Имя для бури
Вторая часть
И лишь когда пришло утро шестого дня, муравей наконец-то обрёл мужество:
- Да что ж, блин, такое! Бог на шестой день уже всю Вселенную сотворил, а я всего лишь к бабочке подойти не могу!
По образу я и подобию или тварь дрожащая?! - воззвал он к стенам собственного дома.
Стены в ответ сочувственно ухнули.
Но всё-таки потребовалось миновать ещё целому дню, прежде чем воля муравья окончательно взяла верх над робеющей душой - и только в самом преддверии вечера Кампонотус собрался с силами, чтобы выйти из дома. Ну да - опять же, нужен правильный момент, а он за шесть дней уже знал наверняка (семь раз отмерь, не забыли?), что бабочка, прежде чем улететь, обязательно отдыхает после трудов на одном из соседних листьев. Так случилось и сегодня.
Муравей подобрался вплотную и поглядел вверх: бабочка вроде как его не заметила.
Э-кх-м… м…, - сказал муравей. - М-мадам!
- Не мадам, а мадемуазель, - донеслось сверху.
- О-о, простите! - Муравей начал ещё раз:
- Мадемуазель! Вы не позволите мне подняться к вам наверх? Мне очень нужно сказать вам нечто важное!
- Ого. Прямо такое важное? Тогда позволяю. - Бабочка ответила тоном весьма независимым, но вот внутри себя ощущала как-то не очень. Только бы без шуточек обошлось, - нервничала она.
Муравей же наверх, можно сказать, взлетел, но по листу ступал уже аккуратно, неслышно почти.
- Разрешите?
- Пожалуйста.
- Спасибо.
Он сел рядом с бабочкой - нет, не совсем чтобы уж совсем, но всё же.
И повисла тишина. Звенящая.
Бабочка поняла, что эмансипация в отличие от неё не очень хорошо сказалась на муравье и решила взять нить разговора в свои… (будем считать, что руки, да?):
- Так что же такое важное вы мне хотели сказать?
И тут наконец-то муравья прорвало: это был даже не монолог, а бурный поток, где смешались и извинения за собственную грубость, и комплименты мастерству танцовщицы, и рассказ про музыку сфер, - и даже неким совершенно непостижимым для рассказчика образом попытка объяснить послужившую виной всему произошедшему конструкцию какого-то загадочного пространства Яу - Журавского.
А когда и с Журавским, и даже с Яу было покончено, Кампонотус, попытавшись заглянуть бабочке в глаза, задал главный вопрос:
- Вы…, вы простите меня?
- Да…, ладно. С кем ни бывает? Всё в порядке, - улыбнувшись, повернулась к нему бабочка.
- Может, забудем, что было до этого, и начнём ещё раз? - добавила она.
После этих слов муравья отпустило уже окончательно.
- Знаете, и ещё я очень переживал, что так и не спросил в прошлый раз ваше имя.
- Имя? Франческа.
- А-а… Итальянка?
- Итальянка, индеанка, испанка, француженка. В общем, американка, - улыбнулась Франческа и спросила в ответ:
- А как зовут вас?
- Меня? - муравей замялся, - Э-э… Кампонотус Геркулеанус Сахалинензис , - выдавил из себя он.
- Ого-го, - озадаченно протянула бабочка. - Ну, что Геркулеанус…, точно.
И она, уважительно окинув взглядом фигуру муравья, спросила:
- А… а можно я буду звать вас Кампи?
Франческа наклонила голову и с надеждой заглянула ему в глаза.
- Кампи…? Э-э… - Вообще-то муравей и сам хотел предложить ей вариант покороче - Кэмп . Солидно и мужественно (именно так его и звали, когда он квотербеком за Iowa State Cyclones играл). Но…
- Можно. - Кивнул он.
А потом они как-то незаметно перешли на ты. А потом муравей и вовсе расхрабрился и даже предложил бабочке угоститься бутылочкой молока, - что, оказывается, пришлось в данной ситуации как нельзя кстати:
- Франческа. Я тут, признаться, по поводу знакомства на всякий случай с собой бутылочку молока прихватил - домашнего, от своего стада. Ты как?
- Ого! А я даже и не знала, что у тебя есть стадо. Круто! Да, конечно. Ой! У меня же с утра ещё и маковой росинки во рту не было.
Есть! - торжествующе воскликнул про себя муравей.
