(no subject)
Когда мы были введены в помещение Белого дома, тут мы встретились с несколькими человеками красногвардейцами, и я встретился с теми офицерами, которых я привел в Белый дом. Оказалось, что это два прапорщика - Алексей Зотов и второй, кажется, Малиновский или Малинтович, что-то в этом роде, действительно, с нами и, кажется, на второй или на третий день Алексей Зотов уже оперативно руководил нами по защите Белого дома. Алексей Зотов, очевидно боясь, что ему потом, в случае проигрыша нами этого сражения или же по каким-нибудь другим, для меня неизвестным соображениям, объявил себя Виктором Морозовым, и под этой кличкой он остался до вывоза его из Белого дома под видом раненого, кажется, в день или накануне заключенного перемирия. Наше положение в этом каменном мешке - Белом доме - не улучшилось, а становилось все тяжелее и тяжелее.
Патронов нет, холод тоже не меньше, нежели на дворе, т.к. не осталось ни одного стекла в рамах окон от пуль противника и взрывов их же бомбометаний и ручных гранат. На второй или третий день жрать стало нечего, т. к. тот запас продуктов, который был обнаружен в этом доме т. Шевцовым, был съеден за один присест. Нужно заметить, что та каша, которой нас угощал т. Шевцов, им же лично наваренная, настолько была вкусной, что частенько теперь о ней подумываешь, «как бы попробовать такой вкусной каши», но она такой не выходит. Тов. Шевцов сваренную им кашу раздавал нам из котла деревянной лопаточкой в поднятую нами полу шинели. После того как каша была съедена, мы стали «промышлять» за продуктами.
К нашему счастью, во дворе несколько лошадей, которые гранатами бомбометов противника были убиты, и вот мы, как только настанет ночь, выползаем из дома во двор, подползаем к убитой лошади, и закостенелое от сильного мороза мясо служило нам /57/ пищей, которое мы пекли в голландских печах Белого дома наподобие шашлыка и этим поддерживали свои физические силы, ну а насчет моральных - у нас дело обстояло исключительно благополучно, если не считать единственного случая, когда один из красноармейцев учинил самострел в руку.
Как только стали появляться раненые, в доме, в одной из комнат, выходящих окнами на Большую улицу, имевшими железные внутренние ставни, был организован госпиталь, в котором появились и врачи, и сестры, но вскоре нам пришлось от этого помещения под госпиталь отказаться, т.к. раненых противник начал добивать из винтовок, после чего госпиталь был переведен в подвал под полом, что служило довольно неплохим убежищем для раненых. День проходил, можно сказать, неплохо, правда, было нехорошо, что мы не могли, как говорится, и носа высунуть, но зато ночь - это был буквально какой-то ад: как только темнеет, юнкерская цепь поднимается, слышится команда: «Цепь, вперед!», и цепь двигается к дому, и в это время по второму и третьему этажам работают пулеметы, а первый этаж обстреливают с ружей, подходят вплотную к Белому дому, в простенки окон первого этажа, а потом начинают нас уговаривать, дополнительно заявляя следующее: «Товарищи, сдавайтесь! Что вы делаете, зачем вы братскую кровь проливаете? Все ваши уже сдались». На одно из таких заявлений стоящий рядом со мной в соседнем простенке окон внизу т. Зотов Алексей /Виктор Морозов/ заявляет: «Мы сдадимся тогда, когда вы возьмете нашу батарею, которая громит вас с Глазковского предместья и из-за Ушаковки». В ответ на это последовала команда: «Приготовить гранаты», и последующая: «Гранаты», и в нашем помещении образовался ад от сильного треска, взрывов гранат, неистовых криков от боли наших раненых товарищей. Но все это не сломило защитников Белого дома, они не сдались до перемирия.
Воспоминания участников Гражданской войны в Восточной Сибири 1918-1920 годов (по материалам ГАНИИО) / сост. Е. А. Серебряков. - Иркутск: Изд-во «Оттиск», 2019. С. 195. С. 57-58.
Читаю тут сборник красных воспоминаний. Естественно, написаны в основном в 1920-30-е и извлечены ныне из архивов. Редкая штука, обычно беляков печатают. Зело интересно, так как охват большой и много рядовых свидетельств - увы, многие за деревьями леса не видят.
