровенным. Все мы по профессии люди военные. До революции служили царю, воевали против Германии. Началась революция, стали служить сначала Временному правительству, а затем верховному правителю Колчаку. И всюду мы терпели поражение. Поневоле пришлось /235/ задуматься, почему это так? Некоторые считают, что нос иным людям задумываться не полагается. А мы ВОТ стали думать - правильный ли мы путь избрали. И решили, что неправильный.
Черновол обратился к Бондареву:
- Как вас назвать, не знаю. Вы уж извините. Очень хорошо вы здесь говорили о России. А не приходилось ли, случаем, вам быть карателем сибирских партизан? Мне, мужику и партизану, очень интересно это знать. Приеду в свою деревню, и меня начнут расспрашивать. А я ни в зуб ногой.
Бондарев поднялся.
- Если разрешит председатель, могу ответить на ваш вопрос.
- Пожалуйста, пожалуйста, господин полковник, - сказал Трилиссер.
- По должности я - командир дивизии Первой Сибирской армии. Она состояла из мобилизованных солдат. Не скажу, что это были плохие солдаты, но воевали они против Красной Армии без души, из-под палки. Перед Омском от дивизии остались рожки да ножки. Нас много раз пополняли, но результат был тот же. На подходе к Красноярску моя дивизия перестала существовать. Почти все солдаты перешли на сторону Красной Армии или ушли к партизанам. Мог ли я быть карателем против партизан с такими солдатами, даже если бы сам захотел? Думаю, вы легко меня поймете, если скажу, что я и сам не очень верил в победу Колчака. Об остальном я сказал.
Председатель ревкома рекомендовал делегации выделить уполномоченного для связи с органами революционной власти. Они остановились на кандидатуре Бурова. Ему было сообщено, что полковники могут возвращаться в Китай. Ревком обсудит вопрос о встрече представителя Военно-революционного комитета с Пепеляевым.
На следующий день мне вручили мандат на поездку в Харбин. Мандат был выписан на шелковой ленте. Он хранится сейчас в Ленинградском музее Октябрьской революции. Документ этот я зашил в подкладку рукава. Я получил также паспорт на имя Павла Ивановича Морозова, который в качестве уполно/236/моченного «Амурского кооператора» направляется для ведения коммерческих сделок в Китай.
Вместе со мной следовал член ревкома Сергей Бобринев. Мы с ним даже «не были знакомы» друг с другом. Сергей должен был наблюдать за мной со стороны и в случае необходимости прийти на помощь. Нас сопровождал Буров.
Двухпалубный пароход «Черный дракон», еще недавно называвшийся «Дмитрий Донской», с высокой трубой и огромными колесами за кормой, медленно отчалил от пристани Сахаляна.
Верхние каюты занимали русские белоэмигранты, покинувшие родину и искавшие счастья в чужих краях. Приходилось быть настороже. Буров иногда заходил ко мне в каюту, рассказывал о настроениях пассажиров, особенно офицеров, с которыми он легко заводил знакомства.
«Черный дракон» часами простаивал на бесчисленных пристанях. Проплыли узкий Хинган с его высокими отвесными скалами. Наконец, вошли в Сунгари. Навстречу нам плыли целые караваны парусных шаланд. Только на десятый день «Черный дракон» бросил якорь на пристани Харбина. Город состоял из четырех районов. В двух из них - Харбин-пристани и Новом городе - преобладало тогда русское население.
У меня была явка подпольной организации большевиков, я остановился на конспиративной квартире. Харбинская подпольная организация работала в трудных условиях. Руководил ею товарищ Шульженко. Городской комитет партии издавал газету «Вперед», редактировал ее Давид Хаит.
Незадолго до моего приезда, 29 июля 1920 года, харбинские белогвардейцы организовали в соборе панихиду по офицерам, расстрелянным в Приамурье по приговору трибунала за жестокие расправы над мирным населением. Заодно попы служили молебен и по японским самураям, которых настигла карающая рука амурских партизан в Николаевске.
Во время панихиды подпольщики организовали демонстрацию протеста. Руководил ею секретарь редакции газеты «Вперед» тов. Чернявский. Против демонстрантов бросили войска. Семеновский полковник /237/ Миллер застрелил Чернявского. Белоэмигрантские газеты на все лады расхваливали «героизм» японцев, подробно описывали их зверские расправы над мирным населением.
Имея на руках документы «Амурского кооператора», я легко установил связи с отделением «Центросоюза» (белоэмигрантским, работавшим на Колчака), а через него - с юркими интендантами бывшей кол-чаковской армии. Они знали всю подноготную жизни Харбина, кишевшего спекулянтами и представителями различных фирм, торговавших всем чем угодно, вплоть до пулеметов.
Амурская революционная армия остро нуждалась в обмундировании, медикаментах, не говоря уже о вооружении и боеприпасах. Все это можно было купить, были бы деньги - золото, валюта. Амурский ревком имел на хранении крупные государственные золотые резервы, но распоряжаться ими он мог лишь с большой ответственностью. Это была только небольшая часть государственных фондов, вывезенных белогвардейцами из Казани в 1918 году. Владивостокские железнодорожники увезли золото из-под носа у японцев и доставили в Благовещенск.
Колчаковские интенданты готовы были торговать с кем угодно, лишь бы заработать. Они помогали мне договориться о поставках материалов, в которых нуждались революционная армия и население Амурской области.
В знойный июльский день состоялась моя первая встреча с генералом Пепеляевым. Для пущего антуража к особняку Пепеляева я подкатил на огромном открытом «драндулете» неизвестной марки. Автомобиль грохотал по булыжной мостовой, словно немазанная и разбитая телега, испуская клубы ядовитого-дыма. Снабдил меня лимузином колчаковский интендант Трофимов.
На просторной, задрапированной шторами террасе группа генералов играла в карты. От полковника Бурова я узнал, что в числе игроков были известные колчаковские генералы: командир 1-го корпуса Сахаров, командир 2-го корпуса Молчанов, Лохвицкий - бывший командующий экспедиционным корпусом русских войск во Франции, а теперь - началь/238/ник штаба семеновской армии, командир 3-го корпуса Вержбицкий. Надо же случиться, что мой визит совпал со слетом битых колчаковских генералов, прибывших из Читы от атамана Семенова, которому они теперь служили.
Из-за стола навстречу мне поднялся, застегивая на ходу пуговицы кителя, военный с генеральскими погонами, высокий, с хорошей военной выправкой, лет сорока.
- Вы будете генерал Пепеляев? - спросил я, подходя вплотную и стараясь разглядеть выражение его лица. Сидевшие за столом игроки повернули голову в нашу сторону.
- Да, я, - негромко ответил он, стараясь загородить сидевших за столом. - А вы кто такой? - в свою очередь поинтересовался он.
- Я - представитель Амурской революционной власти. Прибыл для личной встречи с вами.
На лице генерала появилось недоумевающее выражение и растерянность.
- По-моему, это недоразумение. В посылке делегации участия я не принимал. Тем не менее, от личной встречи, как вы сказали, не отказываюсь. Пройдемте в кабинет, - холодно, но любезно пригласил хозяин.
Обернувшись к гостям, Пепеляев улыбнулся:
- Господа, прошу прощения. Я занят. Продолжайте без меня.
