Шахтеры Аппалачей и механизмы власти
Трудности вычленения различных каузальных описаний и выбора среди них оптимального могут быть со всей очевидностью увидены на примере исследований, посвященных согласию. Данные трудности обусловлены наличием целого ряда латентных факторов, среди которых: структурная обусловленность познания, интересов и идентичностей; сюда еще можно добавить проблемы, связанные с изучением открытых систем, в которых изоляция, выступающая одним из условий эксперимента, обычно оказывается просто невозможной. И все же креативно мыслящие ученые-обществоведы, не сковавшие себя той или иной разновидностью эмпиризма и интерпретативизма, нашли способы эмпирического разрешения данных гносеологических проблем. Сначала они формулируют предварительные объяснения рассматриваемых феноменов, а затем уже пытаются обрисовать те каузальные механизмы, которые предполагаются предложенными объяснениями.
Классическим примером подобного подхода является работа «Власть и безвластие» Джона Гавенты, посвященная изучению политической апатии шахтеров центральных Аппалачей. Гавента пишет как обществовед, а не как философ, поэтому он не возводит свое несогласие с бихевиоралистскими исследованиями власти к различию между их центрированной на события онтологией и своими реалистическими установками. Однако он, очевидно, пытается поставить под сомнение подход, ориентирующийся на события. Как следствие, он пытается проблематизировать то, что сторонники такого подхода принимают за нечто само собой разумеющееся. Вместо того чтобы предполагать апатию и инертность чем-то естественным, а активность - искусственным, он утверждает, что именно инертность требует объяснения: «Предметом интереса должна быть апатия в ситуации потенциального конфликта, а вовсе не конфликт в ситуации, которая, как предполагается, должна протекать бесконфликтно».
Если чуть детализировать, то вопросы, которыми задается Гавента в своем исследовании, выглядят так:
Почему в ситуации, когда элита доминирует над неэлитой, последняя не восстает против этого доминирования? Что же именно не позволяет в ситуациях социальной депривации поставить определенные вопросы, озвучить определенное недовольство и признать определенные интересы? Почему в подавляе мом сообществе, в котором по логике следует ожидать восстания, наоборот обнаруживается - или так только каж ется - апатия? При каких условиях восстание все же возможно, какой раздражающий фактор необходим, чтобы оно случилось?
Предварительное объяснение Гавенты относительно сохранения апатии в ситуации подавления таково: это результат отношений власти. Как он пишет, «в ситуациях неравенства политическая реакция обездоленной группы или класса может быть рассмотрена как функция отношений власти: власть способствует развитию и поддержанию апатии у неэлиты». Если видимое согласие в предварительном объяснении оказывается следствием отношений власти, тогда эмпирической задачей становится открытие и описание механизмов этого процесса. Если обнаружить подобные механизмы не удастся, то следует усомниться в самой гипотезе, гласящей, что отсутствие особых отношений власти привело бы к неминуемому восстанию подавляемой группы.
Для выявления интересующих его каузальных механизмов Гавента использует четыре стратегии: историческую, сравнительную, структурную и квазиэкспериментальную. Первая стратегия опирается на следующее допущение: если апатия является чем-то рукотворным, значит, следы ее возникновения должны остаться в истории уже имевших место конфликтов. Действительно, исторический анализ Гавенты подтверждает, что в 20-30-х гг. XX века между шахтерами и владельцами шахт на самом деле имели место серьезные конфликты. Тогда шахтеры не смогли отстоять свои требования, это обстоятельство внесло свой вклад в формирование ментальности покорности, когда любые выступления стали казаться чем-то бессмысленным. Далее Гавента приводит дополнительные свидетельства в пользу своего тезиса, показывая, что в иных сравнительно схожих обстоятельствах - кроме тех случаев, когда отношения власти были иными, - шахтеры вели себя куда более активно (сравнительный аспект). В структурном плане Гавента описывает механизмы, посредством которых сохранялся этот дисбаланс в обладании властью: он указывает на роль коррумпированных профсоюзов в поддержании зависимого состояния работников шахт, а также на почти полное отсутствие у последних ресурсов для того, чтобы бросить вызов существующему порядку. В квазиэкспериментальном плане (как участник-наблюдатель) он изучает склонность рабочих к оппозиционной деятельности в ситуациях, когда отношения власти или дают сбой, или начинают меняться каким-либо иным образом.
