Поповская ложь о расстреле крестного хода в Воронеже в 1918 г.
Гуляя по сети, я набрел на паблик "Я САМ ЧЕТНИК, МАМА", в котором увидел пост про то, как жестокие большевики расстреляли в Воронеже крестный ход в феврале 1918 г. Базируется он на воспоминаниях начальника Воронежской рабочей боевой дружины М.А. Чернышева: https://vk.com/wall-58245799_2868
Сначала я хотел наорать на админов, но потом решил сначала сделать проверку. Оказалось, что это просто перепост другого паблика, на Одноклассниках, о белогвардейщине: https://ok.ru/group/47606837411890/topic/67557450093874
Сам текст воспоминаний Чернышева, как оказалось, имеет широкое хождение, как минимум с 2013 года он выкладывался на целом ряде церковных сайтов:
http://molodvrn.pravorg.ru/2018/02/17/zaupokojnym-bogosluzheniem-u-pamyatnogo-kresta-pochtili-voronezhcy-pamyat-uchastnikov-rasstrelyannogo-v-1918-godu-krestnogo-xoda/
http://www.vob.ru/eparchia/history/histor/fabruari.htm
https://s-t-o-l.com/tserkov-i-obshhestvo/opomnites-bezumtsy/
http://helpprison.ru/2018/02/26/kak-100-let-nazad-tserkov-otluchali-ot-gosudarstva/
https://aftershock.news/?q=node/741261&full
Первоисточник мне найти не удалось, но ссылка была на архив, где хранятся эти воспоминания.
Так вот, в чем соль. Этот текст - намеренная фальсификация. Эти воспоминания действительно писал Чернышев, они действительно хранятся в местном архиве, но текст - это компиляция отрывков , в результате чего создается впечатление, что большевики расстреляли мирный крестный ход. На самом деле из текста вырезаны все фрагменты, из которых видно, что это было белогвардейское восстание под маской крестного хода, в ходе которого подпольщики, которые успели даже белые повязки заготовить, отняли оружие у инвалидов и пытались устроить переворот в городе. Чернышев тогда едва не погиб от их руки.
Воспоминания Чернышева я лично переписал из бывшего партархива. Специально публикую полный, без вырезок, вариант, дабы противостоять белогвардейской и черносотенной лжи. И помните - враг коварен, беспринципен и готов на любую ложь, обман и подставу!
Утверждают, что это члены Воронежской рабочей боевой дружины в 1918 г.
Революционный Комитет после этих событий в первом же году начал выселять монахов из Митрофаньевского монастыря. Было решено вселить туда инвалидов и открыть школу. Из-за переворота вооружали всех тех, кто поддерживал сов. власть, между прочим, и инвалидов, некоторые были без руки или без ноги, но все-таки их вооружали. Это было странно, к тому же среди инвалидов не было даже того порядка, который наблюдается теперь, масса была дезорганизована. Если боевую дружину обвиняли в грубости, то у инвалидов было еще хуже. Эти инвалиды решили выбросить ненужную им мебель в помещение [комитета?] где была колесница Митрофания угодника. С этого момента начались раздоры и попы начали раздувать кадило, что большевики закрывают монастырь. Нужно было тогда указать ребятам, что грубо там поступать не следует, что мебель можно было сложить в какое-либо другое помещение, но попы воспользовались этим и подняли травлю. В ночь после похорон т. Шалаева, был устроен митинг в Митрофаньевском монастыре, кто-то пришел и сказал об этом, что будто бы там /13/ митинг, выступают правые эс-эры и попы. Также сообщили, что там было произведено извещение исключительно