Да. В отличие от большинства он знал как раз правильный вариант народной мудрости - к сердцам какого именно пола лежит путь через желудок.
А потом наступило время слов - многих и разных. Вот только здесь, правда, непонятно, что тому было виной. То ли чудесного вкуса молоко, то ли дивный закат, сделавший золотыми крылья бабочки, а муравья нарядившего будто в чёрный бархат.
И оказалось, что Кампи (да ладно, пусть в данном контексте будет Кампи, да?) и в самом деле очень издалека - с дальнего-дальнего запада, аж с другого берега Великого океана: он даже безголосо попытался напеть песню «Я помню тот Ванинский порт», причём Франческе его пение страшно понравилось и она даже пыталась подпевать, хоть и не понимала ни слова по-русски.
Он рассказывал ей про заповедную тайгу его родины, где много-много диких гималайских медведей и ещё более диких чудовищ (там водятся тигры, Франческа, да) - и глаза бабочки наполнялись ужасом и восторгом.
Он рассказывал ей про стометровые (трёхсотфутовые, Франческа, если по-вашему) ситхинские ели и столь же огромные пихты Дугласа, что растут на побережье некой неведомой страны Каскадия - и бабочка, хлопав ресницами, задирала голову вверх, пытаясь объять подобную монументальность.
Он рассказывал ей про степи Монтаны, травы Блюграсса и горячие ключи Озарка - и взгляд бабочки туманился, пытаясь прозреть невиданное ей досель.
А под конец он поведал ей своё заветное - про одинокий и пустой дом, что открылся ему когда-то в самом сердце долины Вапити в штате Вайоминг, примерно в пятнадцати милях к востоку от Йеллоустонского национального парка неподалёку от дороги, которая называется Buffalo Bill Cody Scenic Byway . Дом, в котором поют ветра, дом, где его вдруг посетил судьбоносный инсайт, с мига которого и началась его заветная мечта о доме, что может подарить голос ветру.
И на этом возвышенном и трогательном моменте глаза бабочки стали такими же золотыми и тёплыми, как её крылья.
А потом настал черёд Франчески - и география подвинулась, уступив место истории.
Она рассказала ему про самых первых бабочек на этом изначальном индейском континенте , созданных когда-то Великим Духом Гитчи Маниту Уикомэ, про великие народы семинолов и криков, шауни и ленапе, навахо и оджибвеев, про мудреца Гайавату и пророка Тенскватаву, про великих вождей Оцеолу и Текумсе, - и муравей вслушивался в завораживающее звучание имён неведомого ему языка: Покахонтас, Гиниуигванэяшикве, Вабибинэсисикве, Апони…
На последнем имени, которое носили когда-то женщины народа черноногих, голос Франчески почему-то слегка запнулся, но, к счастью, Кампи ничего не заметил.
А потом была история уже про её родной род Фоэбис Филея Филея - про испанскую Флориду, откуда он когда-то вышел, и французскую Луизиану - во времена которой её предки поселились уже в этих благодатных краях.
А напоследок она раскрылась вообще аж до самого сердца и поведала ему трогательную историю любви, услышанную ею от своих троюродных латиноамериканских родственниц, что до сих пор живут в далёком таинственном городке Макондо. Историю, которая уже для неё стала когда-то моментом истины.
И на этой истории прежде лежавшие без дела руки муравья (вы не забыли, да - насчёт рук мы уже договорились?), наконец-то поняли, что и им пора уже браться за тело…, (ой) дело, и его ладоням срочно захотелось кого-то в себя взять.
Нет, конечно, такую вольность он позволить себе пока не мог, но зато как-то абсолютно случайно его усик коснулся усика бабочки. И в самом деле - случайно, но зато это было абсолютно. Верно.
Почему? Да потому что крылья бабочки, если бы не были жёлтыми, стали бы сейчас розовыми.
А потом они немного помолчали, осмысливая услышанное, и наконец-то наполняя прежде пустые и придуманные образы друг друга их истинным и уже живым содержанием.
И в мире вокруг установилась такая тишина. как будто и гений этого места тоже наполнялся новым, неведомым ранее для себя…
Они ещё помолчали, а потом, что-то там себе ещё на раз осмыслив, муравей спросил:
- Франческа? Но почему всё-таки вот так вот? В чём здесь связь: любовь и тайфун?