Двигаясь в этих четырех направлениях, Гавента получает достаточно свидетельств в пользу своего тезиса о том, что апатия шахтеров Аппалачей едва ли может быть объяснена бихевиоралистскими концепциями власти, согласно которым лишь наличие или отсутствие прямого принуждения можно считать достаточным критерием для определения наличия или отсутствия согласия. В противовес подобным концепциям Гавента утверждает, что апатия шахтеров вызвана действием куда менее заметных второго и третьего «измерений» власти: мобилизацией институциональных предубеждений против открытого конфликта, а также воздействием этого процесса на понимание шахтерами собственных интересов. В результате получается очень подробное описание того, как именно переплетаются все три измерения власти, чтобы в результате привести к нейтрализации потенциальной оппозиции владельцам шахт. При таком подходе, с одной стороны, учитываются все преимущества бихевиоралистской центрированности на наблюдаемых событиях, а с другой - достигается куда более полная картина происходящего за счет учета в том числе и глубинных факторов.
Какой критике может быть подвергнут анализ Гавенты со стороны эмпирицистов и интерпретативистов? Удивительно, но лишь немногие назвали его работу «антинаучной» и «идеологической»; более того, книга получила самое широкое признание. Возможно, одна из причин такого одобрения - богатство эмпирических данных. Тогда как абстрактное рассмотрение третьего измерения власти, которое можно найти в работе «Власть» Стивена Льюкса, было подвергнуто критике, Гавента, вдохновленный Льюксом, сумел избежать ошибок последнего (например, не использовал понятие «реальные интересы»). Он привел огромное число прямых и косвенных свидетельств в пользу своего тезиса, тем самым ему удалось минимизировать эпистемологический разрыв между наблюдаемыми явлениями и выводами о действующих каузальных механизмах. Отсутствие системного вызова представляется второй причиной повсеместного одобрения книги: выводы, делаемые Гавентой, соответствуют эпистемологическим представлениям большинства практикующих ученых-обществоведов. Вопреки выдержанному в духе логического эмпиризма введению в философию социальных наук, с которым большинство будущих обществоведов знакомятся в университете, именно ориентированные на проблему стандарты каузального обобщения, разработанные реалистами, способны куда лучше описать повседневные исследовательские практики. Большинство ученых в своем стремлении искоренить квазинауку отнюдь не так неумолимо скептичны, как их пытаются представить сторонники логического эмпиризма.
Что могут возразить Гавенте закоренелые эмпирицисты и интерпретативисты? Интерпретативист, полагающий, что каузальному объяснению нечего делать в социальных науках, будет отвергать любые попытки объяснения апатии шахтеров, кроме ссылок на комплексы дискурсов и смыслов. В силу того, что Гавента пытается объяснить природу и эволюцию данных комплексов каузально, последовательный интерпретативист волей-неволей будет вынужден отвергнуть его теорию. Однако отнюдь не все интерпретативисты отрицают каузальные объяснения как таковые, некоторые из них отрицают лишь эмпирические концепции каузации, которые очень трудно совместить с представлениями о человеческой свободе и субъективности. Такие ученые вполне могут найти реалистический подход Гавенты вполне приемлемым. В особенности их может привлечь то, что он предлагает нарратив, связывающий его выводы с самопониманием акторов.
Учитывая, что представители логического эмпиризма стремятся найти для каузальных выводов эпистемологически прочные основания непосредственного опыта или логической дедукции, у них будут как минимум три причины относиться к тезисам Гавенты скептически. Первая причина касается его желания уйти от скользкой проблемы - необходимости приписывать угнетаемым акторам реальные, но непосредственно ненаблюдаемые интересы, которыми бы они руководствовались, если бы не оказываемое на них влияние со стороны второго и третьего измерений власти. Гавента выходит из ситуации так: он предлагает говорить не о реальных интересах акторов, но о том, что последним не позволяют действовать как минимум в соответствии с некоторыми из их интересов (или им не дают осознать эти интересы). Как указывает Дэвид Хоуэлл, проблема снимается, если показать, что источник препятствования ле жит в ненаблюдаемых формах власти, существование которых Гавента пытается доказать, апеллируя к эмпирическим данным. Действительно, на каком еще основании - при условии отсутствия прямого принуждения - можно обоснованно утверждать, что рабочие, не мешай им ничего, непременно бы восстали?
