Воспоминания Февральских дней Мирры Филипповича ТУЛАЕВА.
Решил последовать примеру товарища uncle_ho и зачастить в местный Истпарт. А почему бы и нет? И первым материалом будут воспоминания солдата о февральской революции в Воронеже. До этого я уже читал, что все началось с того, что неизвестные солдаты разоружали полицейских в городе. Но я даже подумать не мог, что эти солдаты - это всего два человека! Два человека, Кааааарл! Пусть и с кучкой студентов. Одного к тому же арестовали в разгар событий и выпустили аж сильно позже падения режима в городе - описываемый им бунт заключенных стал отдельным предметом рассмотрения новой власти. Даже упомянутый в тексте Шауров, ставший после взятия власти революцией начальником охраны города, об авторе и не вспомнил.
Показательная картина. Кучка студентов, два солдата и собравшаяся общественность (и все, даже войска не бунтовали) навели на местные органы такого страха, что они ничего не смогли поделать и отдали власть, по сути, без сопротивления. Самодержавие прогнило настолько, что дунули - развалилось. Ну, и остальное интересно, особенно про миссию Родзянко.
ГАОПИВО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 491.
Воспоминания Февральских дней.
Мирры Филипповича ТУЛАЕВА.
В германскую войну в 1916 году в октябре месяце был ранен в правую руку и был отправлен в Москву на излечение, по излечении из Москвы отправили меня в г. Астрахань в команду выздоравливающих. В команде выздоравливающих пробыл 1 ½ месяца: комиссия признала здоровым и отправила на фронт. Это было в феврале. Наша часть стояла под гор. Крайсбургом, в свою часть пришлось ехать через г. Ленинград. Приехал в гор. Ленинград. Приехал и в г. Ленинград, выгрузились из вагона, шли по перрону. На перроне были солдаты и командиры, рабочие с красными повязками на руках собирали всех приезжих солдат и спрашивали кто куда едет. Некоторые солдаты прятались и убегали, думали, что ловят дезертиров, потому что у солдат и командиров были красные повязки на руках, дезертиры думали, что это военная полиция. Когда нас всех собрали и построили - тогда один командир офицер в чине подпоручика стал рассказывать всем построенным солдатам, что царь арестован и теперь во главе всего Российского государства избрано народом временное правительство. Мы стояли с рядах и все перепугались от его произнесенных слов и думали, что он ненормальный, кто может арестовать царя, некоторые солдаты стали тихонько текать. Потом нас всех оставшихся повели в Смольный. Перед Смольным нам командир сказал, когда будет с вами здороваться один из членов Временного Правительства, то Вы ему отвечайте здравствуйте товарищ Член Правительства. Когда пришли в Смольный, тогда нам скомандовали «смирно», мы с ним поздоровались - это оказался Родзянко. Родзянко нам объяснил, зачем нас собрали, собрали нас для обезоруживания полиции и жандармов. Через несколько времени нам выдали документы и сказали, кто куда хочет ехать в какой город. Я избрал Воронеж и получил документ. Перед выдачей документов нам объяснили, как мы должны поступать, когда приедем в какой нибудь город - должны неле-/1/-гально найти исполнительный комитет и предъявить документы о нашем задании, после чего нас собралось много солдат и пошли часть на Николаевский вокзал, часть на другие вокзалы. Приехали мы в Москву - там уже некого было обезоруживать, так как там уже была стрельба по городу с полицией, полиция засела по разным домам и вела перестрелку с войсками и с рабочими по пути до Рязани. Тут уж мы разговелись с жандармами. Отобрали массу револьверов, револьверы раздавали кто не попросит, давали