Немецко-китайский шпион
Я должен здесь упомянить еще один момент. Среди интернационалистов был еще отряд китайцев, п[р]имерно чел. - 200-250, под командованием некого Либкнехта. Он появился откуда-то из Китая. Это был весьма подозрительный тип - он говорил прекрасно по китайски, включился в борьбу вместе с нами, но, как я узнал после, он оказался шпионом и был послан белогвардейцами специально с целью разведки. Впоследствии он был пойман и расстрелян. Этот отряд китайцев, несмотря ни на что, дрался прекрасно. Он показывал изумительные боевые качества как на манчжурском фронте, так и во время отступления в Амурскую область.
Похоже, это про того самого пастора Кноспера, про которого еще hiphenov мне разъяснил.
Хипхенков мне говорил, будто этот Кноске выбрался из рук японцев в Благовещенске, но автор упоминает, что после совещания штаба армии при отступлении под ударами интервентов часть отрядов добровольно распустили, вот этот "Либкнехт" тоже распустил своих китайцев и просто ушел в Китай. И это по контексту то ли перед самым прибытием в Благовещенск, то ли сразу после него - еще до прихода белых.
Ах да, кто автор-то. Это Яков Михайлович Бодеско-Михали. В период написания воспоминаний в московский архив - начал областного отдела ГПУ Бурят-Монгольской АССР. Венгерский интернационалист, еврей, унтер-офицер. В начале Первой Мировой попал в плен, сидел в Забайкалье, после революции примкнул к левым эсерам. В 1918 г. формировал в Забайкалье по заданию советской власти местные отряды интернационалистов и активно участвовал в борьбе с Семеновым на Даурском фронте вместе с Лазо. После разгрома фронта в 1918-19 гг. участвовал в подпольной работе в Благовещенске, где в итоге попался. Милые описания нравов семеновской контрразведки не могут не впечатлять.
Мой арест произошел при очень странных обстоятельствах. Я шел как-то под вечер по улице и мне навстречу попались 3 офицера и одна женщина. Эта женщина остановила на мне внимание офицеров и они меня задержали. Эта женщина оказалась женой одного командира роты, красногвардейца на Забайкальском фронте - оно опознала во мне видного большевика и меня тут же на улице задержали. К моему счастью, у меня не было при себе никаких компрометирующих меня материалов. После того уже как меня отправили в контрразведку, оттуда явились на мою квартиру для обыска. Квартиру я указал, т.к. знал, что ничего предосудительного там нет и что старики, у которых я жил ничего не знали о моей подпольной деятельности.
Оказалось, что у меня было заложено по недосмотру в одной из моих книг письмо одного товарища. Во время обыска дочь стариков Кисленко заметила мой взгляд, брошенный на эту книгу, взяла ее с собой в кухню и бросила в огонь. Это меня спасло окончательно.
Благодаря хорошим советам и внимательному отношению ко мне тов. Трилиссера, я заранее готовился на случай ареста и имел хорошо обдуманную биографию, что оказало мне большую услугу при моем аресте.
В контрразведке меня допрашивал прапорщик Файбушевич, сын крупного золотопромышленника Забайкальской области, подполковник Безруков, начальник контрразведки и целый ряд других офицероц, которые все старались в течение двух суток перекрестными вопросами добиться у меня признания. Но так как я твердо заучил свою автобиографию и меня не удавалось им сбить с намеченного мною плана, то они пришли к выводу, что остался единственный способ - пороть меня и путем истязаний, порки и издевательств добиться признания. Единственной уликой против меня было указание этой женщины, что она меня видела в Забайкальи и что я военный, но какую роль я играл, она не знала и не могла сказать.
На третий день меня взяли в одну из комнат контрразведки, которая помещалась на углу Офицерской и Благовещенской в красном одноэтажном здании, комнату, которая была специально оборудована для пыток. Окна были завещаны окнами и войлоком, пол был настлан войлоком, никакой мебели не было.