Это можно делать, лишь ссылаясь на ненаблюдаемые второе и третье измерения власти. Однако для исчерпывающего разъяснения данного вопроса требуется априорная хорошо продуманная теория человеческих интересов (она бы выполняла ту роль, которую в дедуктивно-номологических теориях играют законоподобные обобщения или допущения). У Гавенты такой теории нет. Другими словами, проблема реальных интересов может быть вытеснена на второй план, но никак не устранена. Данное обстоятельство позволяет усомниться во всей исследовательской стратегии Гавенты, пытающегося объяснить «нерушимость» социального покоя.
Как следствие, вторую черту исследования Гавенты, которая бы вызывала недовольство логического эмпирициста, составляет отказ подвергнуть систематическому анализу целый ряд альтернативных объяснений апатии шахтеров. Гавента вполне убедительно показывает, что первое и второе измерения власти не в силах объяснить выводов, получаемых в результате его исследования, однако он нигде специально не рассматривает упоминаемую им несколько раз бихевиоралистскую позицию, согласно которой пассивность шахтеров обусловлена «культурой апатии». Гавента пытается осмыслить «апатию» шахтеров, однако его исследовательский настрой, а также те эмпирические данные, с которыми он имеет дело, не позволяют ему определить, существует ли такая культура (не тождественная отношениям власти) в действительности, и если да, то каковы ее корни. Следовательно, у него нет никаких оснований утверждать, что теория бихевиоралистов ошибочна. Систематическая лишенность власти вполне может способствовать укреплению данной культуры, но это же могут делать и иные факторы, которые Гавента не принимает во внимание. Скептик заметил бы, что монокаузальный подход Гавенты в лучшем случае доказывает соответствие апатии шахтеров его теории ненаблюдаемых властных механизмов, однако одного этого недостаточно для провозглашения наличия каузальной связи. Для доказательства причинно-следственной связи требуется многоуровневое исследование, которое бы подтвердило или опровергло предлагаемый вывод, а также сопоставило бы его с целым рядом альтернативных гипотез.
Кульминацией критики со стороны представителя логического эмпиризма может стать указание на то, что Гавента разбирает лишь один-единственный случай, что неизбежно накладывает на его работу внутренние ограничения, едва ли позволяя ей быть основой для каузальных заключений. Гавента пытается расширить свой эмпирический фундамент путем использования сравнительных и исторических методов, однако первые носят сугубо случайный и несистемный характер, тогда как вторых просто недостаточно, чтобы отмахнуться от альтернативных гипотез (если бы таковые вообще рассматривались). Короче говоря, у Гавенты нет достаточных оснований для того, чтобы эмпирически зафиксировать наличие закономерной связи между провозглашаемой им причиной и ее следствием, а без этого мы едва ли можем быть уверенными в том, что нечто, полагаемое нами причинной связью, действительно является таковой. Чтобы говорить об «устойчивых связях», необходимо как минимум провести сравнительное исследование случаев, исчерпывающе подобранных в соответствии с четкими критериями; в идеале же необходимо рассмотреть множество случаев, достаточное для использования методов статистического анализа.
Научные реалисты, а возможно, и сам Гавента, скорее всего согласятся с логическими эмпирицистами, призывающими обратить внимание на альтернативные гипотезы, а также увеличить количество рассматриваемых случаев. Реалисты никоим образом не отрицают возможность и даже вероятность существования множества каузальных механизмов, не отрицают они и необходимость создания такого проекта исследования, который бы позволил отсечь одни механизмы и подтвердить другие. Реалисты также стремятся к фиксации эмпирически наблюдаемых закономерностей, способных стать еще одним доказательством существования каузальных механизмов. Однако при этом реалисты не преминули бы напомнить обществоведам, что те имеют дело с открытыми системами, что им не следует смешивать закономерности с механизмами и принимать отсутствие первых за решающее свидетельство против предлагаемой каузальной теории. В силу того, что основная задача науки, по мнению реалистов, состоит в описании того, как именно работают каузальные механизмы, они предпочитают методы качественного исследования всем остальным; так, например, реалисты часто прибегают к информационно насыщенному анализу исследуемых ими случаев, позволяющему максимально хорошо высветить данные механизмы, пусть даже это и ведет к ослаблению дедуктивной базы, необходимой для рассмотрения альтернативных гипотез.