всему вагону. Как приедем на какую-нибудь станцию и увидим жандарм[а] - кидаемся всем составом пассажирского поезда, выбегаем все из вагонов и накидываемся на жандарма, обезоруживая его: кто за шнур, кто за револьвер, кто за шашку. В вагоне можно было найти у каждого пассажира наганов по пять-десять штук. Приехали в г. Козлов. На перроне нас встретили уже по другому: стояли рабочие организации, когда мы вышли из вагона - то оркестр музыки играл: «вставай, подымайся, рабочий народ», но жандармы не были обезоружены и нам пришлось обезоружить. Так-же под музыку пошли в город обезоружить полицию и освободить политических крестьян и дезертиров-солдат. После всего мы поехали до гор. Воронежа, также по пути следования мы обезоруживали и жандармов. На станции Усмань пришлось бежать за жандармом, который нас увидал и убежал по полю от нас, которого не представилось возможным догнать, ввиду отхода поезда; по прибытии в гор. Воронеж нам поезд был задержан у семафора и стоял три часа. Мы ничего не знали, когда пришли несколько железнодорожных рабочих и сказали, что здесь есть, которые обезоруживают жандармов. Мы ответили, что мы их хотим арестовать. На станцию прибыли войска гарнизона. Тогда я взял одного товарища к себе на квартиру, который должен был ехать по направлению к Ростову тоже обезоруживать, слезли с поезда и пошли по слободе Троицкой к себе домой на улицу Синицынский переулок рядом с Мещанской частью. После, по слухам, что войсковые части на станции были собраны из учебной команды /2/ 58 пех. зап. батальона и крестики, т.е. ополченцы, мы с товарищем на утро пошли разыскивать Исполнительный Комитет, который помещался в бывш. Городской Управе, где в настоящее время находится клуб Ленина и зашли во двор. Оттуда вышел с портфелем гражданин. Мы его спросили, где можно увидеть т. Шаурова, он спросил, на что он нам нужен. Мы сказали, что приехали с фронта и привезли письмо от его товарища, тогда гражданин сказал, что Шауров будет он сам. Мы потребовали от него документов, что он является Шауровым. Он достал визитную карточку, в которой было указано имя, отчество и фамилия и должность, как сейчас помню, что он был защитник. Тогда мы убедились, что он действительно Шауров и предъявили свои документы. Тогда тов. Шауров с нами поздоровался и сказал: «ребята, действуйте, в городе все приготовлено и Вам будет подмога». Тогжа мы пошли прямо к Зимнему театру и первого постового городового стали обезоруживать. Городовой был известен всему городу, его фамилия была Зимер. Когда мы его обезоруживали, то со всех концов улицы сбежались студенты к нам на подмогу, из-за пазухи достали свернутый кусок красной материи и камнем стали прибивать на палку. Тогда мы все построились и пошли обезоруживать полицию. Народ к нам все прибавлялся, обезоруживали дворянскую часть, потом сыскную полицию. Хотели выпускать арестованных, но студенты говорили, пока не надо никого выпускать, а конвой заменить студентами, а будет распоряжение от Исполнительного Комитета - тогда освободят арестованных, потому что мы не знаем, кто за что сидит, а то повыпустим все уголовных, тогда они делов в городе понаделают, что не расхлебаешься. Когда мы стояли около сыскного отделения, то приехали офицеры от коменданта города и просили, чтобы я сними пошел к коменданту, а студенты им ответили, что «он не пойдет», а если коменданту он нужен - пускай явится сам комендант». Офицер один был, который сейчас служит в Госторге, кажется /3/ бухгалтером. После окончания всего, бывших полицейских и приставов заменили студенты. Вечером часов в 9-ть я пошел домой, а мой товарищ попрощался и пошел на станцию. Только дохожу до Мещанской части, смотрю стоят три солдата и один офицер, увидели меня. Офицер сказал солдатам: «вот этот самый» и меня арестовали и повели на гауптвахту и посадили. Не помню сколько просидел день или два. От Митрофановского монастыря шел первый крестный ход с красными знаменами священники, музыка. Мы услышали; у одного солдата была красная подушка, мы ее разорвали, разбили стекло и стали кричать, чтобы нас освободили, потом стали ломать нары и бить двери. Конвой был из крестиков, которые стали просить, чтобы не ломали двери - они откроют камеры и освободят. Мы не послушались, продолжили ломать двери и стали выскакивать на улицу к демонстрации. Дня через два я уехал на фронт, наша часть стояла уже не под Крайзбургом, а под Минском в залесье, станция Листопад, прибыл на фронт, у меня на груди красный бант. Ребята увидели, что у меня красный бант, стали спрашивать, что это значит. Я им объяснил все, что происходит в тылу, но они мне не поверили, так как в частях еще не знали, что совершена революция. Красный бант также увидели и наши офицеры, сейчас же велели его снять и повели в штаб полка. В штабе полка я стал объяснять, что произошло в тылу, тогда командир полка стал кричать на меня и топать ногами: «я тебя сейчас здесь же расстреляю, ты не есть казак защитник родины, царя и отечества, а поганый крамолец». Меня оставили в штабе полка и поставили около меня конвой, а офицерство все пошло в кабине командира полка. Через несколько минут заходит мой командир сотни князь Абаев и спрашивает за что меня арестовали. Я ему рассказал, как все было и князь Абаев сказал мне, чтобы я ничего не боялся, потому что теперь им поздно меня арестовывать, так как вся Россия /4/ вспыхнула красным кумачом, сам же пошел в кабинет командира полка. За дверью командира было слышно, как происходил там спор, но о чем они спорили - трудно было расслышать. Казак, охранявший меня, тоже говорил «не бойся, ничего не будет, у нас в полку все уже подготовлено, мы ждем должен приехать из Минска какой то человек. Через несколько времени ко мне вышел сам командир полка и сказал, что я свободен, но чтобы никому из казаков ничего не рассказывал о том, что происходит в тылу. И я ушел к себе в сотню. Через несколько времени пришел командир сотни и стал меня спрашивать, что происходит в тылу. Я сперва не решался рассказывать, но командир сказал при всей сотне, что «я за все отвечаю» и я стал рассказывать. Тогда командир перекрестился и сказал всей сотне: «ребята, мы должны перед революцией и рабочим классом заявить, что мы исправили свою ошибку за наших отцов и дедов». Через несколько времени пришла телеграмма, в которой было сказано, что Временное Правительство поздравляет с революцией и просит, чтобы были избраны полковые комиетты. В этот день приехал рабочий из Минска, которого ожидали. Он нам рассказал все значение полковых комитетов. Когда комитеты были выбраны, то нашим некоторым офицерам не понравилось, что рядовые казаки стали вникать в полковые дела. Председателем полкового комитета был избран князь Абаев, а членами в количество трех - я и другие два. Прошло несколько времени, князя Абаева кто-то из офицеров убил, так и не дознались. Меня выбрали полковым председателем на два дня т.к. я выступил на митинге и сказал, что не надо наступать и меня за это сняли с трибуны, но всетаки мы сорганизовались в числе 50 человек из разных сотен и старались разложить полк, чтобы не наступали; работать в это время было очень трудно, т.