Мне предложили раздеться. Я отказался. С меня сорвали одежду и начальник контрразведки еще раз предложил мне рассказать кто я такой и что я делал - в противном случае он прикажет мне дать 100 плетей. Я ответил, что добавить к своему показанию ничего не могу. В ответ на это посыпались удары нагайками. Меня повалили на пол, один казак держал мою голову, другой сел на ноги, две держали руки и двое плетьми истязали меня. Сколько ударов я получил, я не помню, т.к. примерно на 30 ударе потерял сознание. Когда я пришел в сознание, то узнал из слов моих палачей, что они мне дали 100 ударов. Я лежал в углу полураздетый, окровавленный, в полусознании и мне стало ясно, что я попал в застенок, откуда, повидимому, живым никто не выходит. Повидимому, я не проговорился, когда был без сознания, потому что на следующий день меня снова начала истязать, это продолжалось 6 дней и меня довели до такого состояния, что я не мог совершенно двигаться и был превращен в бесформенный кусок мяса. Харкал кровью, мочился кровью и состояние у меня было такое, что вот-вот я умру. Но поскольку я был физически чрезвычайно здоровым человеком я вынес эту сверхчеловеческую пытку.
В конце концов было решено, что, повидимому, они поймали или человека, который действительно ничего не знает, или же такого врага, с которого ничего не возьмешь. Начальник контрразведки Безруков дал указание ночью бросить меня в прорубь на реке Амур. И тут мне ясно вспоминается, как один из офицеров возражал и предложил следующее: “Ваше высокоблагородие - обратился он к начальнику контрразведки - мы повидимому поймали крупного большевика. Жалко его так уничтожить, не получив от него никакого ответа. Не считаете ли вы целесообразным отправить его в тюрьму, вылечить и вновь пороть, пока он не сознается и не даст нам каких-нибудь нитей“.
Выжил, в общем, если коротко - хоть шрамы и остались на всю жизнь. И даже смог освободиться и уйти к своим в партизаны. Потом с товарищами еще Читинскую пробку атамана Семенова выбивал. И стал в Благовещенске главой ЧК. И дорого казачью отлились мышкины слезы...
Хорошо бы сравнить воспоминания с другими источниками, конечно, а то есть некоторые сомнения в точности изложения. Кто-то в 1931 г. так на полях прямо и написал: "Что-то врет без конца". Но это долго и лень. А вот интерес к интернационалистам Забайкалья после этого проснулся, не первый документ об этом попадается. Интересно, есть ли литература какая на этот счет, хотя бы советская...
Похоже, это про того самого пастора Кноспера, про которого еще hiphenov мне разъяснил.
Хипхенков мне говорил, будто этот Кноске выбрался из рук японцев в Благовещенске, но автор упоминает, что после совещания штаба армии при отступлении под ударами интервентов часть отрядов добровольно распустили, вот этот "Либкнехт" тоже распустил своих китайцев и просто ушел в Китай. И это по контексту то ли перед самым прибытием в Благовещенск, то ли сразу после него - еще до прихода белых.
Ах да, кто автор-то. Это Яков Михайлович Бодеско-Михали. В период написания воспоминаний в московский архив - начал областного отдела ГПУ Бурят-Монгольской АССР. Венгерский интернационалист, еврей, унтер-офицер. В начале Первой Мировой попал в плен, сидел в Забайкалье, после революции примкнул к левым эсерам. В 1918 г. формировал в Забайкалье по заданию советской власти местные отряды интернационалистов и активно участвовал в борьбе с Семеновым на Даурском фронте вместе с Лазо. После разгрома фронта в 1918-19 гг. участвовал в подпольной работе в Благовещенске, где в итоге попался. Милые описания нравов семеновской контрразведки не могут не впечатлять.
Мой арест произошел при очень странных обстоятельствах. Я шел как-то под вечер по улице и мне навстречу попались 3 офицера и одна женщина. Эта женщина остановила на мне внимание офицеров и они меня задержали. Эта женщина оказалась женой одного командира роты, красногвардейца на Забайкальском фронте - оно опознала во мне видного большевика и меня тут же на улице задержали. К моему счастью, у меня не было при себе никаких компрометирующих меня материалов. После того уже как меня отправили в контрразведку, оттуда явились на мою квартиру для обыска. Квартиру я указал, т.к. знал, что ничего предосудительного там нет и что старики, у которых я жил ничего не знали о моей подпольной деятельности.