Кабинет размещался в одной из боковых комнат. На стенах развешено оружие - скрещенные шашки, винтовки, пистолеты разных эпох, кривые турецкие ятаганы и огромные кавказские кинжалы. У стены походная кровать, накрытая серым солдатским сукном. У окна стол и несколько простых стульев. На противоположной стене карта России. Весь этот стиль должен был показывать посетителю, что хозяин кабинета, несмотря на свой высокий пост, ведет суровую жизнь солдата.
- Прежде чем начать разговор, господин генерал, - сказал я, когда мы уселись, - позвольте рассеять одно недоумение. Знают ли ваши уважаемые гости, с кем вы предполагаете вести беседу? Согласитесь, это не праздное любопытство.
- Не думаю, - помолчав, ответил Пепеляев. - /239/ У меня бывает много посетителей. Впрочем, можно предполагать, они догадываются. Ведь о вашем прибытии, как и о целях поездки группы старших офицеров на Амур, которая именует себя «делегацией генерала Пепеляева», узнала русская пресса. Харбинские газеты «Русский голос» и особенно «Заря» подняли шум о каких-то изменниках родины, продавшихся большевикам.
- Если вы не оставили, господин генерал, своего намерения, - снова обратился я к Пепеляеву, - установить контакт с представителями революционной власти в России, позвольте задать вам еще некоторые вопросы.
- Да, да! Я слушаю вас.
- Нам до некоторой степени известны ваши взгляды на политическое устройство России. Но хотелось бы знать, к какой политической партии вы принадлежите?
- Готов ответить. Я - трудовик! - заявил Пепеляев. - Это всем известно. Мы воевали за Учредительное собрание. Мы подняли оружие против комиссаров и большевиков, захвативших власть в России. Но мы потерпели поражение. И в этом наше глубокое несчастье.
- Можно ли считать, что ваш старший брат, премьер-министр, и Колчак также воевали за Учредительное собрание?
Пепеляев поморщился при упоминании о брате, расстрелянном вместе с Колчаком по приговору Иркутского ревкома, отвернулся и ответил не сразу.
- Мой брат принадлежал к кадетской партии, - глухо заговорил он. - Так же, как и адмирал, он боролся за восстановление в России монархии.
Я задал следующий вопрос:
- Какой пост вы занимали в армии Колчака и имел ли к вам отношение корпус генерала Каппеля?
Генерал, будто вспоминая что-то далекое, помедлив, сказал:
- Я командовал Первой Сибирской армией. В ее составе находились все рода войск и несколько соединений, в том числе корпус Каппеля. Этот корпус, пройдя тяжелые испытания, сейчас находится в Забайкалье. По-моему, он попал в тяжелое положение. /240/ Подчинен невежественному казаку Семенову. Мы никогда не считали его русским человеком, - с горькой усмешкой воскликнул Пепеляев.
Он поднялся и зашагал по кабинету. Я возразил:
- Позвольте, господин генерал, как же понимать вашу совместную с этим невежественным казаком борьбу против русского народа? Значит, у правительства Колчака было что-то общее с Семеновым?
- По-моему, тут все ясно, - горячо возразил Пепеляев. - Семенов верой и правдой служит японскому микадо, исконному врагу России. Он готов продать самураям весь русский Дальний Восток, вплоть до Байкала. С ним нам не по пути.
- А разделяют ли ваше мнение по этому вопросу все подчиненные вам командиры и начальники штабов?
- Не ручаюсь, - резко и горько признался Пепеляев.
Я спросил, как Пепеляев относится к Советской России и думает ли возвратиться на родину, искупить свою вину. Генерал задумался.
- Как человек военный, я был далек от политики. Каждый из нас решает по-своему. Учтите, что я не один. У меня много друзей, с кем я должен согласовать свои возможные решения. В связи с этим, в свою очередь, я хочу задать вам вопрос: а что ожидает меня и мою группу в случае возвращения в Россию? Можно ли рассчитывать, что нам будут предоставлены условия, достойные нашего положения?
Я объяснил Пепеляеву, что не имею полномочий решать такой вопрос и распределение должностей не входит в мою компетенцию. Харбин - не подходящее место для таких разговоров.
- Возвращайтесь в Советскую Россию, там и решим.
Мы стояли друг против друга, каждый думал, каким все-таки будет результат нашей встречи. Пепеляев, видимо, колебался.
- Подумаем, подумаем, - неопределенно произнес генерал.
На следующий день от полковника Бурова я узнал, что у Пепеляева состоялся военный совет с генералами, прибывшими из Читы. Настроение у генералов /241/ было неважное. Как оказалось, японцы в это время подписали, наконец, с правительством ДВР так называемое Гонготское соглашение о прекращении военных действий с Народно-революционной армией. Главное, что озадачило генералов, - это признание верхнеудинского правительства Японией.
Рассказывая об этом, Буров показал газету «Заря». В небольшой статье белогвардейский автор расписывал ужасы нашествия большевистских комиссаров на Китай. В ней сообщалось, что амурские большевики собираются создать стотысячную армию. При этом назывались имена генералов и полковников, якобы подкупленных для этой цели большевистским правительством. Буров принес с собой несколько анонимных писем, угрожающих расправиться с «изменниками родины».
- Узнаю автора этих анонимок, - сказал Буров. - Это работа семеновского разведчика Беркутова. И вам и мне надо быть осторожнее.
В тот же день Буров и Бондарев, а также другие пепеляевские офицеры твердо решили вернуться на родину. По моему совету они покинули аристократический Новый город и перебрались в. более демократический и многолюдный район Харбин-пристань.
На одной из встреч с группой полковника Бурова было решено создать с целью вербовки и агитации за возвращение на родину организацию под названием «Брусиловский комитет». В него вошли полковники Зуев, Остроумов и другие.
Почти ежедневно я и Бобринев встречались с руководителями харбинского подполья для взаимной информации. Несмотря на Гонготское соглашение, японцы усилили свою активность в полосе КВЖД. Воинские эшелоны непрерывно шли в обоих направлениях. Заметно усилилась деятельность семеновской и японской разведок. Со многих станций КВЖД приходили сообщения о провалах подпольной организации, арестах, запрещении забастовок, профсоюзов и других общественных организаций.
Пора было собираться в обратный путь.
Приходилось дежурить на Сунгарийской пристани в ожидании советских пароходов с Амура. Два или три парохода, прибывших под советским флагом, по /242/ приказанию русского консула Попова были возвращены их бывшим владельцам.
Трудно было получить документы на выезд из Китая. Китайский чиновник за взятку по секрету сообщил, что имеется распоряжение запретить выезд из Китая и выдачу виз Бурову и Бондареву. Оба полковника решили уехать в город Сахалян, а там уж договориться о пропуске через границу.
Только на следующий день мы с Бобриневым, каждый в отдельности, устроились на китайский пароход на пристани Фу Дзи-дзян.
Я до отказа нагрузился кипами английских, японских и других иностранных газет для работников иностранного отдела обкома партии, изголодавшимся по информации. Вез я с собой и тюки с образцами материалов для обмундирования армии.
Сдав документы агенту в кают-компанию, я устроился в отдельной каюте. В руках у меня белогвардейская газета «Русский голос». До отправления парохода остается не менее двух часов. Китайцы не торопятся. Спешить некуда. В каюте появляется агент с моим паспортом. На его вопрос, из какого я уезда, я ответил правильно, но не сразу. Агент быстро исчез (несомненно, это был разведчик).