к. никакой поддержки не было. Тогда мы стали связываться с пехотными полками как 201-202 Кавказской дивизии. Тут уже пошло лучше, потому что пехотные полки были, как их называли, большевистскими. Из пехотных полков мы стали брать хороших /5/ ораторов, потом стали приезжать из Минска рабочие, также вели разговоры, чтобы не наступали. На фронт приехал Керенский, не помню, вперед Съезда в Минска или раньше и привез с собой каких-то двух крестьян. Вел митинги по полкам, что надо наступать, его на митинге загаили и предложили ему побыть с нами в окопах, а не разъезжать в царских вагонах. Ему, видимо, эти упреки не понравились. Во время митингов, когда говорил Керенский - наш командир плакал, проливал свои крокодиловые слезки, он, верно думал, что казаков он соблазнит этим. Потом были выборы в Минск на съезд. Из нашего полка были выбраны на съезд я и тов. Гришин, который после оказался старым партийным работников большевиком. На съезде в Минске мы здорово крыли меньшевиков. Во время перерыва съезда мы пошли в город обедать и завели на улице митинг. За этот митинг мы с тов. Гришиным просидели 12 суток в тюрьме и во время прогулки мы с ним бежали и прямо отправились на фронт. Прибыли на фронт и не знаем, что рассказывать своим ребятам относительно съезда. Тогда тов. Гришин поехал в соседний полк 202 горийский 51 пех. див., т.к. из этого полка был один товарищ на съезде. Приехал тов. Гришин и вечером открыл митинг, объяснил значение съезда, что он постановил не наступать, а держать оборонительную позицию. Правильно ли тов. Гришин объяснял солдатам или нет, только солдаты остались очень довольны. Прошло несколько месяцев, стали у нас на фронте появляться ударники, на которых старые солдаты смотрели враждебно. Согласно приказа по полку меня, Гришина и еще несколько казаков откомандировали в ударный Оренбургский баталион. Гришин по дороге убежал и сказал мне что «уеду в Ленинград, а ты что-нибудь соври насчет меня». По прибытии в ударный баталион стали проверять наличие откомандированных и я сказал, что тов. Гришин заболел и остался в лазарете. Пробывши один месяц я тоже сбежал из баталиона. Причина побега была такова, что ударники зверски обращались с дезертирами, которые убегали с фронта домой. Распра-/6/-ва с дезертирами была такова: пойманного дезертира вещали на ветках, а прежде чем вешать, его исколят штыками. Это зверство нам не понравилось и мы сбежали. За побег нам командир сделал в приказе выговор и признал, что мы изменники временному правительству и были отправлены в г. Минск в тюрьму, где просидели до суда, но суд почему то не был. Так получилась Октябрьская революция и нас освободили, мы вернулись в свою часть и уехали на Кавказ. Там была уже Советская власть, где вступил добровольцем в II Таманскую Армию и пробыл до 1918 года января месяца, откуда по болезни прибыл в г. Воронеж и получил назначение из Революционного Комитета от тов. Моисеева в Землянский уезд на подавление анархии, а в 1919 году в июне месяце я вторично уехал на фронт и демобилизован в 1924 году. В Германскую войну я служил в I конно-Осетинском полку Туземной дивизии в чине вахмистра.
В настоящее время служу в Жиркости в должности агента по сборке костей.
подпись. /7/
Показательная картина. Кучка студентов, два солдата и собравшаяся общественность (и все, даже войска не бунтовали) навели на местные органы такого страха, что они ничего не смогли поделать и отдали власть, по сути, без сопротивления. Самодержавие прогнило настолько, что дунули - развалилось. Ну, и остальное интересно, особенно про миссию Родзянко.
ГАОПИВО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 491.
Воспоминания Февральских дней.
Мирры Филипповича ТУЛАЕВА.