инвалидов. Из группы дружинников которые участвовали в похоронах т. Шалаева, выделил отделение для ликвидации поповского митинга, что и было сделано. Желая продемонстрировать попам вооруженную силу, мы прямо с Чугуновского кладбища свернули в Митрофанов монастырь всем отрядом который шел с похорон. Здесь мы узнали, что несколько человек из инвалидов были тяжело ранены и один - два убиты из инвалидов и граждан, один - даже тот, который выступал на митинге. После этого мы спокойно вернулись в штаб. Когда были мы уже в штабе, по телефону мне звонят из Исполнительного Комитета, который тогда был организован: «Миша, зайди в Исполнительный Комитет». Оказывается, что архиерей написал просьбу в Исполнительный Комитет о разрешении на завтрашний день крестного хода. Было как раз воскресенье. Несмотря на то, что я был молодой человек, я в Исполнительном Комитете высказывал свои опасения по поводу обострения с попами и с правыми группами на фронте тогда тоже было неблагополучно, Каледин начинал свое выступление. Я был против того, чтобы разрешить на завтрашний день крестный ход, но Моисеев, Люблин и еще целый ряд большевиков /Моисеева не было он возмущался после, что допустили Крестный ход./ целый ряд старших товарищей держались такого мнения, что можно разрешить. Я обязан был подчиняться. Назначают меня и т. Григорьева, левого с.р. с тем, чтобы мы поехали к архиерею и выяснили значение этого крестного хода. Мы сели и поехали на автомобиле в монастырь, с молитвой [нрзб.] вошли к архиерею. Архиерей просит, ввиду скандала, который произошел вечером, и ввиду тех неприятностей в массе, которые получились за это время, как волнение инвалидов и саботаж банка, разрешить крестный ход верующим и, таким образом, как бы заключить мир с нами. Я был против этого, не мог допустить, но Григорьев был против меня и, так как он был опытнее меня, и безусловно старше, то я подчинился, кроме того позвонили из Исполнительного Комитета и пришлось дать согласие. Про меня тогда некоторые говорили, что «у Чернышева всегда в голове одно - бить будут. Никто бить не будет». Когда мы садились в автомобиль ехать обратно, я говорил «что завтра непременно будет /14/ буча, что не нужно никакого шествия». В Исполнительном Комитете меня успокаивали, но приехав в штаб, я попросил товарищей подготовиться. В боевой дружине практиковалось, что если в штабе мало людей, то их отправлялись собирать по домам и если днем то по мастерским или по заводам. Ребята собрались, были приготовлены автомобили, оседланы лошади, и вообще все было в боевой готовности.
Крестный ход был назначен в 8 часов утра. Мы ждем, наступает 9 часов, потом 10, а о крестном ходе ни слуху, ни духу. Мы не сообразили тогда, какой чорт мимо нас будет ходить, когда у нас пулеметы выстроены и солдаты вооруженные бродят. Идут рабочие по улице и говорят, что «там, Миша, тихо, ничего нет». Другие идут за ними и говорят, наоборот, что там заварилась каша вооруженная. Я решил никому не верить и поехать самому убедиться. Непомнящий, Соболев и я сели в седлы и покатили. Андреев, городской голова стоит против Кольцовского сквера, видит, что мы едем и говорит: «как тебе голову не жаль, Чернышев, куда ты несешься». А я ему ответил: «а ты ужалел меня, сукин сын». Андреев стоял в пальто, руки в боки, он уже знал, очевидно, о том, что готовится.
У Соболева лошадь была плохая и ездок он был плохой. Я с Непомнящим еду вперед и мы смеемся над тем, что Соболев будто бы отстал. Мы несемся, а куда, сами не знаем. Подъезжаем к монастырю. Опять тишь и гладь и божья благодать. Мы заехали с правого фланга: никого нет. Заезжаем на левый и видим, что перед нами развертывается огромная толпа народа с хоругвями, с иконами. Масса разнообразная: тут и крестьяне и интеллигенция, и буржуазия, и учащиеся». /С места: больше всего было семинаристов и студентов и даже инженеров/. Я сказал Непомнящему: «Давай сними фуражку». Это был первый случай, когда он со мной согласился. Мы сняли фуражки, свернули и стоим, как божьи телята и дожидаемся. В то же время среди толпы масса заколебалась. Начали передавать иконы и бегут к нам. Мы хотели повернуть лошадь и назад, но уж были оцеплены людьми, с белыми повязками на руках. Дергаем лошадь, /15/ она не идет. Я говорю: «Непомнящий, ни одного выстрела». Так и сделали. Первым подскочил матрос. Я до сих пор поражаюсь, почему этот матрос оказался там. Он там был только один. Было там много учащихся, офицеров, семинаристов, но он первый подскочил с винтовкой. Нас сняли с лошадей, таскали по снегу и били пинками. Куда девался после этого Непомнящий, не знаю. Меня подняли и матрос начал меня обыскивать: взял мой револьвер наган и наставляет на меня. Учащиеся и интеллигенты его во время остановили, не дали выстрелить, но не потому, что они не хотели меня уничтожить, а потому, что слишком стремителен был из натиск: прямо мнут под ноги. Потом второй раз подняли меня. В одном сапоге был у меня маленький револьвер Велидох с отравленными пулями. Его нащупал и взял гимназист и так обрадовался, что сразу скрылся. После этого избиения достали карточку мою за моей же подписью. Я сам себя считал солдатом, и так и было написано в карточке. В толпе возникли недоразумения. Одни говорят, что это простой солдат, а ни сам Чернышев, другие напротив.
После этого около меня появилась вооруженная сила. Смотрю, подвозят и привязывают ко мне Непомнящего, которого волокли до Епархиального училища. Между прочим, этот момент так запечатлелся в моей памяти, что я потом по приметам узнавал всех, кто меня тогда бил. Я спрашивал у Непомнящего «чего же ты не убежал, я думал, что ты убежал». Нас вел маленький офицерик, который то и дело то меня ударит пол зубы, то его и все время глумился над нами, что мы получаем по 900 рублей, а сам все метит под зубы. Я сообразил, в чем дело. Он говорит: «ты в наших руках». Я говорю: «я понимаю, стало быть и действуй». Когда толкнет Непомнящего, тот не выдерживает и кроет офицера матом. Я его успокаиваю, что тут нужна выдержка, а он продолжает рычать на офицера.
На нашем пути, по дороге, по панели проходил Ларин Михаил, бывший преподаватель столярного ремесленного Воронежского технического училища, где я работал. Он имел георгиевские кресты во всю грудь. Я ему /16/ махнул, он подходит, узнает меня и спрашивает, что со мной случилось. Расстреливать нас здесь же, было невозможно, потому что народу столько, что стрелять просто боялись. Я говорю Ларину: «Оттяни как можно подольше». т. Ларин действительно сделал, что мы в мою пользу [нрзб.]. Когда подводили нас к Зимнему Театру, появился наш автомобиль с пулеметом. Я сейчас же узнал, что это наш автомобиль. Непомнящий рванулся от меня и исчез, но одно лицо, которое до начала свалки несло на шарфе икону, подбежало с этим шарфом ко мне и этим шарфом завязало мне на шеи петлю за которую меня все время он же и вел. Вооруженные отстали от меня и я схватил последними силами этого человека и душу его. Бежит Костя Поваляев. Я вижу, что он бежит, но не узнал его и испугался. Думаю, вот вырвался от попов, но зато попал на правого эс-эра. Почему-то я его принял за правого с.-р. Но он закричал: «Это ты, Мишка, я тебя сразу узнал. Ты что». Я, «говорю», никак не вырвусь от этого человека». Тот его за волосы: «Давай оружие». Подбежал Иена, тот наставляет на него ружье. «Нет», говорю, не трогай, потом. Когда подошли ко мне несколько человек из товарищей, я через Иену сделал распоряжение разогнать к чортовой матери монахов и арестовать всех, кто оставался у меня в памяти из задерживавших меня. После этого, может быть это мальчишество, но мы для демонстрации против членом Исполнительного Комитета, которые разрешили это шествие, решили посадить предварительно всех в Бристоль, но не в дом организаций, а в Бристоль. Солдаты и члены боевой дружины разнесли к чортовой матери толпу, которая поразбросала все хоругви. Оставалась маленькая кучка, человек в 70. Многих забрали прямо с повязками и отправили в Бристоль, где находился военный отдел, разрешивший это шествие.