У борта, на верхней палубе, стоял Бобринев. Быстрым движением я вынул пачку китайских денег и сунул ему в карман. Чуть слышно сказал:
- Я ухожу. Ты отправляйся. Будь осторожен, нас выследили...
Быстро спустился по трапу и нырнул в густую толпу. Нужно было торопиться, чтобы до отхода парохода успеть выхватить из каюты оставленные вещи и тюки. Это мог сделать только такой проныра, как интендант Трофимов.
Я добрался до Трофимова и не ошибся в нем. Он на своей машине помчался в Фу Дзи-дзян, застал пароход, ворвался с двумя китайцами в каюту. Там уже орудовали агенты разведки. Увидев Трофимова с носильщиками, они растерялись и не препятствовали выгрузке тюков. Через полчаса вещи были доставлены на квартиру интенданта.
Ни Бурову, ни Бондареву не удалось устроиться на пароход. Но вскоре нам повезло. На Сунгарийской /243/ освобожденной от белогвардейцев и японцев обширном территории восточного Забайкалья.
Штаб 2-й Амурской дивизии перебрался на станцию Размахнино. Командиром головной бригады назначили второго нашего знакомого - Бондарева.
Семеновские генералы и офицеры узнали о том, что против их корпусов выступают бывшие пепеля-евские полковники Буров и Бондарев. Первым откликнулся на это известие начальник штаба каппелевско-го корпуса генерал Бангерский, состоявший в близких отношениях с Буровым и Бондаревым.
Через свою радиотелефонную станцию в Чите он пригласил командующего Амурским фронтом Серышева на переговоры по полевому радиотелеграфу, который назывался тогда «искровой станцией». Я присутствовал при этом разговоре.
- Вызовите Читу, - сказал Серышев телеграфисту.
Тот запустил генератор. На невысокой антенне затрещали искры.
- Есть Чита!
- Стучи: Говорит Зилово. - (Серышев путал карты. В действительности мы находились в Нерчинске). - Командарм Серышев приглашает генерала Бангерского.
- Говорит Чита! У аппарата Бангерский, - передал телеграфист, читавший на слух азбуку морзе. - Ваша дезинформация никого обмануть не может, господин Серышев. Мы знаем, что вы в Нерчинске. 20 октября в 12 часов дня высылаю делегацию для переговоров на перегоне между станциями Урульга-Зубарево. Подтвердите ваше согласие.
- Стучи, - сказал Серышев: - Ваше предложение переговоров принимаю. Делегация штаба и ревкома будет в указанное время в указанном месте.
- Скоро мы вам покажем, что такое дезинформация, - заговорил Серышев, когда мы возвращались домой. - Пронюхали, черти, о нашем передвижении. Посмотрим, кто кого переиграет...
И, довольный ходом событий, Серышев сдвинул фуражку на затылок.
- Сейчас заработает японская военная и дипломатическая машина, - в свою очередь заметил я. - /246/ Нарушение Гонготского соглашения. Демаркацию нарушили!
- Сегодня вечером назначим военный совет. Будем утверждать оперативные планы. Есть два варианта ликвидации «читинской пробки» - командира Второй дивизии Попова и начальника штаба армии Бурова.
Как и следовало ожидать, о переходе Амурской революционной армией демаркационной линии стало известно прежде всего руководителю японской военной миссии при атамане Семенове, полковнику Кура-сава. Курасава направил на Амурский фронт майора Югами. Японец явился к начдиву Попову и потребовал пропустить его в расположение наших войск.
- Не советую, господин майор. Опасно! Там действуют партизаны. Вам придется вернуться, - отрезал Попов.
Маленький майор, гремя непомерно длинным палашом, смешно кипятился.
- Чито?.. Это надо будет посмотри!..
- Да, да, повторяю, опасно! Вам следует вернуться на станцию Урульга, -- спокойно подтвердил начдив.
В тот же вечер Серышев, только что вернувшийся со станции Зубарево, где проходила передовая линия нашей обороны, зашел ко мне.
- Военный совет утвердил план Бурова. Умница твой крестник! - Серышев захохотал: - И, знаешь, мало того - мы будем действовать не как Амурская Народно-революционная армия, а как повстанческая армия, не подчиняющаяся Верхнеудинску и командованию Народно-революционной армии ДВР. Об этом мы уже сообщили правительству ДВР. Не забудь, что завтра в 12 часов дня переговоры с каппелевцами. По-моему, от ревкома следует, кроме тебя, ехать Евгению Матвееву, от штаба поедет комбриг Бонда рев и его комиссар Камсков. И хватит. Согласен? Возьмите с собой конвой. Я уже приказал начдиву-2 обеспечить вашу безопасность. В случае какой беды возьмите сигнальные флажки. За вами будут наблюдать из наших окопов. В случае чего откроем огонь с бронепоезда.
Поздно вечером в небольшом зале трехэтажного /247/ здания Горного управления Нерчинекого округа пропс ходило заседание Народно-революционного коми-чета восточного Забайкалья. На заседание прибыли члены военного совета Жигалин и Вележев.
Утвердили состав делегации на конференцию правительств Дальнего Востока в Верхнеудинске. Эмиссару правительства ДВР по Амурской области М. А. Трилиссеру сообщили о завершении работы съезда восточного Забайкалья и сформировании органов областной революционной власти. Наконец, утвердили состав делегации на встречу с каппелевцами. В наказе делегации значился только один пункт - прекращение военных действий при условии сдачи оружия и капитуляции противника. Председателем делегации был утвержден я, заместителем - Е. Матвеев.
Эту встречу уже описывал в своих воспоминаниях С. Серышев. Я расскажу о ней так, как она мне запомнилась.
Рано утром нам подали верховых лошадей с коноводами. Нужно было проскакать верхом до ст. Приисковая, в 4 верстах от Нерчинска. На станции нас ожидал состав: два вагона и паровоз. В одном разместилась делегация, а в другом - наш конвой.
На станцию Зубарево прибыли вовремя. В сопровождении конвоя отправились по шпалам развороченного железнодорожного полотна. Справа и слева по склонам сопок зигзагами извивались наши окопы. На фронте тишина.
Далеко впереди на повороте из-за леса показался дымок паровоза, а за ним зеленый вагон. Это были каппелевцы. Мы шагаем им навстречу. Наконец, дошли. Наш конвой быстро окружает их паровоз и вагон. Ни одного каппелевского солдата не видно. Что за черт? Не ловушка ли? Поднимаемся в вагон, заполненный каппелевскими офицерами. Все встали с мест. Затем по команде сели. Нам указали место. Поднимается их полковник. У него шашка с георгиевским темляком. Боевой офицер! Мы одеты по-партизански. Никакого оружия. Только у комбрига Бондарева и комиссара Камскова наганы.
Полная тишина. Полковник Сотников глазами ест Бондарева. Из полевой сумки достает письмо и по/248/дает Бондареву. Письмо вскрывается. Бондарев быстро пробежал его и передал мне. Читаю:
«Мне стало известно, что Вы изменили нашему общему русскому делу. Не сегодня - завтра готова пролиться братская кровь. Я знал вас как честного офицера доблестной русской армии. Вы променяли честь офицера на бесславное служение недругам России. Опомнитесь, пока не поздно. Призываю вас во имя всевышнего не поднимать оружия против русских братьев. Пусть прекратится братоубийственная война и русские люди протянут друг другу руки. Готовы ли вы и ваши комиссары прекратить бессмысленную бойню? Жду Вашего ответа через моего представителя, полковника Сотникова. Да простит Вас господь бог!»
