«Земля кочевников» (Nomadland, 2020, реж. Хлоя Чжао)

[vlush]

Про «Землю кочевников» многое сказано. Фильм я посмотрел лишь вчера - ждал выхода в театральный прокат. И как мне видится - может быть, ошибочно, - придирчивая критика фильма проистекает из его успешности. Почти 200 наград менее, чем за полгода по всему миру; тотальная жатва призов у американских критиков; по наградному листу можно составлять списки кинокружков США, от А до Я; фильм отлит в текстах и откликах. Инфо-шум и гегемония нынешнего лауреатства остужают предощущения, взывают уважающего себя одиночку к поиску пятен на солнце и земле, распыляют соблазн сопротивления фестивальному мейнстриму, увлекают возможностью присоединиться к одним умным мнениям против других умных, что приводит к стычкам и так себе философствованию. Судьба успешного фильма - войти в звонкий ад медных труб, попутно проявив собою облик выступающих. Конкуренция суждений затаптывает путь, в котором не найти истины, выслеживает изъяны взаимных идеологий, проявляет собственные заблуждения. Но это всё о другом. Может быть, я наивен в упоре на мнимые преимущества и насмотренность моя притупилась, но я буквально тонул в провинциальной элегии Хлои Чжао, в океане её маленьких живых частностей. Бесшовная связь игрового и неигрового складывает восприятие событий в разные конструкции - от общей (и верной) критики капитализма с капканами потребления, расставленными повсеместно на приличных людей, до прикосновения к неуловимым границам индивидуальной психики, которая может решительно и своеобразно направлять человеческий компас к свободе - просторам, всегда радующим взор и наполняющим силой, тихим необязательным разговорам, не требующим продолжения, правом на ошибку, не влекущим за собою страха наказания за материальную неэффективность поступка, поиску усмирения внутренних болей и сохранения личной гордости на условиях даже нищебродства. Мне кажется важным в фильме то, что может объединять, не наоборот, - и главным является: не отказывать себе в радости, искать её в неудачах и лишениях, не стыдиться получать удовольствие от собственной жизни, в условиях глобальных ограничений или выматывающего прессинга изнутри наших маленьких требовательных миров. Частная жизнь как последнее пристанище негодяя, который возымел наглость творить с нею что пожелает: спустить в унитаз, отвадить ростовщиков от неотчуждаемого кровного своего актива за обещание добавочного процента в неизвестном будущем, пропускать мимо ушей прогнозы премудрых умников, пугающих выпадением из стандартов и надвигающимися катастрофами не одной, так другой. Что делать человеку, если прежняя жизнь, составлявшая суть существования закончилась, а новая не началась? На краю черного отчаяния проявляется христианское облачение цивилизации. Вот почему этот немерено обласканный фильм, обезболивающий мыслью о неуязвимости человека, готового к худшему, усмиряющий недоверие обилием мимолетных встреч одних прекрасных людей с другими прекрасными, важен и нужен. Мир, представленный в радужной оптике взаимного небезразличия при одновременном безусловном праве гражданина мира на распоряжение своей жизнью, выглядит увереннее и надежнее, чем, если бы этого фильма вовсе не было.

По-моему, в качестве рецензии на одну из сторон фильма могло бы прозвучать стихотворение «Пилигримы» Иосифа Бродского.

Мимо ристалищ, капищ,
мимо храмов и баров,
мимо шикарных кладбищ,
мимо больших базаров,
мира и горя мимо,
мимо Мекки и Рима,
синим солнцем палимы,
идут по земле пилигримы.
Увечны они, горбаты,
голодны, полуодеты,
глаза их полны заката,
сердца их полны рассвета.
За ними поют пустыни,
вспыхивают зарницы,
звезды горят над ними,
и хрипло кричат им птицы:
что мир останется прежним,
да, останется прежним,
ослепительно снежным,
и сомнительно нежным,
мир останется лживым,
мир останется вечным,
может быть, постижимым,
но все-таки бесконечным.
И, значит, не будет толка
от веры в себя да в Бога.
…И, значит, остались только
иллюзия и дорога.