После того, как все стихло, я дал поручение отыскать этого матроса. Котов говорит, что он его привел из Морозовской гимназии, где отобрал у него мой револьвер. Решено было его расстрелять. Но в это время приходит старые рабочие с Курской дороги, обращаются к Закомулину, это у нас был делегат, который улаживал конфликты, в Архи-/17/-пову Алексею, обращаются ко мне и говорят: «Миша, этого матроса надо освободить». Но как освободить, человек стрелял первый в меня, издевался. «Миша, он рабочий, отец его тоже рабочий, он клянется тебе, что никогда не будет против Советской власти, что он уедет навсегда отсюда». Так убедительно меня просили, что я дал согласие освободить его, и больше я его не видел. Вот, здесь говорили о классовом самосознании рабочих. Мне доказывали, что он был пьяный, что случайно попал сюда. Это оказался Колька Сукочев из Ямской. Таким образом, он был освобожден.
Мы решили разделаться с интеллигенцией задержанной с белыми повязками. Я попросил привести того, который накидывал на меня галстук, он оказался приказчиком Харинова магазина. Это оказался здоровый сильный человек и когда его привели, он говорил, что ничего не знал, что он просто случайный человек. «Какой ты случайный». Решено было расстрелять его с той группой, которая оставалась арестованной в Бристоле. Решили опять продемонстрировать и отвести этого человека опять обратно. Гуреев Тихон повел его, но под Семинарской горой он от него побежал. Гуреев стрелял в него из Смита Виссона, но неудачно, потом бросился бежать за ним и бежал до тех пор, пока этот здоровый человек не упал. Гуреев притащил его волоком в дом организаций а потом я лично снова отвел его в Бристоль и указал: на результат того, что Вы разрешили вчера. Мне говорили, что расстреливать его неудобно, что теперь у нас есть власть, исполнительный комитет, будет суд и т.д. Моисеев всячески упрашивал: «нельзя этого делать», теперь мы сильные, можем устроить суд» и т.д. Брат Моисеева, принимавший участие в разгоне толпы, возмущался против своего брата, что тот [нрзб.] расстреливать поповских заговорщиков. Потом отряду было разрешено главные деятели вооруженного мятежа из попов и интеллигенции расстрелять. Я не участвовал, но Светлицкий констатировал после расстрела: «Миша, тот, твой, готов».
ГАОПИВО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 536. Лл. 13-18.
Что до слов о красно терроре, то они тоже есть в воспоминаниях Чернышева, но уже дальше, на 42-й странице. После перечисления целого ряда случаев, когда дружина, по его мнению, должна была самостоятельно расстреливать врагов революции, террористов, бандитов, при этом она действовала и убеждением - Чернышев заключает:
"Судебные органы в то время были еще под засилием правой группы, не революционные и я помню ряд случаев, когда многих контр-революционных деятелей присуждали только к тюремному заключению или освобождали. Я помню, что тюрьма в суде еще не была большевистскою в большинстве. Это было характерно. В суде был один из наших товарищей большевиков, маленький и конопатенький и он всегда нам говорил, какой контр-революционер выступал и что нужно воспользоваться случаем, чтобы прибрать его к ногтю. Арестованных контр-революционеров передавали обыкновенно к нам по содействию того же большинства и всегда обыкновенно получалось, что от нас бежали все обязательно контр-революционеры и поэтому были расстреляны.
Впервые был объявлен красный террор именно боевой дружиной. Я был постоянным членом Исполнительного Комитета и члены исполкома многие возмущались, говоря: «Чернышев, когда ты перестанешь стрелять». Обыкновенно судили и, в конце концов, оправдывали. Единственный раз мы расстреляли по приговору, когда была вырезана целая семья. Когда мы выступали самостоятельно, наши поступки никогда не осуждались рабочей массой, и всегда оправдывались Революционным Комитетом".
Здесь он имеет в виду бессудные расстрелы арестованных и/или осужденных, судя по архивным данным, в основном уголовных бандитов (но не только). Плохо, конечно. Да и вообще в деятельности дружины было много плохого. Но никакого отношения к "крестному ходу" эти слова не имеют.