- Это все? - спрашивает Бондарев.
- Так точно, господин полковник.
- Каковы же ваши условия?
- Они изложены в письме.
- Вы хотели бы, чтобы мои русские солдаты на вас не нападали? Вы этого хотите? - спрашивает Бондарев.
- Только этого.
- Хорошо. Ваше желание будет исполнено, господин полковник. При одном условии: сдайте оружие и переходите в ряды нашей русской народной революционной армии, как это сделал я и многие другие. До сих пор мы заблуждались. Так и передайте моему бывшему товарищу по оружию.
Наступила тягостная тишина. Высоко подняв голову, полковник Сотников вышел на середину вагона. Выхватив шашку, он поцеловал ее и торжественно произнес:
- Это оружие никогда не вкладывалось в ножны, пока враг не был повергнут в прах!..
Каппелевцы вскочили с мест, вытянулись по стойке «смирно». Казалось, что сейчас они запоют «Боже, царя храни» и бросятся на нас.
Спектакль окончен. Мы направились к выходу.
К середине октября 1920 года была полностью закончена разработка оперативных планов и войска подготовлены к наступлению. Амурский обком партии дал нам директиву наступать. /249/
20 октября 1920 года началось решительное наступление Амурской революционной армии по всему фронту. Оно было настолько стремительным, что через два дня была взята Чита. Атаман Семенов бросил на произвол судьбы свою довольно значительную армию и улетел на самолете под защиту японских генералов. Десятитысячный каппелевский корпус под командованием Бангерского убежал по Акпшнскому тракту в глубь монгольских степей. В ноябре все Забайкалье было освобождено. Огромная территория Дальнего Востока, вплоть до Хабаровска, воссоединилась с Советской Россией.
Огромную роль в этом деле сыграли Амурский ревком и областной комитет партии, которые сумели в короткий срок создать крупные вооруженные силы, разгромившие семеновскую и каппелевскую армии.
Свой вклад в освобождение Забайкалья внесли и честные русские люди Буров и Бондарев, которые впоследствии достойно служили в рядах Советской Армии. /250/
Красный остров. Воспоминания, очерки и документы о борьбе за власть Советов на Амуре. 1918-1922. Хабаровск, 1967. С.232-250.
Воспоминания, конечно, не обязательно совпадают с реальностью, но тем не менее любопытны.
В бонус - статья по схожей теме, как белые генералы чуть не вошли в союз с большевиками. От одного из интереснейших авторов по истории ГВ на Дальнем Востоке Ю.Н.Ципкина: Антисемёновский заговор генерала С.Н. Войцеховского и кризис Белого режима на Дальнем Востоке в 1920 г.
http://riatr.ru/2012/4/Russia_and_ATR_2012-4_084-091.pdf
"24 марта 1920 г. во Владивосток прибыли три эмиссара С.Н.Войцеховского во главе с полковником Петровым. Генералы Болдырев и Доманевский представили каппелевских офицеров главе Приморского правительства и командующему войсками Земской управы эсерам А.С.Медведеву и А.А.Краковецкому. С ними познакомился и политический уполномоченный при командующем войсками Приморья, начальник политотдела штаба большевик П. С. Парфёнов, который и поставил в известность большевистское руководство области. Большевики выделили для переговоров с каппелевцами заместителя председателя Военного совета Приморского правительства, члена Дальбюро РКП(б) С.Г.Лазо. Необходимо было сохранить переговоры в тайне от японцев и Семёнова".
ОСОБОЕ ПОРУЧЕНИЕ
В тот год стояло жаркое и сухое лето. Далеко на севере горела амурская тайга. В китайской провинции Хэйлунцзян также полыхали лесные пожары.
В раскрытые окна бывшего губернаторского дома, где размещался Амурский военно-революционный комитет, вместе с удушливой гарью вливалось освежающее дыхание Амура. Благовещенск, такой далекий и такой героический советский город, широко раскинулся по берегу реки с правильно расчерченными кварталами, просторными песчаными улицами и деревянными тротуарами. Благовещенск в те годы скорее походил на большое сибирское село, чем на областной город. Редкие прохожие на улицах и извозчики, дежурившие на углах, словно подчеркивали его захолустность. И только обрывистая, изрытая выбоинами, набережная с пристанями и сходнями, баржами и пароходами, грузчиками и ломовыми извозчиками, ревом пароходных гудков, грохотом якорных цепей и лебедок и суетой придавала ему вид портового города. Но и здесь не было прежнего оживления. Гражданская война и японская интервенция сильно разорили Амурское пароходство. К началу 1920 года Благовещенск стал крупнейшим революционным центром на Дальнем Востоке. От Забайкалья до Хабаровска территория Приамурья была очищена партизанами от белогвардейщины и японских интервентов. Несмотря на значительное превосходство в силах, интервенты потерпели поражение. 5 февраля над Благовещенском взвились красные флаги. Интервенты вынуждены были эвакуироваться на восток, а белогвардейцы - бежать в Китай, под охрану хунхузского генерала Чжан Цзолина.
За время оккупации Амурская область, ее сельское хозяйство, промышленность, пароходство, железная дорога были доведены до крайнего разорения. Многие села и деревни, поселки лежали в развалинах, сотни мостов, вагонов, паровозов сожжены, взорваны, сброшены под откос или угнаны на восток. Де/232/сятки тысяч голов скота вырезаны. Немало пароходов и барж продано китайским купцам, чтобы они не достались большевикам. Амурская область оказалась в кольце фронтов и в течение многих месяцев оставалась единственным форпостом Советской власти на Дальнем Востоке.0
...В дежурной комнате затрещал «эриксон».
- Ревком вас слушает, - кричу в трубку.
Было раннее, свежее утро. На беспорядочно расставленных вдоль стен диванах и мягких креслах дремали «бездомные» члены ревкома Черновол и Безродных.
В трубке послышалось сначала хриплое клокотание, а затем далекий, еле внятный голос:
- Докладывает пограничный комиссар Седякин. Сегодня ночью береговой патруль задержал неизвестного человека. Стоял в воде по самое горло в одежде. Задержанный отправлен в распоряжение начальника разведки Бодэску. По счету это четвертый или пятый. Полагаю, это семеновский разведчик.
- Понятно.
- Еще докладываю, - продолжал Седякин, - в Сахалян из Харбина прибыла какая-то делегация. Просит доложить ревкому и принять для переговоров. Жду вашего распоряжения.
Я посмотрел на часы. Было рано, нужно вопрос согласовать с руководством.
- Ответа ждите не раньше, чем через час, - сказал я Седякину.
Амурский ревком не знал постоянных часов работы и отдыха. Он работал круглосуточно. Все вопросы разрешались немедленно, при наличии двух третей из его семи членов.
В это утро заседание открыл заместитель председателя ревкома, он же председатель Амурского обкома РКП(б) М. А. Трилиссер. Небольшого роста, спокойный, уравновешенный, лет 35. Старый подпольщик, лично встречавшийся с В. И. Лениным на Таммерфорсской конференции в Финляндии в 1905 году. Это был профессиональный революционер-ленинец. Он отлично ориентировался в сложной обстановке, спокойно взвешивал и анализировал самые неожиданные ситуации и факты. В отношениях с товарища/233/ми не показывал своего превосходства, не выпячивал своей роли партийного руководителя.