В германскую войну в 1916 году в октябре месяце был ранен в правую руку и был отправлен в Москву на излечение, по излечении из Москвы отправили меня в г. Астрахань в команду выздоравливающих. В команде выздоравливающих пробыл 1 ½ месяца: комиссия признала здоровым и отправила на фронт. Это было в феврале. Наша часть стояла под гор. Крайсбургом, в свою часть пришлось ехать через г. Ленинград. Приехал в гор. Ленинград. Приехал и в г. Ленинград, выгрузились из вагона, шли по перрону. На перроне были солдаты и командиры, рабочие с красными повязками на руках собирали всех приезжих солдат и спрашивали кто куда едет. Некоторые солдаты прятались и убегали, думали, что ловят дезертиров, потому что у солдат и командиров были красные повязки на руках, дезертиры думали, что это военная полиция. Когда нас всех собрали и построили - тогда один командир офицер в чине подпоручика стал рассказывать всем построенным солдатам, что царь арестован и теперь во главе всего Российского государства избрано народом временное правительство. Мы стояли с рядах и все перепугались от его произнесенных слов и думали, что он ненормальный, кто может арестовать царя, некоторые солдаты стали тихонько текать. Потом нас всех оставшихся повели в Смольный. Перед Смольным нам командир сказал, когда будет с вами здороваться один из членов Временного Правительства, то Вы ему отвечайте здравствуйте товарищ Член Правительства. Когда пришли в Смольный, тогда нам скомандовали «смирно», мы с ним поздоровались - это оказался Родзянко. Родзянко нам объяснил, зачем нас собрали, собрали нас для обезоруживания полиции и жандармов. Через несколько времени нам выдали документы и сказали, кто куда хочет ехать в какой город. Я избрал Воронеж и получил документ. Перед выдачей документов нам объяснили, как мы должны поступать, когда приедем в какой нибудь город - должны неле-/1/-гально найти исполнительный комитет и предъявить документы о нашем задании, после чего нас собралось много солдат и пошли часть на Николаевский вокзал, часть на другие вокзалы. Приехали мы в Москву - там уже некого было обезоруживать, так как там уже была стрельба по городу с полицией, полиция засела по разным домам и вела перестрелку с войсками и с рабочими по пути до Рязани. Тут уж мы разговелись с жандармами. Отобрали массу револьверов, револьверы раздавали кто не попросит, давали всему вагону. Как приедем на какую-нибудь станцию и увидим жандарм[а] - кидаемся всем составом пассажирского поезда, выбегаем все из вагонов и накидываемся на жандарма, обезоруживая его: кто за шнур, кто за револьвер, кто за шашку. В вагоне можно было найти у каждого пассажира наганов по пять-десять штук. Приехали в г. Козлов. На перроне нас встретили уже по другому: стояли рабочие организации, когда мы вышли из вагона - то оркестр музыки играл: «вставай, подымайся, рабочий народ», но жандармы не были обезоружены и нам пришлось обезоружить. Так-же под музыку пошли в город обезоружить полицию и освободить политических крестьян и дезертиров-солдат. После всего мы поехали до гор. Воронежа, также по пути следования мы обезоруживали и жандармов. На станции Усмань пришлось бежать за жандармом, который нас увидал и убежал по полю от нас, которого не представилось возможным догнать, ввиду отхода поезда; по прибытии в гор. Воронеж нам поезд был задержан у семафора и стоял три часа. Мы ничего не знали, когда пришли несколько железнодорожных рабочих и сказали, что здесь есть, которые обезоруживают жандармов. Мы ответили, что мы их хотим арестовать. На станцию прибыли войска гарнизона. Тогда я взял одного товарища к себе на квартиру, который должен был ехать по направлению к Ростову тоже обезоруживать, слезли с поезда и пошли по слободе Троицкой к себе домой на улицу Синицынский переулок рядом с Мещанской частью. После, по слухам, что войсковые части на станции были собраны из учебной команды /2/ 58 пех. зап. батальона и крестики, т.