Так еще раз доказана очередная антисоветская ложь грязных церковных мракобесов, которые не стыдятся никакой подлости.
P. S. На всякий случай потребовал у четнического паблика опровержения. Посмотрим, сделают ли.
Сначала я хотел наорать на админов, но потом решил сначала сделать проверку. Оказалось, что это просто перепост другого паблика, на Одноклассниках, о белогвардейщине: https://ok.ru/group/47606837411890/topic/67557450093874
Сам текст воспоминаний Чернышева, как оказалось, имеет широкое хождение, как минимум с 2013 года он выкладывался на целом ряде церковных сайтов:
http://molodvrn.pravorg.ru/2018/02/17/zaupokojnym-bogosluzheniem-u-pamyatnogo-kresta-pochtili-voronezhcy-pamyat-uchastnikov-rasstrelyannogo-v-1918-godu-krestnogo-xoda/
http://www.vob.ru/eparchia/history/histor/fabruari.htm
https://s-t-o-l.com/tserkov-i-obshhestvo/opomnites-bezumtsy/
http://helpprison.ru/2018/02/26/kak-100-let-nazad-tserkov-otluchali-ot-gosudarstva/
https://aftershock.news/?q=node/741261&full
Первоисточник мне найти не удалось, но ссылка была на архив, где хранятся эти воспоминания.
Так вот, в чем соль. Этот текст - намеренная фальсификация. Эти воспоминания действительно писал Чернышев, они действительно хранятся в местном архиве, но текст - это компиляция отрывков , в результате чего создается впечатление, что большевики расстреляли мирный крестный ход. На самом деле из текста вырезаны все фрагменты, из которых видно, что это было белогвардейское восстание под маской крестного хода, в ходе которого подпольщики, которые успели даже белые повязки заготовить, отняли оружие у инвалидов и пытались устроить переворот в городе. Чернышев тогда едва не погиб от их руки.
Воспоминания Чернышева я лично переписал из бывшего партархива. Специально публикую полный, без вырезок, вариант, дабы противостоять белогвардейской и черносотенной лжи. И помните - враг коварен, беспринципен и готов на любую ложь, обман и подставу!
Утверждают, что это члены Воронежской рабочей боевой дружины в 1918 г.
Революционный Комитет после этих событий в первом же году начал выселять монахов из Митрофаньевского монастыря. Было решено вселить туда инвалидов и открыть школу. Из-за переворота вооружали всех тех, кто поддерживал сов. власть, между прочим, и инвалидов, некоторые были без руки или без ноги, но все-таки их вооружали. Это было странно, к тому же среди инвалидов не было даже того порядка, который наблюдается теперь, масса была дезорганизована. Если боевую дружину обвиняли в грубости, то у инвалидов было еще хуже. Эти инвалиды решили выбросить ненужную им мебель в помещение [комитета?] где была колесница Митрофания угодника. С этого момента начались раздоры и попы начали раздувать кадило, что большевики закрывают монастырь. Нужно было тогда указать ребятам, что грубо там поступать не следует, что мебель можно было сложить в какое-либо другое помещение, но попы воспользовались этим и подняли травлю. В ночь после похорон т. Шалаева, был устроен митинг в Митрофаньевском монастыре, кто-то пришел и сказал об этом, что будто бы там /13/ митинг, выступают правые эс-эры и попы. Также сообщили, что там было произведено извещение исключительно инвалидов. Из группы дружинников которые участвовали в похоронах т. Шалаева, выделил отделение для ликвидации поповского митинга, что и было сделано. Желая продемонстрировать попам вооруженную силу, мы прямо с Чугуновского кладбища свернули в Митрофанов монастырь всем отрядом который шел с похорон. Здесь мы узнали, что несколько человек из инвалидов были тяжело ранены и один - два убиты из инвалидов и граждан, один - даже тот, который выступал на митинге. После этого мы спокойно вернулись в штаб. Когда были мы уже в штабе, по телефону мне звонят из Исполнительного Комитета, который тогда был организован: «Миша, зайди в Исполнительный Комитет». Оказывается, что архиерей написал просьбу в Исполнительный Комитет о разрешении на завтрашний день крестного хода. Было как раз воскресенье. Несмотря на то, что я был молодой человек, я в Исполнительном Комитете высказывал свои опасения по поводу обострения с попами и с правыми группами на фронте тогда тоже было неблагополучно, Каледин начинал свое выступление. Я был против того, чтобы разрешить на завтрашний день крестный ход, но Моисеев, Люблин и еще целый ряд большевиков /Моисеева не было он возмущался после, что допустили Крестный ход./ целый ряд старших товарищей держались такого мнения, что можно разрешить. Я обязан был подчиняться. Назначают меня и т. Григорьева, левого с.