Она опустила голову…, подняла:
- Понимаешь… Вот бабочка, да? Ведь вы, муравьи, только за крылышки ж нас и любите.
Кампи попытался протестовать, но Франческа отстраняюще повела ладошкой:
- Да-да, не спорь, Кампи. Так и есть. - Она секунду помолчала и продолжила:
- Мы же для вас только вот эти крылышки разноцветные. А мы…, как там: если звёзды зажигают, значит они не так просто в пустоте горят? Не впустую светят?
И мы не просто огоньки в ночи, мы, может, на самом деле огромные - может, самые большие во Вселенной!
- Нет, - продолжила она, - Не могу так. Быть так примитивно - бабочкой. Зачем я тогда вообще нужна: ради одного только бяк-бяк-бяк? Что я вам - не сапиенс, что ли?
Голос её окреп:
- А тайфун - это сила! Это значит, что и я - могу! Значу что-то в этом мире. Понимаешь?!
Понимаешь, Кампи, а?
И Кампи что-то понял. Да нет, всё он понял. Он вспомнил, что в принципе-то…
Да-да… Как ещё мелким шалопаем нашёл когда-то отцовский тайник, где батя прятал от него (а уж от мамы тем более) определитель бабочек известного в их краях эротомана Корнелио и ещё парочку каких-то иностранных…
И как в одном из них он впервые увидел эти волшебные жёлтые крылышки и надпись под ними, с тех пор так заветно запавшую ему в душу: Фоэбис Филея Филея.
Крылышки. Они самые.
И его ладонь виновато накрыла сжатый кулачок Франчески.
Да, теперь я понимаю…, вот только…, - добавил он, - Индокитай всё равно как-то жаль. К тому же ещё у меня ещё и родственники там - тоже кампонотусы, только Гигасы . Индокитайцы они: малайцы, тайцы, вьетнамцы… И хоть в тех местах все и здоровяки как на подбор, но, боюсь, достанется им с того тайфуна, ещё как!
Может, другое что-нибудь, а?
Австралия, к примеру. В интернете толкуют, засуха там сейчас великая. Скотоводам плохо - на пастбищах трава не растёт. А фермеры так стонут просто - сахарный тростник на корню сохнет. Дождь им край как нужен.
- Фермеры? Как ты? Ах ты ж, Господи!- Бабочка огорчилась и тут же решительно кивнула:
- Да. Решено. Пусть будет Австралия.
- И, да, конечно же, дарить дождь намного приятнее, чем творить бурю, - улыбнулась ему она.
Вот. Помните? И вправду не такие уж и жестокие эти бабочки, если им под крылышки заглянуть - в душу.
А потом вечер сменила ночь. И в ней остались только бабочка и муравей - а больше как будто и вообще никого в мире. Они вдвоём да тишина - так примерно бывает, когда ты оказываешься в самом оке бури. М-м… Вы ж, там, наверно, не бывали. Тогда как бы это попонятнее…?
А вам никогда не доводилось бывать в сердце Галактики? Ага. Вот. Там как раз точь в точь такое ощущение.
Ощущение, что ты в самой первой из всех - самой изначальной точке отсчёта и вся Вселенная вращается только вокруг тебя. И даже время…
Время… Оно как чеширский кот с тысячью улыбок свернулось вокруг них уютным мурчащим кольцом, и весь остальной мир затих, стараясь стать неслышным, послушным и незаметным, и даже Луна - бессовестная вуайеристка Луна, никогда не пропускающая всякие такие вот приятные интимности, бросив в них пригоршню лунного света, отвернулась и стала пытаться стараться не улыбаться - как будто она здесь вовсе и ни при чём.
Лишь звёздная пыль - нежная и глупая, радостно сыпалась на них сверху фантастическим невесомым дождём: золотыми капельками на бабочку, серебряными искорками на муравья.
Ах, да! Был там ещё и гений места, но он существо мифическое и потому за человека его можно не считать.
А они всё говорили и говорили, говорили и говорили…, и общая беседа перебирала своими нежными умными пальчиками землю их воспоминаний, воздух надежд, огонь желаний, воду любви… - перебирала, соединяла и смешивала…, и всё у них становилось уже общим и нераздельным… как дитя.
Вот. Зря муравей на семантику ругался.
А гений места так вообще был доволен - к его коллекции мостов округа Мэдиссон добавился ещё один.