Таким образом, у логических эмпирицистов есть достаточно причин для скептического отношения к выводам Гавенты; более того, учитывая те вопросы о согласии, которые он задает, такие причины будут всегда. Вопрос в следующем: должны ли мы, несмотря ни на что, все же рисковать и задавать подобные вопросы, используя все имеющиеся технические средства для оценки альтернативных гипотез, или же мы должны от них отказаться, так как у нас нет ни малейшей возможности дать на них законоподобные ответы, подобные тем, что можно получить в условиях лабораторных исследований? Рассматривая науку как деятельность, ориентированную на проблему, а не на метод, реалисты однозначно выступают за риск, они готовы, если потребуется, закрыть глаза на ту эпистемологическую шаткость, которая следует из подобного выбора. Реалисты готовы поспорить с тезисом логических эмпирицистов о том, что без закономерностей у нас нет ничего. Данный тезис требует эпистемологических гарантий, стремление к которым автоматически обессмысливает целые пласты социальных исследований, кроме того, тут игнорируется сама возможность использования различных дедуктивных техник для лавирования между альтернативными гипотезами даже тогда, когда подобные гарантии невозможны. Скептицизм эмпирицистов должен стать стимулом к улучшению исследовательских проектов, пример которых - работа Гавенты; однако нельзя допустить, что скептицизм блокировал подобные проекты.
Даже без эмпирических закономерностей, учитывающих все альтернативные гипотезы, выводы Гавенты вполне могут считаться убедительными. Мы приведем два аргумента в пользу данного тезиса, которые прольют свет на соображения, позволяющие реалистам, а также множеству практикующих обществоведов говорить о наличии механизмов причинно-следственной связи и о возможности рациональной оценки суждений, касающихся открытых систем. Во-первых, приводимые Гавентой свидетельства соответствуют общепринятым представлениям о человеческом поведении. Разве не верно, что люди, лишенные как политических, так и экономических ресурсов, впадут в апатию, если до этого во всех открытых конфликтах они терпели поражения? Разве не верно, что если этим людям представится настоящий шанс, то они непременно восстанут? Соответствие устоявшимся представлениям важно, так как согласно реалистической позиции всякое наблюдение до определенной степени теоретически нагружено. Ученые, вопреки мнению эмпирицистов, сопоставляют теории не с «данными», а с альтернативными теориями и фоновыми представлениями о том, как устроен мир. Соответствие теории этим представлениям никоим образом не является достаточным основанием для ее принятия, однако на теорию, которая будет радикально им противоречить, ложится дополнительное бремя обоснования. Короче говоря, повествование Гавенты, включающее в себя элемент причинно-следственной связи, кажется на интуитивном уровне весьма правдоподобным.
Второй аргумент в пользу выводов Гавенты вполне можно считать решающим. Что происходит после «вмешательства» в устоявшуюся систему отношений власти? В случае шахтеров это вмешательство сначала было обусловлено внешними факторами: ослаблением власти корпораций в начале 1930-х гг., затем - факторами внутренними: в начале 1970-х гг. по заказу британского телевидения был сделан документальный фильм о шахтерах Аппалачей. Последний вызвал ожесточенное, но кратковременное «восстание» рабочих, ополчившихся против своих владельцев. Хотя фильм и не был показан по американскому телевидению, его документальная база (многочисленные интервью с шахтерами, нищими фермерами и членами их семей, свободно рассказывающими о своей политической и экономической ситуации) разошлась на видеокассетах по всему району Аппалачей. Вооруженного восстания не последовало, однако видимые последствия - помимо непрекращающихся попыток по организации населения - не заставили себя ждать: изменилось представление рабочих о своих интересах, кроме того, произошла мобилизация населения, которое десятилетиями демонстрировало политическую апатию и не решалось коллективно выступить против власти корпораций. Хотя коллективному действию так и не удалось привести к чаемым изменениям, оно повлияло на осознание шахтерами своих интересов; местное правительство и корпорации, в свою очередь, получили сигнал о том, что назрела настоятельная необходимость в фундаментальных реформах.
Примеры вмешательств и их последствий заметно усиливают правдоподобность контрфактуальных утверждений. Для Гавенты главное - тот факт, что шахтеры не стали бы вести себя пассивно, не воздействуй на них каузальные механизмы трех измерений власти. А значит, то, что с позиций бихевиоралистов выглядит как «согласие», на самом деле является следствием отношений власти. Логический эмпирицист, скорее всего, отвергнет подобные свидетельства в пользу существования трех измерений власти, он укажет на отсутствие систематического рассмотрения альтернативных гипотез, без которого первоначальная гипотеза не может считаться «доказанной». Реалисты, едва ли считающие один единственный критерий решающим, будут оспаривать подобный вердикт, утверждая, что он выдвигает к подтверждению теории нереалистические требования. Для реалистов вмешательство в мир представляет собой еще один аргумент в пользу теории; в данном случае он с очевидностью подкрепляет теорию Гавенты.