р. с тем, чтобы мы поехали к архиерею и выяснили значение этого крестного хода. Мы сели и поехали на автомобиле в монастырь, с молитвой [нрзб.] вошли к архиерею. Архиерей просит, ввиду скандала, который произошел вечером, и ввиду тех неприятностей в массе, которые получились за это время, как волнение инвалидов и саботаж банка, разрешить крестный ход верующим и, таким образом, как бы заключить мир с нами. Я был против этого, не мог допустить, но Григорьев был против меня и, так как он был опытнее меня, и безусловно старше, то я подчинился, кроме того позвонили из Исполнительного Комитета и пришлось дать согласие. Про меня тогда некоторые говорили, что «у Чернышева всегда в голове одно - бить будут. Никто бить не будет». Когда мы садились в автомобиль ехать обратно, я говорил «что завтра непременно будет /14/ буча, что не нужно никакого шествия». В Исполнительном Комитете меня успокаивали, но приехав в штаб, я попросил товарищей подготовиться. В боевой дружине практиковалось, что если в штабе мало людей, то их отправлялись собирать по домам и если днем то по мастерским или по заводам. Ребята собрались, были приготовлены автомобили, оседланы лошади, и вообще все было в боевой готовности.
Крестный ход был назначен в 8 часов утра. Мы ждем, наступает 9 часов, потом 10, а о крестном ходе ни слуху, ни духу. Мы не сообразили тогда, какой чорт мимо нас будет ходить, когда у нас пулеметы выстроены и солдаты вооруженные бродят. Идут рабочие по улице и говорят, что «там, Миша, тихо, ничего нет». Другие идут за ними и говорят, наоборот, что там заварилась каша вооруженная. Я решил никому не верить и поехать самому убедиться. Непомнящий, Соболев и я сели в седлы и покатили. Андреев, городской голова стоит против Кольцовского сквера, видит, что мы едем и говорит: «как тебе голову не жаль, Чернышев, куда ты несешься». А я ему ответил: «а ты ужалел меня, сукин сын». Андреев стоял в пальто, руки в боки, он уже знал, очевидно, о том, что готовится.
У Соболева лошадь была плохая и ездок он был плохой. Я с Непомнящим еду вперед и мы смеемся над тем, что Соболев будто бы отстал. Мы несемся, а куда, сами не знаем. Подъезжаем к монастырю. Опять тишь и гладь и божья благодать. Мы заехали с правого фланга: никого нет. Заезжаем на левый и видим, что перед нами развертывается огромная толпа народа с хоругвями, с иконами. Масса разнообразная: тут и крестьяне и интеллигенция, и буржуазия, и учащиеся». /С места: больше всего было семинаристов и студентов и даже инженеров/. Я сказал Непомнящему: «Давай сними фуражку». Это был первый случай, когда он со мной согласился. Мы сняли фуражки, свернули и стоим, как божьи телята и дожидаемся. В то же время среди толпы масса заколебалась. Начали передавать иконы и бегут к нам. Мы хотели повернуть лошадь и назад, но уж были оцеплены людьми, с белыми повязками на руках. Дергаем лошадь, /15/ она не идет. Я говорю: «Непомнящий, ни одного выстрела». Так и сделали. Первым подскочил матрос. Я до сих пор поражаюсь, почему этот матрос оказался там. Он там был только один. Было там много учащихся, офицеров, семинаристов, но он первый подскочил с винтовкой. Нас сняли с лошадей, таскали по снегу и били пинками. Куда девался после этого Непомнящий, не знаю. Меня подняли и матрос начал меня обыскивать: взял мой револьвер наган и наставляет на меня. Учащиеся и интеллигенты его во время остановили, не дали выстрелить, но не потому, что они не хотели меня уничтожить, а потому, что слишком стремителен был из натиск: прямо мнут под ноги. Потом второй раз подняли меня. В одном сапоге был у меня маленький револьвер Велидох с отравленными пулями. Его нащупал и взял гимназист и так обрадовался, что сразу скрылся. После этого избиения достали карточку мою за моей же подписью. Я сам себя считал солдатом, и так и было написано в карточке. В толпе возникли недоразумения. Одни говорят, что это простой солдат, а ни сам Чернышев, другие напротив.