Они говорили о многом. О близком, далёком, низком и высоком, и ещё о том, что между всем этим посередине. О том, что же всё-таки сегодня свело их вместе? Что всё-таки в основе всего и правит нашим миром: случай или порядок?
И муравей согласился с бабочкой, что, да, вполне вероятно, и случай.
А бабочка согласилась с муравьём, что, весьма возможно, и порядок.
А потом они как-то одновременно поняли, что в основе и случая и порядка, в самой глубинной подложке лежит всё-таки нечто много более важное - то есть любовь. Без аргументов - просто поняли и всё.
Правда, вслух об этом говорить было ещё чуть-чуть рано. Впереди у них было ещё много ночей.
**** ****
Око бури. Так оно было и на самом деле, ведь буря и вправду бушевала в это время - только, слава Богу, не в Айове, а над равнинами Великого океана - но вот взяла она своё начало как раз в той самой хаотической турбулентности воздуха, порождённой шесть дней тому назад крыльями бабочки и упорядоченной в общее движение инженерной логикой муравьиной фермы Гау - Журавского, что, наложившись одно на другое, отныне однозначно выбрало для планеты Земля единственное из всех возможных теперь для неё состояние пространства Калаби - Яу - ведь в струнном ландшафте нашей Вселенной всё подчиняется одним лишь человеческим желаниям и мечтам .
Всё просто: когда буря обрела голос, она волей-неволей обрела и слух, а умея слышать, просто не могла не послушаться ту, которая когда-то дала ей жизнь.
Основной закон природы: слово родителей = закон.
И неправильно говорят, что посеявший ветер обязательно пожнёт бурю. Всё зависит от родителей. От того, какие сказки они им в детстве рассказывали. Тем более, когда папа во всём любит порядок.
Да, наша буря выросла послушной девочкой.
Вырвавшись на вольный морской простор Апони (так её звали) набиралась мощи, бушевала вволю над упоительным безбрежьем, от души напитывалась влагой, сытилась, с наслаждением тяжелела (океан - любовник чувственный), но пока всё без толку, чисто так, для души…, и тут, - вдруг услышав решительный материнский голос (да, мамочка?), тотчас обрела цель, круто развернулась всем фронтом, накатила на австралийские берега, распластала крылья над пышущей жаром сушей и с облегчением пролилась к вечеру седьмого дня долгожданным и благодатным ливнем.
Да, именно - вечера седьмого. Надеюсь, все помнят про линию перемены дат?
И это было то, что люди называют счастьем: австралийские фермеры выходили из домов, стояли под струями дождя, мокли до нитки, улыбались как дети и, поднимая лица к небу, говорили одно и то же, одно и то же: аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя…
Что на родной язык Кампонотуса переводится как слава Богу.
Вы думаете, это нечестно по отношению к бабочке и муравью?
Вы ошибаетесь, всё правильно они говорили.
Хотя, конечно, хорошо, что бабочка этого не слышала, а то, глядишь, ещё загордилась бы чересчур.
Хотя… вряд ли. Ведь ей уже не нужно было никому ничего доказывать. Ведь это тоже счастье великое - когда тебя понимают. Да?
А если бы услышал муравей, то в том уж точно ничего плохого не было бы - он и так знал, кто всему причиной.
Ему ещё мама в детстве рассказывала, что Бог есть любовь.
Ну и? Всё же правильно - ведь любовь у него уже была.
**** ****
Всходило Солнце. Посреди одного из зелёных полей где-то между городками Уинтерсетом и Перу в графстве Мэдисон, что в штате Айова, в междуречье Миссисипи и Миссури, в самом сердце Североамериканского континента планеты Земля ничем не приметный цветок снова любяще раскрывал восходящему Солнцу свои лепестки.
P. S.
Автор выражает свою глубочайшую признательность за неоценимый вклад в данную историю Ёжику в тумане, Маленькому принцу, всей компании мумий-троллей и, конечно же, товарищу Гибшману, по учебнику которого автор имел честь когда-то учиться.
И ещё многим и многим - мир живой во всех своих движениях.
Спасибо за то, что позволили побыть немного гениус лоци, Аанишааукамиквой той земли.
Ах, да! И всем энтомологам мира - тоже спасибо!
Пусть они и ни фига не понимают во взаимоотношениях муравьёв и бабочек.