е. ополченцы, мы с товарищем на утро пошли разыскивать Исполнительный Комитет, который помещался в бывш. Городской Управе, где в настоящее время находится клуб Ленина и зашли во двор. Оттуда вышел с портфелем гражданин. Мы его спросили, где можно увидеть т. Шаурова, он спросил, на что он нам нужен. Мы сказали, что приехали с фронта и привезли письмо от его товарища, тогда гражданин сказал, что Шауров будет он сам. Мы потребовали от него документов, что он является Шауровым. Он достал визитную карточку, в которой было указано имя, отчество и фамилия и должность, как сейчас помню, что он был защитник. Тогда мы убедились, что он действительно Шауров и предъявили свои документы. Тогда тов. Шауров с нами поздоровался и сказал: «ребята, действуйте, в городе все приготовлено и Вам будет подмога». Тогжа мы пошли прямо к Зимнему театру и первого постового городового стали обезоруживать. Городовой был известен всему городу, его фамилия была Зимер. Когда мы его обезоруживали, то со всех концов улицы сбежались студенты к нам на подмогу, из-за пазухи достали свернутый кусок красной материи и камнем стали прибивать на палку. Тогда мы все построились и пошли обезоруживать полицию. Народ к нам все прибавлялся, обезоруживали дворянскую часть, потом сыскную полицию. Хотели выпускать арестованных, но студенты говорили, пока не надо никого выпускать, а конвой заменить студентами, а будет распоряжение от Исполнительного Комитета - тогда освободят арестованных, потому что мы не знаем, кто за что сидит, а то повыпустим все уголовных, тогда они делов в городе понаделают, что не расхлебаешься. Когда мы стояли около сыскного отделения, то приехали офицеры от коменданта города и просили, чтобы я сними пошел к коменданту, а студенты им ответили, что «он не пойдет», а если коменданту он нужен - пускай явится сам комендант». Офицер один был, который сейчас служит в Госторге, кажется /3/ бухгалтером. После окончания всего, бывших полицейских и приставов заменили студенты. Вечером часов в 9-ть я пошел домой, а мой товарищ попрощался и пошел на станцию. Только дохожу до Мещанской части, смотрю стоят три солдата и один офицер, увидели меня. Офицер сказал солдатам: «вот этот самый» и меня арестовали и повели на гауптвахту и посадили. Не помню сколько просидел день или два. От Митрофановского монастыря шел первый крестный ход с красными знаменами священники, музыка. Мы услышали; у одного солдата была красная подушка, мы ее разорвали, разбили стекло и стали кричать, чтобы нас освободили, потом стали ломать нары и бить двери. Конвой был из крестиков, которые стали просить, чтобы не ломали двери - они откроют камеры и освободят. Мы не послушались, продолжили ломать двери и стали выскакивать на улицу к демонстрации. Дня через два я уехал на фронт, наша часть стояла уже не под Крайзбургом, а под Минском в залесье, станция Листопад, прибыл на фронт, у меня на груди красный бант. Ребята увидели, что у меня красный бант, стали спрашивать, что это значит. Я им объяснил все, что происходит в тылу, но они мне не поверили, так как в частях еще не знали, что совершена революция. Красный бант также увидели и наши офицеры, сейчас же велели его снять и повели в штаб полка. В штабе полка я стал объяснять, что произошло в тылу, тогда командир полка стал кричать на меня и топать ногами: «я тебя сейчас здесь же расстреляю, ты не есть казак защитник родины, царя и отечества, а поганый крамолец». Меня оставили в штабе полка и поставили около меня конвой, а офицерство все пошло в кабине командира полка. Через несколько минут заходит мой командир сотни князь Абаев и спрашивает за что меня арестовали. Я ему рассказал, как все было и князь Абаев сказал мне, чтобы я ничего не боялся, потому что теперь им поздно меня арестовывать, так как вся Россия /4/ вспыхнула красным кумачом, сам же пошел в кабинет командира полка. За дверью командира было слышно, как происходил там спор, но о чем они спорили - трудно было расслышать. Казак, охранявший меня, тоже говорил «не бойся, ничего не будет, у нас в полку все уже подготовлено, мы ждем должен приехать из Минска какой то человек. Через несколько времени ко мне вышел сам командир полка и сказал, что я свободен, но чтобы никому из казаков ничего не рассказывал о том, что происходит в тылу. И я ушел к себе в сотню. Через несколько времени пришел командир сотни и стал меня спрашивать, что происходит в тылу. Я сперва не решался рассказывать, но командир сказал при всей сотне, что «я за все отвечаю» и я стал рассказывать. Тогда командир перекрестился и сказал