К сожалению, изданию остро не хватает справочного аппарата и биографий упомянутых лиц. А ведь в воспоминаниях полно неточностей, которые никто не разбирал. Вот только один маленький пример - воспоминания красногвардейца Евгения Куприна, который во главе партизанского отряда захватил в плен остатки "25-го егерского Екатеринбургского адмирала Колчака горных стрелков полка" и расстрелял 13 человек, включая одну женщину, чтобы они не достались врагу. Крупин показательно так сокрушается, даже с некоторым сожалением... Ну то, что в реальности полк не был егерским, да и "адмирала Колчака" не назывался официально - это ладно. Однако Куприн несколько раз уверенно говорит о том, что во время боя из засады были убиты командир полка Б.А. Герасимов со своей женой, документы которых он лично потом просматривал и даже слегка пожалел, что эти творческие натуры не были использованы советской властью. Зря он сокрушался - Б.А. Герасимов с супругой вполне себе выжили, выздоровели, вернулись в Екатеринбург и продолжили свою карьеру. Герасимов ухитрился дожить аж до 1970 г. и работал певцом и театральным деятелем.
Ну да ладно, посмотрю, что там еще есть, пока треть осилил. Вот для примера.
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
В Черемхово нас привели ночью и сразу мы были водворены в черемховскую тюрьму. В Черемхово начинаются расстрелы, преимущественно ночью. Расстрелы начались через дня 2-3. Здесь идут и на другие мероприятия: к нам подсаживают провокаторов. Тип одного провокатора запоминается особенно хорошо. Это - провокатор чехословак. Фамилии его я не знаю. К нам посадили человека психически больного, но на самом же деле, это был провокатор чехословак. Надо сказать, что эта сволочь так искусно сыграла свою роль психически больного человека, что ни один артист, пожалуй, так не сумел бы сыграть этой роли. Он действительно вел себя, как настоящий психический больной: у него были систематические припадки, крики, бросался он на дверь, а иногда грыз пол. Ему надо было выявить среди нас мадьяр. И вот однажды неосторожный разговор наших двух товарищей помог нам выявить, что это был провокатор. У нас мадьяры говорили на румынском языке, но в разговоре они обменялись несколькими фразами на родном языке, этот провокатор проговорился. Он сразу у них что-то спросил. Они догадались, что это провокатор, прекратили быстро разговоры на родном языке. Но интересно, что все было очень хорошо замаскировано. Когда один раз вывели этого психически больного человека, то обратно его просто не ввели, а втолкнули и он получил сильный удар. Так было все инсценировано…
Проходят 8 человек офицеров и спрашивают: «Кто здесь мадьяры, выходи». Никто не встает. Как так? Вы только сейчас разговаривали по-мадьярски. Товарищи заявляют, что они румыны. Откуда-то привели одного румына, тот начинает с ними разговаривать по-румынски. Они отвечают, но двое из них не могли говорить по-румынски, заявляя, что они немцы, но, несмотря на это, они в эту же ночь были расстреляны. В Черемхово мы встретились с красногвардейцами, которые также были арестованы.
...Из Черемхово нас опять отправляют ночью, опять нас сопровождает прапорщик Сурба. Когда мы дошли до братских могил, этот прапорщик Сурба выкидывает хулиганский номер. Заключается он в следующем: садится и оправляется на братской могиле, причем приказывает привести 3 красногвардейцев, которые должны его охранять. Он говорит: «Вы должны меня охранять, потому что меня может кто-нибудь схватить за зад». Потом нас приводят на станцию, сажают в товарные вагоны, вагоны закрываются на закидку, люки тоже закрываются плотно. Поднимается кругом шум, мы не знаем, что это такое. Потом говорят, что пришли рабочие, узнали, что мы здесь. После этого шума и крика раздается несколько залпов. Оказалось, что стреляли по вагонам, и в каждом вагоне было по 1-2 человека раненых. Доехали до реки Белой. Через Белую нас повезли сквозь строй, так как мост через р. Белую при отступлении нами был взорван. За то, что был красными взорван мост, мы были пропущены сквозь строй. (С. 195, 196).