После этого около меня появилась вооруженная сила. Смотрю, подвозят и привязывают ко мне Непомнящего, которого волокли до Епархиального училища. Между прочим, этот момент так запечатлелся в моей памяти, что я потом по приметам узнавал всех, кто меня тогда бил. Я спрашивал у Непомнящего «чего же ты не убежал, я думал, что ты убежал». Нас вел маленький офицерик, который то и дело то меня ударит пол зубы, то его и все время глумился над нами, что мы получаем по 900 рублей, а сам все метит под зубы. Я сообразил, в чем дело. Он говорит: «ты в наших руках». Я говорю: «я понимаю, стало быть и действуй». Когда толкнет Непомнящего, тот не выдерживает и кроет офицера матом. Я его успокаиваю, что тут нужна выдержка, а он продолжает рычать на офицера.
На нашем пути, по дороге, по панели проходил Ларин Михаил, бывший преподаватель столярного ремесленного Воронежского технического училища, где я работал. Он имел георгиевские кресты во всю грудь. Я ему /16/ махнул, он подходит, узнает меня и спрашивает, что со мной случилось. Расстреливать нас здесь же, было невозможно, потому что народу столько, что стрелять просто боялись. Я говорю Ларину: «Оттяни как можно подольше». т. Ларин действительно сделал, что мы в мою пользу [нрзб.]. Когда подводили нас к Зимнему Театру, появился наш автомобиль с пулеметом. Я сейчас же узнал, что это наш автомобиль. Непомнящий рванулся от меня и исчез, но одно лицо, которое до начала свалки несло на шарфе икону, подбежало с этим шарфом ко мне и этим шарфом завязало мне на шеи петлю за которую меня все время он же и вел. Вооруженные отстали от меня и я схватил последними силами этого человека и душу его. Бежит Костя Поваляев. Я вижу, что он бежит, но не узнал его и испугался. Думаю, вот вырвался от попов, но зато попал на правого эс-эра. Почему-то я его принял за правого с.-р. Но он закричал: «Это ты, Мишка, я тебя сразу узнал. Ты что». Я, «говорю», никак не вырвусь от этого человека». Тот его за волосы: «Давай оружие». Подбежал Иена, тот наставляет на него ружье. «Нет», говорю, не трогай, потом. Когда подошли ко мне несколько человек из товарищей, я через Иену сделал распоряжение разогнать к чортовой матери монахов и арестовать всех, кто оставался у меня в памяти из задерживавших меня. После этого, может быть это мальчишество, но мы для демонстрации против членом Исполнительного Комитета, которые разрешили это шествие, решили посадить предварительно всех в Бристоль, но не в дом организаций, а в Бристоль. Солдаты и члены боевой дружины разнесли к чортовой матери толпу, которая поразбросала все хоругви. Оставалась маленькая кучка, человек в 70. Многих забрали прямо с повязками и отправили в Бристоль, где находился военный отдел, разрешивший это шествие.