Шапиро И. Бегство от реальности в гуманитарных науках [Текст] / пер. с англ. Д. Узланера; Нац. исслед. ун-т «Высшая школа экономики». - М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2011. С. 90-101.
Классическим примером подобного подхода является работа «Власть и безвластие» Джона Гавенты, посвященная изучению политической апатии шахтеров центральных Аппалачей. Гавента пишет как обществовед, а не как философ, поэтому он не возводит свое несогласие с бихевиоралистскими исследованиями власти к различию между их центрированной на события онтологией и своими реалистическими установками. Однако он, очевидно, пытается поставить под сомнение подход, ориентирующийся на события. Как следствие, он пытается проблематизировать то, что сторонники такого подхода принимают за нечто само собой разумеющееся. Вместо того чтобы предполагать апатию и инертность чем-то естественным, а активность - искусственным, он утверждает, что именно инертность требует объяснения: «Предметом интереса должна быть апатия в ситуации потенциального конфликта, а вовсе не конфликт в ситуации, которая, как предполагается, должна протекать бесконфликтно».
Если чуть детализировать, то вопросы, которыми задается Гавента в своем исследовании, выглядят так:
Почему в ситуации, когда элита доминирует над неэлитой, последняя не восстает против этого доминирования? Что же именно не позволяет в ситуациях социальной депривации поставить определенные вопросы, озвучить определенное недовольство и признать определенные интересы? Почему в подавляе мом сообществе, в котором по логике следует ожидать восстания, наоборот обнаруживается - или так только каж ется - апатия? При каких условиях восстание все же возможно, какой раздражающий фактор необходим, чтобы оно случилось?
Предварительное объяснение Гавенты относительно сохранения апатии в ситуации подавления таково: это результат отношений власти. Как он пишет, «в ситуациях неравенства политическая реакция обездоленной группы или класса может быть рассмотрена как функция отношений власти: власть способствует развитию и поддержанию апатии у неэлиты». Если видимое согласие в предварительном объяснении оказывается следствием отношений власти, тогда эмпирической задачей становится открытие и описание механизмов этого процесса. Если обнаружить подобные механизмы не удастся, то следует усомниться в самой гипотезе, гласящей, что отсутствие особых отношений власти привело бы к неминуемому восстанию подавляемой группы.
Для выявления интересующих его каузальных механизмов Гавента использует четыре стратегии: историческую, сравнительную, структурную и квазиэкспериментальную. Первая стратегия опирается на следующее допущение: если апатия является чем-то рукотворным, значит, следы ее возникновения должны остаться в истории уже имевших место конфликтов. Действительно, исторический анализ Гавенты подтверждает, что в 20-30-х гг. XX века между шахтерами и владельцами шахт на самом деле имели место серьезные конфликты. Тогда шахтеры не смогли отстоять свои требования, это обстоятельство внесло свой вклад в формирование ментальности покорности, когда любые выступления стали казаться чем-то бессмысленным. Далее Гавента приводит дополнительные свидетельства в пользу своего тезиса, показывая, что в иных сравнительно схожих обстоятельствах - кроме тех случаев, когда отношения власти были иными, - шахтеры вели себя куда более активно (сравнительный аспект). В структурном плане Гавента описывает механизмы, посредством которых сохранялся этот дисбаланс в обладании властью: он указывает на роль коррумпированных профсоюзов в поддержании зависимого состояния работников шахт, а также на почти полное отсутствие у последних ресурсов для того, чтобы бросить вызов существующему порядку. В квазиэкспериментальном плане (как участник-наблюдатель) он изучает склонность рабочих к оппозиционной деятельности в ситуациях, когда отношения власти или дают сбой, или начинают меняться каким-либо иным образом.
Двигаясь в этих четырех направлениях, Гавента получает достаточно свидетельств в пользу своего тезиса о том, что апатия шахтеров Аппалачей едва ли может быть объяснена бихевиоралистскими концепциями власти, согласно которым лишь наличие или отсутствие прямого принуждения можно считать достаточным критерием для определения наличия или отсутствия согласия. В противовес подобным концепциям Гавента утверждает, что апатия шахтеров вызвана действием куда менее заметных второго и третьего «измерений» власти: мобилизацией институциональных предубеждений против открытого конфликта, а также воздействием этого процесса на понимание шахтерами собственных интересов. В результате получается очень подробное описание того, как именно переплетаются все три измерения власти, чтобы в результате привести к нейтрализации потенциальной оппозиции владельцам шахт. При таком подходе, с одной стороны, учитываются все преимущества бихевиоралистской центрированности на наблюдаемых событиях, а с другой - достигается куда более полная картина происходящего за счет учета в том числе и глубинных факторов.
