(no subject)
С большим трудом нам удавалось добывать у чехов паровозы, чтобы продвигаться дальше. Но если нам, американскому эшелону, это все же удавалось, то в отношении русских беженских эшелонов это почти никогда не удавалось, и они заполняли запасные пути, в ожидании трагического конца. Между тем советская армия все приближалась. Под Красноярском была разгромлена основная Белая армия адм. Колчака. Армия Каппеля пробивалась к северу от железной дороги чрез тайгу, ведя непрерывные арьергардные бои и отбиваясь от красных партизанских банд.
На станции Тулун она нас застигла, первоначально незаметно для нас. Станция там, как и в большинстве сибирских городов расположена за 5-6 км от города. Станция была еще в руках чехов, а город уже в руках красной армии. He зная этого, я по своему обыкновению отправился в город, отыскивать скаутов. Когда я пришел на центральную городскую площадь, там происходил гигантский митинг. Все население города было собрано на площади, красноармейские агитаторы выступали один за другим. Мне запомнилась хлесткая фраза одного из них: «Меч революции занесен над головой буржуазии».
Когда митинг окончился, горожане разбились на отдельные группы. Я подошел к одной такой группе и обратился к ним с патетической речью: «Братья, вас обманывают. Есть только одна партия, которая желает блага народу. Это партия народной свободы, и вот ее вождь». С этими словами я вынул нательную цепочку, на которой вместе с крестом и иконкой висел маленький портрет Милюкова.
В этот момент ко мне сзади подошел красноармеец с огромными красными бантами на шапке и на груди и схватил меня за шиворот: «Ты что, сукин сын, тут растабарываешь!?» С этими словами он поволочил меня куда-то. Я шел рядом с ним с гордо поднятой головой, в упоении ощущая себя мучеником за правду, за дело народной свободы.
Красноармеец приволок меня на окраину города к деревянному бараку со многими окнами и дверями. Очевидно, тут сидели заключенные. Он отпер дверь в маленькую одиночную камеру, на полу которой лежал ворох соломы и не было ничего и никого больше. Втолкнув меня в эту комнату, красноармеец запер дверь и ушел. Я уселся на солому. Было холодно, мрачно. Скоро наступили ранние зимние сибирский сумерки и темнота. Настроение мое в одиночестве совсем упало. Я стал думать, что вот уже темнота, ночь, мама наверное уже спохватилась, что меня нет и беспокоится, а я наверное уже никогда отсюда не выйду.
Я стал молиться и плакать.
Часа через три или четыре после моего водворения щелкнул замок, и я явился прежний красноармеец. Он приказал мне следовать за ним.
Как только окончилось одиночество, явился свидетель, я снова почувствовал прилив вдохновения и гордости, и бодро пошел за красноармейцем.
Он привел меня в соседнее здание, где в небольшой комнате за письменным столом сидело трое военных, тоже с огромными красными бантами на шапках и на тужурках.
«Ты кто такой?» - спросил меня старший из них.
«Я - Василий Владимирович Львов, я служащий Американского Красного Креста». У нас на станции стоит целый эшелон американских солдат, и если вы тотчас же не освободите меня, они выступ. С этими словами я важно протянул недавно пред тем выданное всем нам удостоверение, подтверждавшее, что я действительно являюсь служащим Американского Красного Креста.
Они пошептались между собой и с приведшим меня красноармейцем, который снова взял меня за шиворот, выволок на дорогу к станции, и, дав мне пинка, прокричал: «Вон отсюда, щенок, чтоб духу твоего тут не было. Если еще раз попадешься - ззаапорю!»
Я, снова ощущая себя доблестным мучеником и борцом за правду, пошел по дороге.
Но было уже часов 8 или 9, глухая темная ночь. Дорога шла лесом. Мое геройство скоро иссякло. Мне стали чудиться волки и медведи за каждым поворотом дороги в придорожных елях. Было холодно и голодно. Я целый день ничего не ел. Через полчаса я уже шагал не с поднятой головой, а сгорбившись, всхлипывая и шепча: «Господи помилуй, Господи спаси!»
Приблизительно на полдороге к станции меня обогнал мужичек на дровнях. «Куда ты идешь, парнишка?» - «На станцию». - «Садись подвезу». Взобравшись на дровни, я стал рассказывать крестьянину о своих похождениях, и воодушевившись, снова стал проповедовать о достоинствах партии Народной Свободы. Мужичек послушал меня, а потом сказал: «Язык-то у тебя хорошо подвешен, паря, да лучше держи его за зубами».