После того, как все стихло, я дал поручение отыскать этого матроса. Котов говорит, что он его привел из Морозовской гимназии, где отобрал у него мой револьвер. Решено было его расстрелять. Но в это время приходит старые рабочие с Курской дороги, обращаются к Закомулину, это у нас был делегат, который улаживал конфликты, в Архи-/17/-пову Алексею, обращаются ко мне и говорят: «Миша, этого матроса надо освободить». Но как освободить, человек стрелял первый в меня, издевался. «Миша, он рабочий, отец его тоже рабочий, он клянется тебе, что никогда не будет против Советской власти, что он уедет навсегда отсюда». Так убедительно меня просили, что я дал согласие освободить его, и больше я его не видел. Вот, здесь говорили о классовом самосознании рабочих. Мне доказывали, что он был пьяный, что случайно попал сюда. Это оказался Колька Сукочев из Ямской. Таким образом, он был освобожден.
Мы решили разделаться с интеллигенцией задержанной с белыми повязками. Я попросил привести того, который накидывал на меня галстук, он оказался приказчиком Харинова магазина. Это оказался здоровый сильный человек и когда его привели, он говорил, что ничего не знал, что он просто случайный человек. «Какой ты случайный». Решено было расстрелять его с той группой, которая оставалась арестованной в Бристоле. Решили опять продемонстрировать и отвести этого человека опять обратно. Гуреев Тихон повел его, но под Семинарской горой он от него побежал. Гуреев стрелял в него из Смита Виссона, но неудачно, потом бросился бежать за ним и бежал до тех пор, пока этот здоровый человек не упал. Гуреев притащил его волоком в дом организаций а потом я лично снова отвел его в Бристоль и указал: на результат того, что Вы разрешили вчера. Мне говорили, что расстреливать его неудобно, что теперь у нас есть власть, исполнительный комитет, будет суд и т.д. Моисеев всячески упрашивал: «нельзя этого делать», теперь мы сильные, можем устроить суд» и т.д. Брат Моисеева, принимавший участие в разгоне толпы, возмущался против своего брата, что тот [нрзб.] расстреливать поповских заговорщиков. Потом отряду было разрешено главные деятели вооруженного мятежа из попов и интеллигенции расстрелять. Я не участвовал, но Светлицкий констатировал после расстрела: «Миша, тот, твой, готов».
ГАОПИВО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 536. Лл. 13-18.
Что до слов о красно терроре, то они тоже есть в воспоминаниях Чернышева, но уже дальше, на 42-й странице. После перечисления целого ряда случаев, когда дружина, по его мнению, должна была самостоятельно расстреливать врагов революции, террористов, бандитов, при этом она действовала и убеждением - Чернышев заключает:
"Судебные органы в то время были еще под засилием правой группы, не революционные и я помню ряд случаев, когда многих контр-революционных деятелей присуждали только к тюремному заключению или освобождали. Я помню, что тюрьма в суде еще не была большевистскою в большинстве. Это было характерно. В суде был один из наших товарищей большевиков, маленький и конопатенький и он всегда нам говорил, какой контр-революционер выступал и что нужно воспользоваться случаем, чтобы прибрать его к ногтю. Арестованных контр-революционеров передавали обыкновенно к нам по содействию того же большинства и всегда обыкновенно получалось, что от нас бежали все обязательно контр-революционеры и поэтому были расстреляны.
Впервые был объявлен красный террор именно боевой дружиной. Я был постоянным членом Исполнительного Комитета и члены исполкома многие возмущались, говоря: «Чернышев, когда ты перестанешь стрелять». Обыкновенно судили и, в конце концов, оправдывали. Единственный раз мы расстреляли по приговору, когда была вырезана целая семья. Когда мы выступали самостоятельно, наши поступки никогда не осуждались рабочей массой, и всегда оправдывались Революционным Комитетом".
Здесь он имеет в виду бессудные расстрелы арестованных и/или осужденных, судя по архивным данным, в основном уголовных бандитов (но не только). Плохо, конечно. Да и вообще в деятельности дружины было много плохого. Но никакого отношения к "крестному ходу" эти слова не имеют.
Так еще раз доказана очередная антисоветская ложь грязных церковных мракобесов, которые не стыдятся никакой подлости.
P. S. На всякий случай потребовал у четнического паблика опровержения. Посмотрим, сделают ли.