Оказалось, что у меня было заложено по недосмотру в одной из моих книг письмо одного товарища. Во время обыска дочь стариков Кисленко заметила мой взгляд, брошенный на эту книгу, взяла ее с собой в кухню и бросила в огонь. Это меня спасло окончательно.
Благодаря хорошим советам и внимательному отношению ко мне тов. Трилиссера, я заранее готовился на случай ареста и имел хорошо обдуманную биографию, что оказало мне большую услугу при моем аресте.
В контрразведке меня допрашивал прапорщик Файбушевич, сын крупного золотопромышленника Забайкальской области, подполковник Безруков, начальник контрразведки и целый ряд других офицероц, которые все старались в течение двух суток перекрестными вопросами добиться у меня признания. Но так как я твердо заучил свою автобиографию и меня не удавалось им сбить с намеченного мною плана, то они пришли к выводу, что остался единственный способ - пороть меня и путем истязаний, порки и издевательств добиться признания. Единственной уликой против меня было указание этой женщины, что она меня видела в Забайкальи и что я военный, но какую роль я играл, она не знала и не могла сказать.
На третий день меня взяли в одну из комнат контрразведки, которая помещалась на углу Офицерской и Благовещенской в красном одноэтажном здании, комнату, которая была специально оборудована для пыток. Окна были завещаны окнами и войлоком, пол был настлан войлоком, никакой мебели не было.
Мне предложили раздеться. Я отказался. С меня сорвали одежду и начальник контрразведки еще раз предложил мне рассказать кто я такой и что я делал - в противном случае он прикажет мне дать 100 плетей. Я ответил, что добавить к своему показанию ничего не могу. В ответ на это посыпались удары нагайками. Меня повалили на пол, один казак держал мою голову, другой сел на ноги, две держали руки и двое плетьми истязали меня. Сколько ударов я получил, я не помню, т.к. примерно на 30 ударе потерял сознание. Когда я пришел в сознание, то узнал из слов моих палачей, что они мне дали 100 ударов. Я лежал в углу полураздетый, окровавленный, в полусознании и мне стало ясно, что я попал в застенок, откуда, повидимому, живым никто не выходит. Повидимому, я не проговорился, когда был без сознания, потому что на следующий день меня снова начала истязать, это продолжалось 6 дней и меня довели до такого состояния, что я не мог совершенно двигаться и был превращен в бесформенный кусок мяса. Харкал кровью, мочился кровью и состояние у меня было такое, что вот-вот я умру. Но поскольку я был физически чрезвычайно здоровым человеком я вынес эту сверхчеловеческую пытку.
В конце концов было решено, что, повидимому, они поймали или человека, который действительно ничего не знает, или же такого врага, с которого ничего не возьмешь. Начальник контрразведки Безруков дал указание ночью бросить меня в прорубь на реке Амур. И тут мне ясно вспоминается, как один из офицеров возражал и предложил следующее: “Ваше высокоблагородие - обратился он к начальнику контрразведки - мы повидимому поймали крупного большевика. Жалко его так уничтожить, не получив от него никакого ответа. Не считаете ли вы целесообразным отправить его в тюрьму, вылечить и вновь пороть, пока он не сознается и не даст нам каких-нибудь нитей“.
Выжил, в общем, если коротко - хоть шрамы и остались на всю жизнь. И даже смог освободиться и уйти к своим в партизаны. Потом с товарищами еще Читинскую пробку атамана Семенова выбивал. И стал в Благовещенске главой ЧК. И дорого казачью отлились мышкины слезы...
Хорошо бы сравнить воспоминания с другими источниками, конечно, а то есть некоторые сомнения в точности изложения. Кто-то в 1931 г. так на полях прямо и написал: "Что-то врет без конца". Но это долго и лень. А вот интерес к интернационалистам Забайкалья после этого проснулся, не первый документ об этом попадается. Интересно, есть ли литература какая на этот счет, хотя бы советская...