Мое спасение в это страшное беспощадное время объясняется не моей юностью (13 лет), не легкомыслием и явной безвредностью моих выступлений, a тем, что передовым красноармейским частям была дана инструкция не задерживать эвакуирующихся иностранцев, а наоборот способствовать, их скорейшему выезду, чтобы потом расправляться со своими уже без свидетелей.
http://www.rp-net.ru/book/ebook/arkhivnye_materialy/episkop_nafanail_lvov_v_v_vospominaniya_o_vremeni_russkoy_revolyutsii_i_beloy_borby_/
"Мое спасение объясняется" явной глупостью автора, которая видна даже из воспоминаний, написанных через полвека, а набожным дуракам, как известно, везет.
Что, считаете, что автор не дурак?
Ванюшка насупился и, залезши на верхнею нару, где помещались мы все пятеро мальчишек, вытащил из своего мешка полученную утром иконку свт. Иннокентия и, приставив пальцы к бороде святителя на иконе, стал как бы трепать его за бороду, приговаривая: «Вот тебе за то, что ты кляузничаешь, вот тебе за то, что ты кляузничаешь». Мы все с ужасом смотрели на это кощунство.
Но события разворачивались с кинематографической быстротой. Вечером мы должны были привезти на салазках дрова и уголь для печки в нашей теплушке. Товарный вагон с топливом был прицеплен в конце эталона. Дверь товарного вагона ходит на колесиках, и на конце у нее есть штифт, входящий в два кольца, чтобы его можно было бы запереть на замок. Мы наложили на санки дрова и уголь, и все впятером навалились на тяжелую дверь, не заметив, что Ваня положил свои пальцы, которыми только что символически теребил бороду святителю, между двух колец, куда должен был войти штифт. Дверь загремела по колесикам, и штифт вонзился Ване в средний палец правой руки, раздробив кость в последней фаланге.
Раздался: дикий крик. Мы рванули дверь обратно и повезли Ваню на салазках, с которых временно сбросили дрова и уголь, к американскому доктору, промывшему ему рану и сделавшему перевязку.
Что это? Жестокость святого? Конечно, нет. Это был его педагогический урок, который не только нам, но и всем обитателям нашего эшелона запомнился на всю жизнь. «Почитай Божественное свято», - учит Господь.
Сын господина В.Львова, между прочим. Есть интересные записи о папане и о сибирском скаутизме времен гражданской войны.
На станции Тулун она нас застигла, первоначально незаметно для нас. Станция там, как и в большинстве сибирских городов расположена за 5-6 км от города. Станция была еще в руках чехов, а город уже в руках красной армии. He зная этого, я по своему обыкновению отправился в город, отыскивать скаутов. Когда я пришел на центральную городскую площадь, там происходил гигантский митинг. Все население города было собрано на площади, красноармейские агитаторы выступали один за другим. Мне запомнилась хлесткая фраза одного из них: «Меч революции занесен над головой буржуазии».
Когда митинг окончился, горожане разбились на отдельные группы. Я подошел к одной такой группе и обратился к ним с патетической речью: «Братья, вас обманывают. Есть только одна партия, которая желает блага народу. Это партия народной свободы, и вот ее вождь». С этими словами я вынул нательную цепочку, на которой вместе с крестом и иконкой висел маленький портрет Милюкова.
В этот момент ко мне сзади подошел красноармеец с огромными красными бантами на шапке и на груди и схватил меня за шиворот: «Ты что, сукин сын, тут растабарываешь!?» С этими словами он поволочил меня куда-то. Я шел рядом с ним с гордо поднятой головой, в упоении ощущая себя мучеником за правду, за дело народной свободы.
Красноармеец приволок меня на окраину города к деревянному бараку со многими окнами и дверями. Очевидно, тут сидели заключенные. Он отпер дверь в маленькую одиночную камеру, на полу которой лежал ворох соломы и не было ничего и никого больше. Втолкнув меня в эту комнату, красноармеец запер дверь и ушел. Я уселся на солому. Было холодно, мрачно. Скоро наступили ранние зимние сибирский сумерки и темнота. Настроение мое в одиночестве совсем упало. Я стал думать, что вот уже темнота, ночь, мама наверное уже спохватилась, что меня нет и беспокоится, а я наверное уже никогда отсюда не выйду.
Я стал молиться и плакать.