И лишь когда пришло утро шестого дня, муравей наконец-то обрёл мужество:
- Да что ж, блин, такое! Бог на шестой день уже всю Вселенную сотворил, а я всего лишь к бабочке подойти не могу!
По образу я и подобию или тварь дрожащая?! - воззвал он к стенам собственного дома.
Стены в ответ сочувственно ухнули.
Но всё-таки потребовалось миновать ещё целому дню, прежде чем воля муравья окончательно взяла верх над робеющей душой - и только в самом преддверии вечера Кампонотус собрался с силами, чтобы выйти из дома. Ну да - опять же, нужен правильный момент, а он за шесть дней уже знал наверняка (семь раз отмерь, не забыли?), что бабочка, прежде чем улететь, обязательно отдыхает после трудов на одном из соседних листьев. Так случилось и сегодня.
Муравей подобрался вплотную и поглядел вверх: бабочка вроде как его не заметила.
Э-кх-м… м…, - сказал муравей. - М-мадам!
- Не мадам, а мадемуазель, - донеслось сверху.
- О-о, простите! - Муравей начал ещё раз:
- Мадемуазель! Вы не позволите мне подняться к вам наверх? Мне очень нужно сказать вам нечто важное!
- Ого. Прямо такое важное? Тогда позволяю. - Бабочка ответила тоном весьма независимым, но вот внутри себя ощущала как-то не очень. Только бы без шуточек обошлось, - нервничала она.
Муравей же наверх, можно сказать, взлетел, но по листу ступал уже аккуратно, неслышно почти.
- Разрешите?
- Пожалуйста.
- Спасибо.
Он сел рядом с бабочкой - нет, не совсем чтобы уж совсем, но всё же.
И повисла тишина. Звенящая.
Бабочка поняла, что эмансипация в отличие от неё не очень хорошо сказалась на муравье и решила взять нить разговора в свои… (будем считать, что руки, да?):
- Так что же такое важное вы мне хотели сказать?
И тут наконец-то муравья прорвало: это был даже не монолог, а бурный поток, где смешались и извинения за собственную грубость, и комплименты мастерству танцовщицы, и рассказ про музыку сфер, - и даже неким совершенно непостижимым для рассказчика образом попытка объяснить послужившую виной всему произошедшему конструкцию какого-то загадочного пространства Яу - Журавского.
А когда и с Журавским, и даже с Яу было покончено, Кампонотус, попытавшись заглянуть бабочке в глаза, задал главный вопрос:
- Вы…, вы простите меня?
- Да…, ладно. С кем ни бывает? Всё в порядке, - улыбнувшись, повернулась к нему бабочка.
- Может, забудем, что было до этого, и начнём ещё раз? - добавила она.
После этих слов муравья отпустило уже окончательно.
- Знаете, и ещё я очень переживал, что так и не спросил в прошлый раз ваше имя.
- Имя? Франческа.
- А-а… Итальянка?
- Итальянка, индеанка, испанка, француженка. В общем, американка, - улыбнулась Франческа и спросила в ответ:
- А как зовут вас?
- Меня? - муравей замялся, - Э-э… Кампонотус Геркулеанус Сахалинензис , - выдавил из себя он.
- Ого-го, - озадаченно протянула бабочка. - Ну, что Геркулеанус…, точно.
И она, уважительно окинув взглядом фигуру муравья, спросила:
- А… а можно я буду звать вас Кампи?
Франческа наклонила голову и с надеждой заглянула ему в глаза.
- Кампи…? Э-э… - Вообще-то муравей и сам хотел предложить ей вариант покороче - Кэмп . Солидно и мужественно (именно так его и звали, когда он квотербеком за Iowa State Cyclones играл). Но…
- Можно. - Кивнул он.
А потом они как-то незаметно перешли на ты. А потом муравей и вовсе расхрабрился и даже предложил бабочке угоститься бутылочкой молока, - что, оказывается, пришлось в данной ситуации как нельзя кстати:
- Франческа. Я тут, признаться, по поводу знакомства на всякий случай с собой бутылочку молока прихватил - домашнего, от своего стада. Ты как?
- Ого! А я даже и не знала, что у тебя есть стадо. Круто! Да, конечно. Ой! У меня же с утра ещё и маковой росинки во рту не было.
Есть! - торжествующе воскликнул про себя муравей.