Какой критике может быть подвергнут анализ Гавенты со стороны эмпирицистов и интерпретативистов? Удивительно, но лишь немногие назвали его работу «антинаучной» и «идеологической»; более того, книга получила самое широкое признание. Возможно, одна из причин такого одобрения - богатство эмпирических данных. Тогда как абстрактное рассмотрение третьего измерения власти, которое можно найти в работе «Власть» Стивена Льюкса, было подвергнуто критике, Гавента, вдохновленный Льюксом, сумел избежать ошибок последнего (например, не использовал понятие «реальные интересы»). Он привел огромное число прямых и косвенных свидетельств в пользу своего тезиса, тем самым ему удалось минимизировать эпистемологический разрыв между наблюдаемыми явлениями и выводами о действующих каузальных механизмах. Отсутствие системного вызова представляется второй причиной повсеместного одобрения книги: выводы, делаемые Гавентой, соответствуют эпистемологическим представлениям большинства практикующих ученых-обществоведов. Вопреки выдержанному в духе логического эмпиризма введению в философию социальных наук, с которым большинство будущих обществоведов знакомятся в университете, именно ориентированные на проблему стандарты каузального обобщения, разработанные реалистами, способны куда лучше описать повседневные исследовательские практики. Большинство ученых в своем стремлении искоренить квазинауку отнюдь не так неумолимо скептичны, как их пытаются представить сторонники логического эмпиризма.
Что могут возразить Гавенте закоренелые эмпирицисты и интерпретативисты? Интерпретативист, полагающий, что каузальному объяснению нечего делать в социальных науках, будет отвергать любые попытки объяснения апатии шахтеров, кроме ссылок на комплексы дискурсов и смыслов. В силу того, что Гавента пытается объяснить природу и эволюцию данных комплексов каузально, последовательный интерпретативист волей-неволей будет вынужден отвергнуть его теорию. Однако отнюдь не все интерпретативисты отрицают каузальные объяснения как таковые, некоторые из них отрицают лишь эмпирические концепции каузации, которые очень трудно совместить с представлениями о человеческой свободе и субъективности. Такие ученые вполне могут найти реалистический подход Гавенты вполне приемлемым. В особенности их может привлечь то, что он предлагает нарратив, связывающий его выводы с самопониманием акторов.
Учитывая, что представители логического эмпиризма стремятся найти для каузальных выводов эпистемологически прочные основания непосредственного опыта или логической дедукции, у них будут как минимум три причины относиться к тезисам Гавенты скептически. Первая причина касается его желания уйти от скользкой проблемы - необходимости приписывать угнетаемым акторам реальные, но непосредственно ненаблюдаемые интересы, которыми бы они руководствовались, если бы не оказываемое на них влияние со стороны второго и третьего измерений власти. Гавента выходит из ситуации так: он предлагает говорить не о реальных интересах акторов, но о том, что последним не позволяют действовать как минимум в соответствии с некоторыми из их интересов (или им не дают осознать эти интересы). Как указывает Дэвид Хоуэлл, проблема снимается, если показать, что источник препятствования ле жит в ненаблюдаемых формах власти, существование которых Гавента пытается доказать, апеллируя к эмпирическим данным. Действительно, на каком еще основании - при условии отсутствия прямого принуждения - можно обоснованно утверждать, что рабочие, не мешай им ничего, непременно бы восстали?
Это можно делать, лишь ссылаясь на ненаблюдаемые второе и третье измерения власти. Однако для исчерпывающего разъяснения данного вопроса требуется априорная хорошо продуманная теория человеческих интересов (она бы выполняла ту роль, которую в дедуктивно-номологических теориях играют законоподобные обобщения или допущения). У Гавенты такой теории нет. Другими словами, проблема реальных интересов может быть вытеснена на второй план, но никак не устранена. Данное обстоятельство позволяет усомниться во всей исследовательской стратегии Гавенты, пытающегося объяснить «нерушимость» социального покоя.