Вечером собрался сход крестьян, куда привели меня, в то время практиковались и самосуды, сельский кулак Рютин настраивает меня расстрелять - большинство согласилось, и меня три деревенских парня провели в закоулок. Я в закоулке сшиб одного, и айда бежать, так и убежал (в 1921 году во время борьбы с бандой Донского и Чернова наш эскадрон случайно проходил мимо этой деревни. Я решил повидать б\комиссара Рютина, когда его привели в штаб, как только увидел меня, он упал на колени и говорит: «Простите, мы были люди темные», - так его и отпустили) (С. 249).
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Ну, выпишу напоследок про приснопамятный бой у станции Зима, где беляки победили только благодаря обману чехов:
На другой день как мы прибыли, каппелевские части усиленно продвигались к Зиме. Часов с 2-х началась перестрелка в норах (б. улус) отрядом т. Дворянова Н. В. с наступающими каппелевцами. К 3 часам завязался бой в с. Ухтуй, в 9 верстах от станции Зима. Наш взвод был послан в засаду вдоль линии ж\д около хутора Иогансон. Как уже известно, что в Зиме чехи сделали измену. Днем к нам в штаб роты приходил комбат тов. Молжарин и три чеха, которые сообщили, что мы, чехи, вас поддержим. У нас тогда еще больше создалось хорошее настроение.
К нам в засаду прибыл один верховный чех, который передал, что сейчас к нам на помощь прибудет эскадрон чешских гусаров.
Смотрим, у переезда линии ж\д (где проходит Московский тракт) выгружается эшелон кавалерии чешских гусар. Выгрузившись, они направились по направлению к нам, мы же ничего не подозревали, что чехи сделали измену. Комвзвод тов. Жарчинский (из Бодайбо) и говорит: «Ну, держись, каппелевцы, мы Вам сейчас намылим». Как только подъехали гусары, обогнули сразу нас в кольцо, с шашками наголо кричат: «Бросай оружие». Мы оторопели, да и другого выхода не было, пришлось бросить оружие. Комвзвод вскричал: «Сволочи!» Тогда один из чехов выхватил наган и выстрелил в комвзвода и пробил ему ухо.
После нас построили в шеренгу, часть гусар спешились и хотели расстреливать, но на переезде, где выгружались чехи, уже собралась большая толпа народа, стали что-то кричать и махать руками. Нас погнали туда, пригнав на переезд, здесь, очевидно, было командование гусар, так как один из них что-то передал гусарам, конвоировавшим [нас]. Те выстроены, стали строить [в] шеренгу и нас.
Собравшаяся часть жителей, кто плачет, кто смеялся. Нас каждого по очереди стали обыскивать и снимать одежду, предварительно избивая кто чем мог, мне досталось, однако, больше остальных
товарищей. Очевидно, признав меня за командира, били меня до тех пор, что у меня пошла кровь горлом и из ушей, уже не говоря о носе. Проделав так всю процедуру, нас погнали к кладбищу «рощи», за ними пошла часть и населения, и ж\д рабочих.
На кладбище уже было расстреляно не менее 50-70 человек, из шедшей толпы были слышны возгласы «кровопийцы» по адресу чехов. Не знаю, по каким причинам нас не стали тут расстреливать, а погнали к Ухтую. В Ухтуе еще было стрельба, эта наша последняя цепь задерживала наступление каппелевцев.
Догнав до Ухтуя до мельницы, в нас был сделан чехами залп, поднялся крик, стоны и т. д. Бежать мы до этого не думали, так как были избиты и раздеты, а после залпа не знаем, откуда взялись ноги и бросались под откос в ельник, кто назад в Зиму, в общем, во все концы. Мы с Бакаевым, Макаровым и Кочневым побежали к участку Н. Чиркинский, по дороге мы еще соединились с другими ребятами. Всего пока мы бежали эти 7 верст до уч. Чиркинского нас набралось 18 человек, почти все раздетые. Мне Бакеев М. дал сохранившееся у него кашне, так как я был в одной нижней рубашке.
Идти сразу в село мы не решались, боясь попасть в руки чехов. Выбрали одного и послали, условившись, что в случае никого нет, то он свиснет. В селе никого не оказалось, мы по условному знаку бросились в деревню, разбегаясь по избам.
Я, как только взбежал в избу, сразу сделался без сознания, не знаю, сколько я пролежал, но когда я пришел в себя, то меня поили молоком. Потом дали горячей картошки. Крестьянин, к которому я забежал, оказался Горбуновым Н. Чиркинского участка (с. 251-252).