- Поступило сообщение о приезде из Харбина делегации от генерала Пепеляева, - начал он, сверкая очками. - Не от хорошей жизни решили они с нами разговаривать. Думаю, следует принять и послушать. Какое ваше мнение?
Первым поднялся Черновол - крепкий амурский крестьянин, бывший член «Таежного исполкома». Он был в сапогах, в рубахе навыпуск, подпоясанной ремешком. Разгладив густые усы, Черновол подсел к Трилиссеру и недоверчиво сказал:
- Моему мужицкому уму трудно понять, какие у нас с беляками могут быть разговоры. Мы, амурские мужики, не даем своего голоса за прием этой делегации. Категорически против!
Не поднимаясь с места, нарушил тягостное молчание Бобринев - потомственный рабочий, слесарь-железнодорожник, отбывший царскую каторгу, подпольщик и партизан. Крупные черты лица и густая шевелюра делали его похожим на молодого Максима Горького.
- Мы имеем дело не просто с врагами, а с побежденными врагами. Теперь они идут к нам на поклон, может быть, с повинной. Разговаривать с побежденным врагом никогда не запрещалось. Пусть Черновол не горячится, амурских мужиков никто не собирается обижать, и не один он защищает крестьянство. Считаю, что делегацию надо принять.
Потом высказались военный комиссар Смагин - за прием делегатов - и известный партизан, командующий партизанской армией Безродных - против приема.
Спорили долго и договорились, что представителей генерала Пепеляева все же надо выслушать.
На следующий день члены ревкома и редактор «Амурской правды» П. Н. Караваев встретились с четырьмя членами пепеляевской делегации, полковниками бывшей колчаковской армии. Среди них выделялся крупным ростом, молодым румяным лицом и приятными непринужденными манерами полковник Буров - начальник пепеляевского штаба. Обращал на себя внимание полковник с добродушным простым /234/ русским лицом - командир одной из колчаковских дивизий Бондарев. Остальные два полковника - Зуев и Остроумов - занимали крупные посты в штабе Первой Сибирской армии Колчака. Этой армией и командовал генерал Пепеляев - брат премьер-министра колчаковского правительства.
Пепеляевские делегаты были в черных костюмах и белых рубашках. Ни на одном из нас не было белой рубашки, а тем более галстука. Члены ревкома довольствовались сильно поношенными пиджаками или выцветшими гимнастерками, на ногах латаные-перелатаные сапоги. Только военный комиссар Смагин выделялся аккуратным военным костюмом и начищенными до блеска сапогами с узкими и высокими голенищами.
Нужно было найти слова и форму обращения, чтобы рассеять создавшуюся напряженность. Поднялся Трилиссер. Он заговорил своим густым басом. Это придавало ему особую солидность. Обращаясь к членам ревкома, он сообщил о приезде делегации от генерала Пепеляева из Харбина. Затем, обращаясь к делегатам, торжественно произнес:
- Господа делегаты! Амурский военно-революционный комитет вас слушает.
Первым поднялся полковник Буров.
- К сожалению, я не могу назвать вас ни господами, ни товарищами. Думаю, вы меня поймете, если скажу, что кем бы вы нас ни считали, мы остаемся русскими людьми. Мы приехали к вам не в качестве кающихся грешников. Мы приехали в поисках дороги на свою родину.
Наступило минутное молчание. Даже Черновол и Безродных с большим вниманием слушали Бурова, с любопытством рассматривая его.
Отодвинув кресло, встал массивный полковник Бондарев. Его пышные усы были лихо закручены.
- Все, что сказал здесь полковник Буров, мы полностью разделяем. Позвольте мне быть откровенным. Все мы по профессии люди военные. До революции служили царю, воевали против Германии. Началась революция, стали служить сначала Временному правительству, а затем верховному правителю Колчаку. И всюду мы терпели поражение. Поневоле пришлось /235/ задуматься, почему это так? Некоторые считают, что нос иным людям задумываться не полагается. А мы ВОТ стали думать - правильный ли мы путь избрали. И решили, что неправильный.
Черновол обратился к Бондареву:
- Как вас назвать, не знаю. Вы уж извините. Очень хорошо вы здесь говорили о России. А не приходилось ли, случаем, вам быть карателем сибирских партизан? Мне, мужику и партизану, очень интересно это знать. Приеду в свою деревню, и меня начнут расспрашивать. А я ни в зуб ногой.
Бондарев поднялся.
- Если разрешит председатель, могу ответить на ваш вопрос.
- Пожалуйста, пожалуйста, господин полковник, - сказал Трилиссер.
- По должности я - командир дивизии Первой Сибирской армии. Она состояла из мобилизованных солдат. Не скажу, что это были плохие солдаты, но воевали они против Красной Армии без души, из-под палки. Перед Омском от дивизии остались рожки да ножки. Нас много раз пополняли, но результат был тот же. На подходе к Красноярску моя дивизия перестала существовать. Почти все солдаты перешли на сторону Красной Армии или ушли к партизанам. Мог ли я быть карателем против партизан с такими солдатами, даже если бы сам захотел? Думаю, вы легко меня поймете, если скажу, что я и сам не очень верил в победу Колчака. Об остальном я сказал.
Председатель ревкома рекомендовал делегации выделить уполномоченного для связи с органами революционной власти. Они остановились на кандидатуре Бурова. Ему было сообщено, что полковники могут возвращаться в Китай. Ревком обсудит вопрос о встрече представителя Военно-революционного комитета с Пепеляевым.
На следующий день мне вручили мандат на поездку в Харбин. Мандат был выписан на шелковой ленте. Он хранится сейчас в Ленинградском музее Октябрьской революции. Документ этот я зашил в подкладку рукава. Я получил также паспорт на имя Павла Ивановича Морозова, который в качестве уполно/236/моченного «Амурского кооператора» направляется для ведения коммерческих сделок в Китай.
Вместе со мной следовал член ревкома Сергей Бобринев. Мы с ним даже «не были знакомы» друг с другом. Сергей должен был наблюдать за мной со стороны и в случае необходимости прийти на помощь. Нас сопровождал Буров.
Двухпалубный пароход «Черный дракон», еще недавно называвшийся «Дмитрий Донской», с высокой трубой и огромными колесами за кормой, медленно отчалил от пристани Сахаляна.
Верхние каюты занимали русские белоэмигранты, покинувшие родину и искавшие счастья в чужих краях. Приходилось быть настороже. Буров иногда заходил ко мне в каюту, рассказывал о настроениях пассажиров, особенно офицеров, с которыми он легко заводил знакомства.
«Черный дракон» часами простаивал на бесчисленных пристанях. Проплыли узкий Хинган с его высокими отвесными скалами. Наконец, вошли в Сунгари. Навстречу нам плыли целые караваны парусных шаланд. Только на десятый день «Черный дракон» бросил якорь на пристани Харбина. Город состоял из четырех районов. В двух из них - Харбин-пристани и Новом городе - преобладало тогда русское население.
У меня была явка подпольной организации большевиков, я остановился на конспиративной квартире. Харбинская подпольная организация работала в трудных условиях. Руководил ею товарищ Шульженко. Городской комитет партии издавал газету «Вперед», редактировал ее Давид Хаит.