Да. В отличие от большинства он знал как раз правильный вариант народной мудрости - к сердцам какого именно пола лежит путь через желудок.
А потом наступило время слов - многих и разных. Вот только здесь, правда, непонятно, что тому было виной. То ли чудесного вкуса молоко, то ли дивный закат, сделавший золотыми крылья бабочки, а муравья нарядившего будто в чёрный бархат.
И оказалось, что Кампи (да ладно, пусть в данном контексте будет Кампи, да?) и в самом деле очень издалека - с дальнего-дальнего запада, аж с другого берега Великого океана: он даже безголосо попытался напеть песню «Я помню тот Ванинский порт», причём Франческе его пение страшно понравилось и она даже пыталась подпевать, хоть и не понимала ни слова по-русски.
Он рассказывал ей про заповедную тайгу его родины, где много-много диких гималайских медведей и ещё более диких чудовищ (там водятся тигры, Франческа, да) - и глаза бабочки наполнялись ужасом и восторгом.
Он рассказывал ей про стометровые (трёхсотфутовые, Франческа, если по-вашему) ситхинские ели и столь же огромные пихты Дугласа, что растут на побережье некой неведомой страны Каскадия - и бабочка, хлопав ресницами, задирала голову вверх, пытаясь объять подобную монументальность.
Он рассказывал ей про степи Монтаны, травы Блюграсса и горячие ключи Озарка - и взгляд бабочки туманился, пытаясь прозреть невиданное ей досель.
А под конец он поведал ей своё заветное - про одинокий и пустой дом, что открылся ему когда-то в самом сердце долины Вапити в штате Вайоминг, примерно в пятнадцати милях к востоку от Йеллоустонского национального парка неподалёку от дороги, которая называется Buffalo Bill Cody Scenic Byway . Дом, в котором поют ветра, дом, где его вдруг посетил судьбоносный инсайт, с мига которого и началась его заветная мечта о доме, что может подарить голос ветру.
И на этом возвышенном и трогательном моменте глаза бабочки стали такими же золотыми и тёплыми, как её крылья.
А потом настал черёд Франчески - и география подвинулась, уступив место истории.
Она рассказала ему про самых первых бабочек на этом изначальном индейском континенте , созданных когда-то Великим Духом Гитчи Маниту Уикомэ, про великие народы семинолов и криков, шауни и ленапе, навахо и оджибвеев, про мудреца Гайавату и пророка Тенскватаву, про великих вождей Оцеолу и Текумсе, - и муравей вслушивался в завораживающее звучание имён неведомого ему языка: Покахонтас, Гиниуигванэяшикве, Вабибинэсисикве, Апони…
На последнем имени, которое носили когда-то женщины народа черноногих, голос Франчески почему-то слегка запнулся, но, к счастью, Кампи ничего не заметил.
А потом была история уже про её родной род Фоэбис Филея Филея - про испанскую Флориду, откуда он когда-то вышел, и французскую Луизиану - во времена которой её предки поселились уже в этих благодатных краях.
А напоследок она раскрылась вообще аж до самого сердца и поведала ему трогательную историю любви, услышанную ею от своих троюродных латиноамериканских родственниц, что до сих пор живут в далёком таинственном городке Макондо. Историю, которая уже для неё стала когда-то моментом истины.
И на этой истории прежде лежавшие без дела руки муравья (вы не забыли, да - насчёт рук мы уже договорились?), наконец-то поняли, что и им пора уже браться за тело…, (ой) дело, и его ладоням срочно захотелось кого-то в себя взять.
Нет, конечно, такую вольность он позволить себе пока не мог, но зато как-то абсолютно случайно его усик коснулся усика бабочки. И в самом деле - случайно, но зато это было абсолютно. Верно.
Почему? Да потому что крылья бабочки, если бы не были жёлтыми, стали бы сейчас розовыми.
А потом они немного помолчали, осмысливая услышанное, и наконец-то наполняя прежде пустые и придуманные образы друг друга их истинным и уже живым содержанием.
И в мире вокруг установилась такая тишина. как будто и гений этого места тоже наполнялся новым, неведомым ранее для себя…
Они ещё помолчали, а потом, что-то там себе ещё на раз осмыслив, муравей спросил:
- Франческа? Но почему всё-таки вот так вот? В чём здесь связь: любовь и тайфун?