Как следствие, вторую черту исследования Гавенты, которая бы вызывала недовольство логического эмпирициста, составляет отказ подвергнуть систематическому анализу целый ряд альтернативных объяснений апатии шахтеров. Гавента вполне убедительно показывает, что первое и второе измерения власти не в силах объяснить выводов, получаемых в результате его исследования, однако он нигде специально не рассматривает упоминаемую им несколько раз бихевиоралистскую позицию, согласно которой пассивность шахтеров обусловлена «культурой апатии». Гавента пытается осмыслить «апатию» шахтеров, однако его исследовательский настрой, а также те эмпирические данные, с которыми он имеет дело, не позволяют ему определить, существует ли такая культура (не тождественная отношениям власти) в действительности, и если да, то каковы ее корни. Следовательно, у него нет никаких оснований утверждать, что теория бихевиоралистов ошибочна. Систематическая лишенность власти вполне может способствовать укреплению данной культуры, но это же могут делать и иные факторы, которые Гавента не принимает во внимание. Скептик заметил бы, что монокаузальный подход Гавенты в лучшем случае доказывает соответствие апатии шахтеров его теории ненаблюдаемых властных механизмов, однако одного этого недостаточно для провозглашения наличия каузальной связи. Для доказательства причинно-следственной связи требуется многоуровневое исследование, которое бы подтвердило или опровергло предлагаемый вывод, а также сопоставило бы его с целым рядом альтернативных гипотез.
Кульминацией критики со стороны представителя логического эмпиризма может стать указание на то, что Гавента разбирает лишь один-единственный случай, что неизбежно накладывает на его работу внутренние ограничения, едва ли позволяя ей быть основой для каузальных заключений. Гавента пытается расширить свой эмпирический фундамент путем использования сравнительных и исторических методов, однако первые носят сугубо случайный и несистемный характер, тогда как вторых просто недостаточно, чтобы отмахнуться от альтернативных гипотез (если бы таковые вообще рассматривались). Короче говоря, у Гавенты нет достаточных оснований для того, чтобы эмпирически зафиксировать наличие закономерной связи между провозглашаемой им причиной и ее следствием, а без этого мы едва ли можем быть уверенными в том, что нечто, полагаемое нами причинной связью, действительно является таковой. Чтобы говорить об «устойчивых связях», необходимо как минимум провести сравнительное исследование случаев, исчерпывающе подобранных в соответствии с четкими критериями; в идеале же необходимо рассмотреть множество случаев, достаточное для использования методов статистического анализа.
Научные реалисты, а возможно, и сам Гавента, скорее всего согласятся с логическими эмпирицистами, призывающими обратить внимание на альтернативные гипотезы, а также увеличить количество рассматриваемых случаев. Реалисты никоим образом не отрицают возможность и даже вероятность существования множества каузальных механизмов, не отрицают они и необходимость создания такого проекта исследования, который бы позволил отсечь одни механизмы и подтвердить другие. Реалисты также стремятся к фиксации эмпирически наблюдаемых закономерностей, способных стать еще одним доказательством существования каузальных механизмов. Однако при этом реалисты не преминули бы напомнить обществоведам, что те имеют дело с открытыми системами, что им не следует смешивать закономерности с механизмами и принимать отсутствие первых за решающее свидетельство против предлагаемой каузальной теории. В силу того, что основная задача науки, по мнению реалистов, состоит в описании того, как именно работают каузальные механизмы, они предпочитают методы качественного исследования всем остальным; так, например, реалисты часто прибегают к информационно насыщенному анализу исследуемых ими случаев, позволяющему максимально хорошо высветить данные механизмы, пусть даже это и ведет к ослаблению дедуктивной базы, необходимой для рассмотрения альтернативных гипотез.
Таким образом, у логических эмпирицистов есть достаточно причин для скептического отношения к выводам Гавенты; более того, учитывая те вопросы о согласии, которые он задает, такие причины будут всегда. Вопрос в следующем: должны ли мы, несмотря ни на что, все же рисковать и задавать подобные вопросы, используя все имеющиеся технические средства для оценки альтернативных гипотез, или же мы должны от них отказаться, так как у нас нет ни малейшей возможности дать на них законоподобные ответы, подобные тем, что можно получить в условиях лабораторных исследований? Рассматривая науку как деятельность, ориентированную на проблему, а не на метод, реалисты однозначно выступают за риск, они готовы, если потребуется, закрыть глаза на ту эпистемологическую шаткость, которая следует из подобного выбора. Реалисты готовы поспорить с тезисом логических эмпирицистов о том, что без закономерностей у нас нет ничего. Данный тезис требует эпистемологических гарантий, стремление к которым автоматически обессмысливает целые пласты социальных исследований, кроме того, тут игнорируется сама возможность использования различных дедуктивных техник для лавирования между альтернативными гипотезами даже тогда, когда подобные гарантии невозможны. Скептицизм эмпирицистов должен стать стимулом к улучшению исследовательских проектов, пример которых - работа Гавенты; однако нельзя допустить, что скептицизм блокировал подобные проекты.