Незадолго до моего приезда, 29 июля 1920 года, харбинские белогвардейцы организовали в соборе панихиду по офицерам, расстрелянным в Приамурье по приговору трибунала за жестокие расправы над мирным населением. Заодно попы служили молебен и по японским самураям, которых настигла карающая рука амурских партизан в Николаевске.
Во время панихиды подпольщики организовали демонстрацию протеста. Руководил ею секретарь редакции газеты «Вперед» тов. Чернявский. Против демонстрантов бросили войска. Семеновский полковник /237/ Миллер застрелил Чернявского. Белоэмигрантские газеты на все лады расхваливали «героизм» японцев, подробно описывали их зверские расправы над мирным населением.
Имея на руках документы «Амурского кооператора», я легко установил связи с отделением «Центросоюза» (белоэмигрантским, работавшим на Колчака), а через него - с юркими интендантами бывшей кол-чаковской армии. Они знали всю подноготную жизни Харбина, кишевшего спекулянтами и представителями различных фирм, торговавших всем чем угодно, вплоть до пулеметов.
Амурская революционная армия остро нуждалась в обмундировании, медикаментах, не говоря уже о вооружении и боеприпасах. Все это можно было купить, были бы деньги - золото, валюта. Амурский ревком имел на хранении крупные государственные золотые резервы, но распоряжаться ими он мог лишь с большой ответственностью. Это была только небольшая часть государственных фондов, вывезенных белогвардейцами из Казани в 1918 году. Владивостокские железнодорожники увезли золото из-под носа у японцев и доставили в Благовещенск.
Колчаковские интенданты готовы были торговать с кем угодно, лишь бы заработать. Они помогали мне договориться о поставках материалов, в которых нуждались революционная армия и население Амурской области.
В знойный июльский день состоялась моя первая встреча с генералом Пепеляевым. Для пущего антуража к особняку Пепеляева я подкатил на огромном открытом «драндулете» неизвестной марки. Автомобиль грохотал по булыжной мостовой, словно немазанная и разбитая телега, испуская клубы ядовитого-дыма. Снабдил меня лимузином колчаковский интендант Трофимов.
На просторной, задрапированной шторами террасе группа генералов играла в карты. От полковника Бурова я узнал, что в числе игроков были известные колчаковские генералы: командир 1-го корпуса Сахаров, командир 2-го корпуса Молчанов, Лохвицкий - бывший командующий экспедиционным корпусом русских войск во Франции, а теперь - началь/238/ник штаба семеновской армии, командир 3-го корпуса Вержбицкий. Надо же случиться, что мой визит совпал со слетом битых колчаковских генералов, прибывших из Читы от атамана Семенова, которому они теперь служили.
Из-за стола навстречу мне поднялся, застегивая на ходу пуговицы кителя, военный с генеральскими погонами, высокий, с хорошей военной выправкой, лет сорока.
- Вы будете генерал Пепеляев? - спросил я, подходя вплотную и стараясь разглядеть выражение его лица. Сидевшие за столом игроки повернули голову в нашу сторону.
- Да, я, - негромко ответил он, стараясь загородить сидевших за столом. - А вы кто такой? - в свою очередь поинтересовался он.
- Я - представитель Амурской революционной власти. Прибыл для личной встречи с вами.
На лице генерала появилось недоумевающее выражение и растерянность.
- По-моему, это недоразумение. В посылке делегации участия я не принимал. Тем не менее, от личной встречи, как вы сказали, не отказываюсь. Пройдемте в кабинет, - холодно, но любезно пригласил хозяин.
Обернувшись к гостям, Пепеляев улыбнулся:
- Господа, прошу прощения. Я занят. Продолжайте без меня.
Кабинет размещался в одной из боковых комнат. На стенах развешено оружие - скрещенные шашки, винтовки, пистолеты разных эпох, кривые турецкие ятаганы и огромные кавказские кинжалы. У стены походная кровать, накрытая серым солдатским сукном. У окна стол и несколько простых стульев. На противоположной стене карта России. Весь этот стиль должен был показывать посетителю, что хозяин кабинета, несмотря на свой высокий пост, ведет суровую жизнь солдата.
- Прежде чем начать разговор, господин генерал, - сказал я, когда мы уселись, - позвольте рассеять одно недоумение. Знают ли ваши уважаемые гости, с кем вы предполагаете вести беседу? Согласитесь, это не праздное любопытство.
- Не думаю, - помолчав, ответил Пепеляев. - /239/ У меня бывает много посетителей. Впрочем, можно предполагать, они догадываются. Ведь о вашем прибытии, как и о целях поездки группы старших офицеров на Амур, которая именует себя «делегацией генерала Пепеляева», узнала русская пресса. Харбинские газеты «Русский голос» и особенно «Заря» подняли шум о каких-то изменниках родины, продавшихся большевикам.
- Если вы не оставили, господин генерал, своего намерения, - снова обратился я к Пепеляеву, - установить контакт с представителями революционной власти в России, позвольте задать вам еще некоторые вопросы.
- Да, да! Я слушаю вас.
- Нам до некоторой степени известны ваши взгляды на политическое устройство России. Но хотелось бы знать, к какой политической партии вы принадлежите?
- Готов ответить. Я - трудовик! - заявил Пепеляев. - Это всем известно. Мы воевали за Учредительное собрание. Мы подняли оружие против комиссаров и большевиков, захвативших власть в России. Но мы потерпели поражение. И в этом наше глубокое несчастье.
- Можно ли считать, что ваш старший брат, премьер-министр, и Колчак также воевали за Учредительное собрание?
Пепеляев поморщился при упоминании о брате, расстрелянном вместе с Колчаком по приговору Иркутского ревкома, отвернулся и ответил не сразу.
- Мой брат принадлежал к кадетской партии, - глухо заговорил он. - Так же, как и адмирал, он боролся за восстановление в России монархии.
Я задал следующий вопрос:
- Какой пост вы занимали в армии Колчака и имел ли к вам отношение корпус генерала Каппеля?
Генерал, будто вспоминая что-то далекое, помедлив, сказал:
- Я командовал Первой Сибирской армией. В ее составе находились все рода войск и несколько соединений, в том числе корпус Каппеля. Этот корпус, пройдя тяжелые испытания, сейчас находится в Забайкалье. По-моему, он попал в тяжелое положение. /240/ Подчинен невежественному казаку Семенову. Мы никогда не считали его русским человеком, - с горькой усмешкой воскликнул Пепеляев.
Он поднялся и зашагал по кабинету. Я возразил:
- Позвольте, господин генерал, как же понимать вашу совместную с этим невежественным казаком борьбу против русского народа? Значит, у правительства Колчака было что-то общее с Семеновым?
- По-моему, тут все ясно, - горячо возразил Пепеляев. - Семенов верой и правдой служит японскому микадо, исконному врагу России. Он готов продать самураям весь русский Дальний Восток, вплоть до Байкала. С ним нам не по пути.
- А разделяют ли ваше мнение по этому вопросу все подчиненные вам командиры и начальники штабов?
- Не ручаюсь, - резко и горько признался Пепеляев.
Я спросил, как Пепеляев относится к Советской России и думает ли возвратиться на родину, искупить свою вину. Генерал задумался.