Она опустила голову…, подняла:
- Понимаешь… Вот бабочка, да? Ведь вы, муравьи, только за крылышки ж нас и любите.
Кампи попытался протестовать, но Франческа отстраняюще повела ладошкой:
- Да-да, не спорь, Кампи. Так и есть. - Она секунду помолчала и продолжила:
- Мы же для вас только вот эти крылышки разноцветные. А мы…, как там: если звёзды зажигают, значит они не так просто в пустоте горят? Не впустую светят?
И мы не просто огоньки в ночи, мы, может, на самом деле огромные - может, самые большие во Вселенной!
- Нет, - продолжила она, - Не могу так. Быть так примитивно - бабочкой. Зачем я тогда вообще нужна: ради одного только бяк-бяк-бяк? Что я вам - не сапиенс, что ли?
Голос её окреп:
- А тайфун - это сила! Это значит, что и я - могу! Значу что-то в этом мире. Понимаешь?!
Понимаешь, Кампи, а?
И Кампи что-то понял. Да нет, всё он понял. Он вспомнил, что в принципе-то…
Да-да… Как ещё мелким шалопаем нашёл когда-то отцовский тайник, где батя прятал от него (а уж от мамы тем более) определитель бабочек известного в их краях эротомана Корнелио и ещё парочку каких-то иностранных…
И как в одном из них он впервые увидел эти волшебные жёлтые крылышки и надпись под ними, с тех пор так заветно запавшую ему в душу: Фоэбис Филея Филея.
Крылышки. Они самые.
И его ладонь виновато накрыла сжатый кулачок Франчески.
Да, теперь я понимаю…, вот только…, - добавил он, - Индокитай всё равно как-то жаль. К тому же ещё у меня ещё и родственники там - тоже кампонотусы, только Гигасы . Индокитайцы они: малайцы, тайцы, вьетнамцы… И хоть в тех местах все и здоровяки как на подбор, но, боюсь, достанется им с того тайфуна, ещё как!
Может, другое что-нибудь, а?
Австралия, к примеру. В интернете толкуют, засуха там сейчас великая. Скотоводам плохо - на пастбищах трава не растёт. А фермеры так стонут просто - сахарный тростник на корню сохнет. Дождь им край как нужен.
- Фермеры? Как ты? Ах ты ж, Господи!- Бабочка огорчилась и тут же решительно кивнула:
- Да. Решено. Пусть будет Австралия.
- И, да, конечно же, дарить дождь намного приятнее, чем творить бурю, - улыбнулась ему она.
Вот. Помните? И вправду не такие уж и жестокие эти бабочки, если им под крылышки заглянуть - в душу.
А потом вечер сменила ночь. И в ней остались только бабочка и муравей - а больше как будто и вообще никого в мире. Они вдвоём да тишина - так примерно бывает, когда ты оказываешься в самом оке бури. М-м… Вы ж, там, наверно, не бывали. Тогда как бы это попонятнее…?
А вам никогда не доводилось бывать в сердце Галактики? Ага. Вот. Там как раз точь в точь такое ощущение.
Ощущение, что ты в самой первой из всех - самой изначальной точке отсчёта и вся Вселенная вращается только вокруг тебя. И даже время…
Время… Оно как чеширский кот с тысячью улыбок свернулось вокруг них уютным мурчащим кольцом, и весь остальной мир затих, стараясь стать неслышным, послушным и незаметным, и даже Луна - бессовестная вуайеристка Луна, никогда не пропускающая всякие такие вот приятные интимности, бросив в них пригоршню лунного света, отвернулась и стала пытаться стараться не улыбаться - как будто она здесь вовсе и ни при чём.
Лишь звёздная пыль - нежная и глупая, радостно сыпалась на них сверху фантастическим невесомым дождём: золотыми капельками на бабочку, серебряными искорками на муравья.
Ах, да! Был там ещё и гений места, но он существо мифическое и потому за человека его можно не считать.
А они всё говорили и говорили, говорили и говорили…, и общая беседа перебирала своими нежными умными пальчиками землю их воспоминаний, воздух надежд, огонь желаний, воду любви… - перебирала, соединяла и смешивала…, и всё у них становилось уже общим и нераздельным… как дитя.
Вот. Зря муравей на семантику ругался.
А гений места так вообще был доволен - к его коллекции мостов округа Мэдиссон добавился ещё один.