Даже без эмпирических закономерностей, учитывающих все альтернативные гипотезы, выводы Гавенты вполне могут считаться убедительными. Мы приведем два аргумента в пользу данного тезиса, которые прольют свет на соображения, позволяющие реалистам, а также множеству практикующих обществоведов говорить о наличии механизмов причинно-следственной связи и о возможности рациональной оценки суждений, касающихся открытых систем. Во-первых, приводимые Гавентой свидетельства соответствуют общепринятым представлениям о человеческом поведении. Разве не верно, что люди, лишенные как политических, так и экономических ресурсов, впадут в апатию, если до этого во всех открытых конфликтах они терпели поражения? Разве не верно, что если этим людям представится настоящий шанс, то они непременно восстанут? Соответствие устоявшимся представлениям важно, так как согласно реалистической позиции всякое наблюдение до определенной степени теоретически нагружено. Ученые, вопреки мнению эмпирицистов, сопоставляют теории не с «данными», а с альтернативными теориями и фоновыми представлениями о том, как устроен мир. Соответствие теории этим представлениям никоим образом не является достаточным основанием для ее принятия, однако на теорию, которая будет радикально им противоречить, ложится дополнительное бремя обоснования. Короче говоря, повествование Гавенты, включающее в себя элемент причинно-следственной связи, кажется на интуитивном уровне весьма правдоподобным.
Второй аргумент в пользу выводов Гавенты вполне можно считать решающим. Что происходит после «вмешательства» в устоявшуюся систему отношений власти? В случае шахтеров это вмешательство сначала было обусловлено внешними факторами: ослаблением власти корпораций в начале 1930-х гг., затем - факторами внутренними: в начале 1970-х гг. по заказу британского телевидения был сделан документальный фильм о шахтерах Аппалачей. Последний вызвал ожесточенное, но кратковременное «восстание» рабочих, ополчившихся против своих владельцев. Хотя фильм и не был показан по американскому телевидению, его документальная база (многочисленные интервью с шахтерами, нищими фермерами и членами их семей, свободно рассказывающими о своей политической и экономической ситуации) разошлась на видеокассетах по всему району Аппалачей. Вооруженного восстания не последовало, однако видимые последствия - помимо непрекращающихся попыток по организации населения - не заставили себя ждать: изменилось представление рабочих о своих интересах, кроме того, произошла мобилизация населения, которое десятилетиями демонстрировало политическую апатию и не решалось коллективно выступить против власти корпораций. Хотя коллективному действию так и не удалось привести к чаемым изменениям, оно повлияло на осознание шахтерами своих интересов; местное правительство и корпорации, в свою очередь, получили сигнал о том, что назрела настоятельная необходимость в фундаментальных реформах.
Примеры вмешательств и их последствий заметно усиливают правдоподобность контрфактуальных утверждений. Для Гавенты главное - тот факт, что шахтеры не стали бы вести себя пассивно, не воздействуй на них каузальные механизмы трех измерений власти. А значит, то, что с позиций бихевиоралистов выглядит как «согласие», на самом деле является следствием отношений власти. Логический эмпирицист, скорее всего, отвергнет подобные свидетельства в пользу существования трех измерений власти, он укажет на отсутствие систематического рассмотрения альтернативных гипотез, без которого первоначальная гипотеза не может считаться «доказанной». Реалисты, едва ли считающие один единственный критерий решающим, будут оспаривать подобный вердикт, утверждая, что он выдвигает к подтверждению теории нереалистические требования. Для реалистов вмешательство в мир представляет собой еще один аргумент в пользу теории; в данном случае он с очевидностью подкрепляет теорию Гавенты.
Шапиро И. Бегство от реальности в гуманитарных науках [Текст] / пер. с англ. Д. Узланера; Нац. исслед. ун-т «Высшая школа экономики». - М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2011. С. 90-101.