Часа через три или четыре после моего водворения щелкнул замок, и я явился прежний красноармеец. Он приказал мне следовать за ним.
Как только окончилось одиночество, явился свидетель, я снова почувствовал прилив вдохновения и гордости, и бодро пошел за красноармейцем.
Он привел меня в соседнее здание, где в небольшой комнате за письменным столом сидело трое военных, тоже с огромными красными бантами на шапках и на тужурках.
«Ты кто такой?» - спросил меня старший из них.
«Я - Василий Владимирович Львов, я служащий Американского Красного Креста». У нас на станции стоит целый эшелон американских солдат, и если вы тотчас же не освободите меня, они выступ. С этими словами я важно протянул недавно пред тем выданное всем нам удостоверение, подтверждавшее, что я действительно являюсь служащим Американского Красного Креста.
Они пошептались между собой и с приведшим меня красноармейцем, который снова взял меня за шиворот, выволок на дорогу к станции, и, дав мне пинка, прокричал: «Вон отсюда, щенок, чтоб духу твоего тут не было. Если еще раз попадешься - ззаапорю!»
Я, снова ощущая себя доблестным мучеником и борцом за правду, пошел по дороге.
Но было уже часов 8 или 9, глухая темная ночь. Дорога шла лесом. Мое геройство скоро иссякло. Мне стали чудиться волки и медведи за каждым поворотом дороги в придорожных елях. Было холодно и голодно. Я целый день ничего не ел. Через полчаса я уже шагал не с поднятой головой, а сгорбившись, всхлипывая и шепча: «Господи помилуй, Господи спаси!»
Приблизительно на полдороге к станции меня обогнал мужичек на дровнях. «Куда ты идешь, парнишка?» - «На станцию». - «Садись подвезу». Взобравшись на дровни, я стал рассказывать крестьянину о своих похождениях, и воодушевившись, снова стал проповедовать о достоинствах партии Народной Свободы. Мужичек послушал меня, а потом сказал: «Язык-то у тебя хорошо подвешен, паря, да лучше держи его за зубами».
Мое спасение в это страшное беспощадное время объясняется не моей юностью (13 лет), не легкомыслием и явной безвредностью моих выступлений, a тем, что передовым красноармейским частям была дана инструкция не задерживать эвакуирующихся иностранцев, а наоборот способствовать, их скорейшему выезду, чтобы потом расправляться со своими уже без свидетелей.
http://www.rp-net.ru/book/ebook/arkhivnye_materialy/episkop_nafanail_lvov_v_v_vospominaniya_o_vremeni_russkoy_revolyutsii_i_beloy_borby_/
"Мое спасение объясняется" явной глупостью автора, которая видна даже из воспоминаний, написанных через полвека, а набожным дуракам, как известно, везет.
Что, считаете, что автор не дурак?
Ванюшка насупился и, залезши на верхнею нару, где помещались мы все пятеро мальчишек, вытащил из своего мешка полученную утром иконку свт. Иннокентия и, приставив пальцы к бороде святителя на иконе, стал как бы трепать его за бороду, приговаривая: «Вот тебе за то, что ты кляузничаешь, вот тебе за то, что ты кляузничаешь». Мы все с ужасом смотрели на это кощунство.
Но события разворачивались с кинематографической быстротой. Вечером мы должны были привезти на салазках дрова и уголь для печки в нашей теплушке. Товарный вагон с топливом был прицеплен в конце эталона. Дверь товарного вагона ходит на колесиках, и на конце у нее есть штифт, входящий в два кольца, чтобы его можно было бы запереть на замок. Мы наложили на санки дрова и уголь, и все впятером навалились на тяжелую дверь, не заметив, что Ваня положил свои пальцы, которыми только что символически теребил бороду святителю, между двух колец, куда должен был войти штифт. Дверь загремела по колесикам, и штифт вонзился Ване в средний палец правой руки, раздробив кость в последней фаланге.
Раздался: дикий крик. Мы рванули дверь обратно и повезли Ваню на салазках, с которых временно сбросили дрова и уголь, к американскому доктору, промывшему ему рану и сделавшему перевязку.
Что это? Жестокость святого? Конечно, нет. Это был его педагогический урок, который не только нам, но и всем обитателям нашего эшелона запомнился на всю жизнь. «Почитай Божественное свято», - учит Господь.
Сын господина В.Львова, между прочим. Есть интересные записи о папане и о сибирском скаутизме времен гражданской войны.