Они говорили о многом. О близком, далёком, низком и высоком, и ещё о том, что между всем этим посередине. О том, что же всё-таки сегодня свело их вместе? Что всё-таки в основе всего и правит нашим миром: случай или порядок?
И муравей согласился с бабочкой, что, да, вполне вероятно, и случай.
А бабочка согласилась с муравьём, что, весьма возможно, и порядок.
А потом они как-то одновременно поняли, что в основе и случая и порядка, в самой глубинной подложке лежит всё-таки нечто много более важное - то есть любовь. Без аргументов - просто поняли и всё.
Правда, вслух об этом говорить было ещё чуть-чуть рано. Впереди у них было ещё много ночей.
**** ****
Око бури. Так оно было и на самом деле, ведь буря и вправду бушевала в это время - только, слава Богу, не в Айове, а над равнинами Великого океана - но вот взяла она своё начало как раз в той самой хаотической турбулентности воздуха, порождённой шесть дней тому назад крыльями бабочки и упорядоченной в общее движение инженерной логикой муравьиной фермы Гау - Журавского, что, наложившись одно на другое, отныне однозначно выбрало для планеты Земля единственное из всех возможных теперь для неё состояние пространства Калаби - Яу - ведь в струнном ландшафте нашей Вселенной всё подчиняется одним лишь человеческим желаниям и мечтам .
Всё просто: когда буря обрела голос, она волей-неволей обрела и слух, а умея слышать, просто не могла не послушаться ту, которая когда-то дала ей жизнь.
Основной закон природы: слово родителей = закон.
И неправильно говорят, что посеявший ветер обязательно пожнёт бурю. Всё зависит от родителей. От того, какие сказки они им в детстве рассказывали. Тем более, когда папа во всём любит порядок.
Да, наша буря выросла послушной девочкой.
Вырвавшись на вольный морской простор Апони (так её звали) набиралась мощи, бушевала вволю над упоительным безбрежьем, от души напитывалась влагой, сытилась, с наслаждением тяжелела (океан - любовник чувственный), но пока всё без толку, чисто так, для души…, и тут, - вдруг услышав решительный материнский голос (да, мамочка?), тотчас обрела цель, круто развернулась всем фронтом, накатила на австралийские берега, распластала крылья над пышущей жаром сушей и с облегчением пролилась к вечеру седьмого дня долгожданным и благодатным ливнем.
Да, именно - вечера седьмого. Надеюсь, все помнят про линию перемены дат?
И это было то, что люди называют счастьем: австралийские фермеры выходили из домов, стояли под струями дождя, мокли до нитки, улыбались как дети и, поднимая лица к небу, говорили одно и то же, одно и то же: аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя…
Что на родной язык Кампонотуса переводится как слава Богу.
Вы думаете, это нечестно по отношению к бабочке и муравью?
Вы ошибаетесь, всё правильно они говорили.
Хотя, конечно, хорошо, что бабочка этого не слышала, а то, глядишь, ещё загордилась бы чересчур.
Хотя… вряд ли. Ведь ей уже не нужно было никому ничего доказывать. Ведь это тоже счастье великое - когда тебя понимают. Да?
А если бы услышал муравей, то в том уж точно ничего плохого не было бы - он и так знал, кто всему причиной.
Ему ещё мама в детстве рассказывала, что Бог есть любовь.
Ну и? Всё же правильно - ведь любовь у него уже была.
**** ****
Всходило Солнце. Посреди одного из зелёных полей где-то между городками Уинтерсетом и Перу в графстве Мэдисон, что в штате Айова, в междуречье Миссисипи и Миссури, в самом сердце Североамериканского континента планеты Земля ничем не приметный цветок снова любяще раскрывал восходящему Солнцу свои лепестки.
P. S.
Автор выражает свою глубочайшую признательность за неоценимый вклад в данную историю Ёжику в тумане, Маленькому принцу, всей компании мумий-троллей и, конечно же, товарищу Гибшману, по учебнику которого автор имел честь когда-то учиться.
И ещё многим и многим - мир живой во всех своих движениях.
Спасибо за то, что позволили побыть немного гениус лоци, Аанишааукамиквой той земли.
Ах, да! И всем энтомологам мира - тоже спасибо!
Пусть они и ни фига не понимают во взаимоотношениях муравьёв и бабочек.