- Как человек военный, я был далек от политики. Каждый из нас решает по-своему. Учтите, что я не один. У меня много друзей, с кем я должен согласовать свои возможные решения. В связи с этим, в свою очередь, я хочу задать вам вопрос: а что ожидает меня и мою группу в случае возвращения в Россию? Можно ли рассчитывать, что нам будут предоставлены условия, достойные нашего положения?
Я объяснил Пепеляеву, что не имею полномочий решать такой вопрос и распределение должностей не входит в мою компетенцию. Харбин - не подходящее место для таких разговоров.
- Возвращайтесь в Советскую Россию, там и решим.
Мы стояли друг против друга, каждый думал, каким все-таки будет результат нашей встречи. Пепеляев, видимо, колебался.
- Подумаем, подумаем, - неопределенно произнес генерал.
На следующий день от полковника Бурова я узнал, что у Пепеляева состоялся военный совет с генералами, прибывшими из Читы. Настроение у генералов /241/ было неважное. Как оказалось, японцы в это время подписали, наконец, с правительством ДВР так называемое Гонготское соглашение о прекращении военных действий с Народно-революционной армией. Главное, что озадачило генералов, - это признание верхнеудинского правительства Японией.
Рассказывая об этом, Буров показал газету «Заря». В небольшой статье белогвардейский автор расписывал ужасы нашествия большевистских комиссаров на Китай. В ней сообщалось, что амурские большевики собираются создать стотысячную армию. При этом назывались имена генералов и полковников, якобы подкупленных для этой цели большевистским правительством. Буров принес с собой несколько анонимных писем, угрожающих расправиться с «изменниками родины».
- Узнаю автора этих анонимок, - сказал Буров. - Это работа семеновского разведчика Беркутова. И вам и мне надо быть осторожнее.
В тот же день Буров и Бондарев, а также другие пепеляевские офицеры твердо решили вернуться на родину. По моему совету они покинули аристократический Новый город и перебрались в. более демократический и многолюдный район Харбин-пристань.
На одной из встреч с группой полковника Бурова было решено создать с целью вербовки и агитации за возвращение на родину организацию под названием «Брусиловский комитет». В него вошли полковники Зуев, Остроумов и другие.
Почти ежедневно я и Бобринев встречались с руководителями харбинского подполья для взаимной информации. Несмотря на Гонготское соглашение, японцы усилили свою активность в полосе КВЖД. Воинские эшелоны непрерывно шли в обоих направлениях. Заметно усилилась деятельность семеновской и японской разведок. Со многих станций КВЖД приходили сообщения о провалах подпольной организации, арестах, запрещении забастовок, профсоюзов и других общественных организаций.
Пора было собираться в обратный путь.
Приходилось дежурить на Сунгарийской пристани в ожидании советских пароходов с Амура. Два или три парохода, прибывших под советским флагом, по /242/ приказанию русского консула Попова были возвращены их бывшим владельцам.
Трудно было получить документы на выезд из Китая. Китайский чиновник за взятку по секрету сообщил, что имеется распоряжение запретить выезд из Китая и выдачу виз Бурову и Бондареву. Оба полковника решили уехать в город Сахалян, а там уж договориться о пропуске через границу.
Только на следующий день мы с Бобриневым, каждый в отдельности, устроились на китайский пароход на пристани Фу Дзи-дзян.
Я до отказа нагрузился кипами английских, японских и других иностранных газет для работников иностранного отдела обкома партии, изголодавшимся по информации. Вез я с собой и тюки с образцами материалов для обмундирования армии.
Сдав документы агенту в кают-компанию, я устроился в отдельной каюте. В руках у меня белогвардейская газета «Русский голос». До отправления парохода остается не менее двух часов. Китайцы не торопятся. Спешить некуда. В каюте появляется агент с моим паспортом. На его вопрос, из какого я уезда, я ответил правильно, но не сразу. Агент быстро исчез (несомненно, это был разведчик).
У борта, на верхней палубе, стоял Бобринев. Быстрым движением я вынул пачку китайских денег и сунул ему в карман. Чуть слышно сказал:
- Я ухожу. Ты отправляйся. Будь осторожен, нас выследили...
Быстро спустился по трапу и нырнул в густую толпу. Нужно было торопиться, чтобы до отхода парохода успеть выхватить из каюты оставленные вещи и тюки. Это мог сделать только такой проныра, как интендант Трофимов.
Я добрался до Трофимова и не ошибся в нем. Он на своей машине помчался в Фу Дзи-дзян, застал пароход, ворвался с двумя китайцами в каюту. Там уже орудовали агенты разведки. Увидев Трофимова с носильщиками, они растерялись и не препятствовали выгрузке тюков. Через полчаса вещи были доставлены на квартиру интенданта.
Ни Бурову, ни Бондареву не удалось устроиться на пароход. Но вскоре нам повезло. На Сунгарийской /243/ освобожденной от белогвардейцев и японцев обширном территории восточного Забайкалья.
Штаб 2-й Амурской дивизии перебрался на станцию Размахнино. Командиром головной бригады назначили второго нашего знакомого - Бондарева.
Семеновские генералы и офицеры узнали о том, что против их корпусов выступают бывшие пепеля-евские полковники Буров и Бондарев. Первым откликнулся на это известие начальник штаба каппелевско-го корпуса генерал Бангерский, состоявший в близких отношениях с Буровым и Бондаревым.
Через свою радиотелефонную станцию в Чите он пригласил командующего Амурским фронтом Серышева на переговоры по полевому радиотелеграфу, который назывался тогда «искровой станцией». Я присутствовал при этом разговоре.
- Вызовите Читу, - сказал Серышев телеграфисту.
Тот запустил генератор. На невысокой антенне затрещали искры.
- Есть Чита!
- Стучи: Говорит Зилово. - (Серышев путал карты. В действительности мы находились в Нерчинске). - Командарм Серышев приглашает генерала Бангерского.
- Говорит Чита! У аппарата Бангерский, - передал телеграфист, читавший на слух азбуку морзе. - Ваша дезинформация никого обмануть не может, господин Серышев. Мы знаем, что вы в Нерчинске. 20 октября в 12 часов дня высылаю делегацию для переговоров на перегоне между станциями Урульга-Зубарево. Подтвердите ваше согласие.
- Стучи, - сказал Серышев: - Ваше предложение переговоров принимаю. Делегация штаба и ревкома будет в указанное время в указанном месте.
- Скоро мы вам покажем, что такое дезинформация, - заговорил Серышев, когда мы возвращались домой. - Пронюхали, черти, о нашем передвижении. Посмотрим, кто кого переиграет...
И, довольный ходом событий, Серышев сдвинул фуражку на затылок.
- Сейчас заработает японская военная и дипломатическая машина, - в свою очередь заметил я. - /246/ Нарушение Гонготского соглашения. Демаркацию нарушили!
- Сегодня вечером назначим военный совет. Будем утверждать оперативные планы. Есть два варианта ликвидации «читинской пробки» - командира Второй дивизии Попова и начальника штаба армии Бурова.
Как и следовало ожидать, о переходе Амурской революционной армией демаркационной линии стало известно прежде всего руководителю японской военной миссии при атамане Семенове, полковнику Кура-сава. Курасава направил на Амурский фронт майора Югами. Японец явился к начдиву Попову и потребовал пропустить его в расположение наших войск.
- Не советую, господин майор. Опасно! Там действуют партизаны. Вам придется вернуться, - отрезал Попов.
Маленький майор, гремя непомерно длинным палашом, смешно кипятился.