всей сотне: «ребята, мы должны перед революцией и рабочим классом заявить, что мы исправили свою ошибку за наших отцов и дедов». Через несколько времени пришла телеграмма, в которой было сказано, что Временное Правительство поздравляет с революцией и просит, чтобы были избраны полковые комиетты. В этот день приехал рабочий из Минска, которого ожидали. Он нам рассказал все значение полковых комитетов. Когда комитеты были выбраны, то нашим некоторым офицерам не понравилось, что рядовые казаки стали вникать в полковые дела. Председателем полкового комитета был избран князь Абаев, а членами в количество трех - я и другие два. Прошло несколько времени, князя Абаева кто-то из офицеров убил, так и не дознались. Меня выбрали полковым председателем на два дня т.к. я выступил на митинге и сказал, что не надо наступать и меня за это сняли с трибуны, но всетаки мы сорганизовались в числе 50 человек из разных сотен и старались разложить полк, чтобы не наступали; работать в это время было очень трудно, т.к. никакой поддержки не было. Тогда мы стали связываться с пехотными полками как 201-202 Кавказской дивизии. Тут уже пошло лучше, потому что пехотные полки были, как их называли, большевистскими. Из пехотных полков мы стали брать хороших /5/ ораторов, потом стали приезжать из Минска рабочие, также вели разговоры, чтобы не наступали. На фронт приехал Керенский, не помню, вперед Съезда в Минска или раньше и привез с собой каких-то двух крестьян. Вел митинги по полкам, что надо наступать, его на митинге загаили и предложили ему побыть с нами в окопах, а не разъезжать в царских вагонах. Ему, видимо, эти упреки не понравились. Во время митингов, когда говорил Керенский - наш командир плакал, проливал свои крокодиловые слезки, он, верно думал, что казаков он соблазнит этим. Потом были выборы в Минск на съезд. Из нашего полка были выбраны на съезд я и тов. Гришин, который после оказался старым партийным работников большевиком. На съезде в Минске мы здорово крыли меньшевиков. Во время перерыва съезда мы пошли в город обедать и завели на улице митинг. За этот митинг мы с тов. Гришиным просидели 12 суток в тюрьме и во время прогулки мы с ним бежали и прямо отправились на фронт. Прибыли на фронт и не знаем, что рассказывать своим ребятам относительно съезда. Тогда тов. Гришин поехал в соседний полк 202 горийский 51 пех. див., т.к. из этого полка был один товарищ на съезде. Приехал тов. Гришин и вечером открыл митинг, объяснил значение съезда, что он постановил не наступать, а держать оборонительную позицию. Правильно ли тов. Гришин объяснял солдатам или нет, только солдаты остались очень довольны. Прошло несколько месяцев, стали у нас на фронте появляться ударники, на которых старые солдаты смотрели враждебно. Согласно приказа по полку меня, Гришина и еще несколько казаков откомандировали в ударный Оренбургский баталион. Гришин по дороге убежал и сказал мне что «уеду в Ленинград, а ты что-нибудь соври насчет меня». По прибытии в ударный баталион стали проверять наличие откомандированных и я сказал, что тов. Гришин заболел и остался в лазарете. Пробывши один месяц я тоже сбежал из баталиона. Причина побега была такова, что ударники зверски обращались с дезертирами, которые убегали с фронта домой. Распра-/6/-ва с дезертирами была такова: пойманного дезертира вещали на ветках, а прежде чем вешать, его исколят штыками. Это зверство нам не понравилось и мы сбежали. За побег нам командир сделал в приказе выговор и признал, что мы изменники временному правительству и были отправлены в г. Минск в тюрьму, где просидели до суда, но суд почему то не был. Так получилась Октябрьская революция и нас освободили, мы вернулись в свою часть и уехали на Кавказ. Там была уже Советская власть, где вступил добровольцем в II Таманскую Армию и пробыл до 1918 года января месяца, откуда по болезни прибыл в г. Воронеж и получил назначение из Революционного Комитета от тов. Моисеева в Землянский уезд на подавление анархии, а в 1919 году в июне месяце я вторично уехал на фронт и демобилизован в 1924 году. В Германскую войну я служил в I конно-Осетинском полку Туземной дивизии в чине вахмистра.
В настоящее время служу в Жиркости в должности агента по сборке костей.
подпись. /7/