- Чито?.. Это надо будет посмотри!..
- Да, да, повторяю, опасно! Вам следует вернуться на станцию Урульга, -- спокойно подтвердил начдив.
В тот же вечер Серышев, только что вернувшийся со станции Зубарево, где проходила передовая линия нашей обороны, зашел ко мне.
- Военный совет утвердил план Бурова. Умница твой крестник! - Серышев захохотал: - И, знаешь, мало того - мы будем действовать не как Амурская Народно-революционная армия, а как повстанческая армия, не подчиняющаяся Верхнеудинску и командованию Народно-революционной армии ДВР. Об этом мы уже сообщили правительству ДВР. Не забудь, что завтра в 12 часов дня переговоры с каппелевцами. По-моему, от ревкома следует, кроме тебя, ехать Евгению Матвееву, от штаба поедет комбриг Бонда рев и его комиссар Камсков. И хватит. Согласен? Возьмите с собой конвой. Я уже приказал начдиву-2 обеспечить вашу безопасность. В случае какой беды возьмите сигнальные флажки. За вами будут наблюдать из наших окопов. В случае чего откроем огонь с бронепоезда.
Поздно вечером в небольшом зале трехэтажного /247/ здания Горного управления Нерчинекого округа пропс ходило заседание Народно-революционного коми-чета восточного Забайкалья. На заседание прибыли члены военного совета Жигалин и Вележев.
Утвердили состав делегации на конференцию правительств Дальнего Востока в Верхнеудинске. Эмиссару правительства ДВР по Амурской области М. А. Трилиссеру сообщили о завершении работы съезда восточного Забайкалья и сформировании органов областной революционной власти. Наконец, утвердили состав делегации на встречу с каппелевцами. В наказе делегации значился только один пункт - прекращение военных действий при условии сдачи оружия и капитуляции противника. Председателем делегации был утвержден я, заместителем - Е. Матвеев.
Эту встречу уже описывал в своих воспоминаниях С. Серышев. Я расскажу о ней так, как она мне запомнилась.
Рано утром нам подали верховых лошадей с коноводами. Нужно было проскакать верхом до ст. Приисковая, в 4 верстах от Нерчинска. На станции нас ожидал состав: два вагона и паровоз. В одном разместилась делегация, а в другом - наш конвой.
На станцию Зубарево прибыли вовремя. В сопровождении конвоя отправились по шпалам развороченного железнодорожного полотна. Справа и слева по склонам сопок зигзагами извивались наши окопы. На фронте тишина.
Далеко впереди на повороте из-за леса показался дымок паровоза, а за ним зеленый вагон. Это были каппелевцы. Мы шагаем им навстречу. Наконец, дошли. Наш конвой быстро окружает их паровоз и вагон. Ни одного каппелевского солдата не видно. Что за черт? Не ловушка ли? Поднимаемся в вагон, заполненный каппелевскими офицерами. Все встали с мест. Затем по команде сели. Нам указали место. Поднимается их полковник. У него шашка с георгиевским темляком. Боевой офицер! Мы одеты по-партизански. Никакого оружия. Только у комбрига Бондарева и комиссара Камскова наганы.
Полная тишина. Полковник Сотников глазами ест Бондарева. Из полевой сумки достает письмо и по/248/дает Бондареву. Письмо вскрывается. Бондарев быстро пробежал его и передал мне. Читаю:
«Мне стало известно, что Вы изменили нашему общему русскому делу. Не сегодня - завтра готова пролиться братская кровь. Я знал вас как честного офицера доблестной русской армии. Вы променяли честь офицера на бесславное служение недругам России. Опомнитесь, пока не поздно. Призываю вас во имя всевышнего не поднимать оружия против русских братьев. Пусть прекратится братоубийственная война и русские люди протянут друг другу руки. Готовы ли вы и ваши комиссары прекратить бессмысленную бойню? Жду Вашего ответа через моего представителя, полковника Сотникова. Да простит Вас господь бог!»
- Это все? - спрашивает Бондарев.
- Так точно, господин полковник.
- Каковы же ваши условия?
- Они изложены в письме.
- Вы хотели бы, чтобы мои русские солдаты на вас не нападали? Вы этого хотите? - спрашивает Бондарев.
- Только этого.
- Хорошо. Ваше желание будет исполнено, господин полковник. При одном условии: сдайте оружие и переходите в ряды нашей русской народной революционной армии, как это сделал я и многие другие. До сих пор мы заблуждались. Так и передайте моему бывшему товарищу по оружию.
Наступила тягостная тишина. Высоко подняв голову, полковник Сотников вышел на середину вагона. Выхватив шашку, он поцеловал ее и торжественно произнес:
- Это оружие никогда не вкладывалось в ножны, пока враг не был повергнут в прах!..
Каппелевцы вскочили с мест, вытянулись по стойке «смирно». Казалось, что сейчас они запоют «Боже, царя храни» и бросятся на нас.
Спектакль окончен. Мы направились к выходу.
К середине октября 1920 года была полностью закончена разработка оперативных планов и войска подготовлены к наступлению. Амурский обком партии дал нам директиву наступать. /249/
20 октября 1920 года началось решительное наступление Амурской революционной армии по всему фронту. Оно было настолько стремительным, что через два дня была взята Чита. Атаман Семенов бросил на произвол судьбы свою довольно значительную армию и улетел на самолете под защиту японских генералов. Десятитысячный каппелевский корпус под командованием Бангерского убежал по Акпшнскому тракту в глубь монгольских степей. В ноябре все Забайкалье было освобождено. Огромная территория Дальнего Востока, вплоть до Хабаровска, воссоединилась с Советской Россией.
Огромную роль в этом деле сыграли Амурский ревком и областной комитет партии, которые сумели в короткий срок создать крупные вооруженные силы, разгромившие семеновскую и каппелевскую армии.
Свой вклад в освобождение Забайкалья внесли и честные русские люди Буров и Бондарев, которые впоследствии достойно служили в рядах Советской Армии. /250/
Красный остров. Воспоминания, очерки и документы о борьбе за власть Советов на Амуре. 1918-1922. Хабаровск, 1967. С.232-250.
Воспоминания, конечно, не обязательно совпадают с реальностью, но тем не менее любопытны.
В бонус - статья по схожей теме, как белые генералы чуть не вошли в союз с большевиками. От одного из интереснейших авторов по истории ГВ на Дальнем Востоке Ю.Н.Ципкина: Антисемёновский заговор генерала С.Н. Войцеховского и кризис Белого режима на Дальнем Востоке в 1920 г.
http://riatr.ru/2012/4/Russia_and_ATR_2012-4_084-091.pdf
"24 марта 1920 г. во Владивосток прибыли три эмиссара С.Н.Войцеховского во главе с полковником Петровым. Генералы Болдырев и Доманевский представили каппелевских офицеров главе Приморского правительства и командующему войсками Земской управы эсерам А.С.Медведеву и А.А.Краковецкому. С ними познакомился и политический уполномоченный при командующем войсками Приморья, начальник политотдела штаба большевик П. С. Парфёнов, который и поставил в известность большевистское руководство области. Большевики выделили для переговоров с каппелевцами заместителя председателя Военного совета Приморского правительства, члена Дальбюро РКП(б) С.Г.Лазо. Необходимо было сохранить переговоры в тайне от японцев и Семёнова".