Об одной находке
Пейзаж у нас за окном необыкновенный, а времена нынче такие, что можно любоваться им, никуда не спеша, целый день. Однако это далеко не единственная польза, которую можно извлечь из сложившегося положения. Например, у меня появилось время, чтобы повесить на кухне новую полку, о чём жена настойчиво напоминает мне, как только ей кажется, что я о её поручении забыл. А пока до его исполнения дело не дошло, мы затеяли генеральную уборку. Повыбрасывали то, что лежало годами, потемнело от времени, покрылось пылью и наверняка уже не пригодится. Вытащили из-под рояля коробки и пакеты с книгами, альбомами, картинами, карандашными набросками и счетами за электричество. Пропылесосили всё, до чего дотянулись. В большой картонной папке с верёвочками оказались старые холсты, на некоторых облупилась краска. Жена говорит: это ученические, в 18 лет их писала.
Тут я окончательно понял, что ничего не смыслю в живописи. Когда-то я часто говорил об этом друзьям-художникам, но они по-доброму успокаивали меня: нравится тебе - и хорошо, а понимать ничего не нужно. Согласиться с этим я не мог: ну хоть вы меня убейте, но часто то, что проносят мимо меня по улице студенты Академии художеств, спешащие на экзамен, нравится мне куда больше, чем то, что я вижу на иных солидных выставках. Разве это нормально?
В связи с этим мне всякий раз вспоминается давнишняя вечеринка в квартире моего друга из Франции, который пригласил к себе петербургских приятелей, чтобы угостить настоящим шампанским. Производитель напитка, потомственный винодел, присутствовал тут же и собственноручно наливал гостям из бутылки, которую держал осторожно и нежно, как мать держит младенца. Гости, пригубив бокалы, кивали с видом знатоков и выдавливали из себя кислую улыбку, зато заметно оживились, когда французские запасы кончились и кто-то сбегал за "Советским шампанским". Мой друг потом ругался: там же не только аромат лозы, там даже запах бочки чувствовался - такой букет, а все какой-то лимонад нахваливали...
В лучшем случае я мог бы сравнить своё восприятие изобразительного искусства с прослушиванием песни на непонятном языке: музыка, может быть, и берёт за душу, а смысл в песню всё равно вкладываешь свой, зачастую воображая то, чего в ней вообще нет. И миришься с этим: ну что тут поделаешь, не я знаю этого языка, но музыка нравится!
Хотя в некоторых случаях бывает по-иному...
Так, в начале января сходили мы с женой в Русский музей на выставку работ Репина. Накануне мне позвонил старый друг: "Куда идёшь? На Репина? Да брось ты, что там интересного? Казаки, бурлаки... Иди в Манеж: там Дейнека с Самохваловым! Вот это искусство!"
Я, конечно, его не послушал, пошёл на Репина. И что же? Наверное, это действительно не искусство, а нечто большее. Я бы даже сказал, некая форма существования то ли материи, то ли духа, то ли того и другого. В общем, жизни. Ведь всякий согласится, что любая фотография, даже самая искусная, воспринимается лишь как отражение действительности, пусть даже и прекрасное, в то время как талантливый живописец создаёт новую реальность. Похож или не похож, неважно. Главное - живой или нет. Кто, стоя перед искусно написанным пейзажем, не испытывал вдруг странного головокружения и неожиданного страха оказаться по ту сторону, а находясь с портретом, созданным мастером, не ощущал, что изображение напротив вот-вот выйдет, обретя плоть, ему навстречу? Особенно если это портрет того, чьё лицо тебе знакомо, а оставленное им в этом мире дорого. Вот Корней Чуковский. Дорог он мне, сразу скажу, не только "Айболитом" и "Тараканищем", но и во всех отношениях замечательной книгой "Высокое искусство". Речь в ней идёт об искусстве художественного перевода, но полезна она всякому, кто имеет стремление точно и грамотно выражать свои мысли. Не могу не упомянуть и его посвящение Леониду Андрееву. Когда я смотрел на портрет писателя, висящий рядом, как раз этот текст и вспоминал. А ещё свои любимые "Правила добра".
Однако больше всего мне запомнился портрет генерала М.И.Драгомирова. Вот уж кто не только наблюдает за тобой из золочёной рамы и видит насквозь, но ещё и приговаривает: "Ужо тебе!" Но это только на первый взгляд. На самом деле, по отзывам современников, Михаил Иванович был не только храбрым воином, но и остроумным, талантливым, широко образованным, а главное - добрейшим человеком, любимцем солдат и героем анекдотов, пересказывать которые не буду: их и так достаточно в Сети. Что до политических убеждений, генерал сочетал в себе любовь к Отечеству, верность долгу, преданность культуре и уважение к человеку, что создало ему репутацию истинного либерала.
Чрезвычайно выразителен и портрет Алексея Феофилактовича Писемского, автора социального романа "Тысяча душ" (1858), герою которого ради карьеры "приходится убивать в себе самые благородные, самые справедливые требования сердца". Излишне говорить, насколько актуальна в наше время эта тема, отчего во взгляде писателя явственно читается: "Печально я гляжу на ваше поколенье".
На выставку Дейнеки и Самохвалова в Манеже я, конечно, тоже сходил. Но того впечатления, которое я описал выше, при всей их яркости и динамичности, они на меня не произвели. То ли авторы ставили перед собой иные идейно-эстетические задачи, то ли мне не хватило художественно-эстетического образования (с чего я и начал этот рассказ), а скорее всего, причина и в том и в другом. Короче говоря, воспринимал я их исключительно в контексте времени, не как произведения, живущие своей жизнью, а как масштабную иллюстрацию эпохи.
Атлетические фигуры на полотнах Дейнеки вызывали в памяти роман "Зависть" Юрия Олеши:
Он поет по утрам в клозете. Можете представить себе, какой это жизнерадостный, здоровый человек. Желание петь возникает в нем рефлекторно. Эти песни его, в которых нет ни мелодии, ни слов, а есть только одно «та-ра-ра», выкрикиваемое им на разные лады, можно толковать так:
«Как мне приятно жить… та-ра! та-ра!.. Мой кишечник упруг… ра-та-та-та-ра-ри… Правильно движутся во мне соки… ра-та-та-ду-та-та… Сокращайся, кишка, сокращайся… трам-ба-ба-бум!»
Персонажи Самохвалова, очевидно вдохновлённые античностью, подобных ассоциаций не вызывали, но сюжеты некоторых картин заставляли вспомнить платоновские одушевлённые машины:
- Ты возьми птиц! Это прелесть, но после них ничего не остается - потому что они не работают! Видел ты труд птиц? Нету его! Ну, по пище, жилищу они кое-как хлопочут, - ну, а где у них инструментальные изделия? Где у них угол опережения своей жизни? Нету и быть не может.
- А у человека что? - не понимал Захар Павлович.
- А у человека есть машины! Понял? Человек - начало для всякого механизма, а птицы - сами себе конец.
Надо перечитать "Чевенгур": времени нынче много...
Январь, между тем, выдался бесснежный и тёмный, а петербуржцам и без того не хватает ярких красок...
И куда же пойти в такое время, как не на выставку в IFA - Творческий Союз Художников? Здесь и краски, самые яркие и жизнерадостные, как на картинах Анатолия Заславского...
И "простота без пестроты", которую открывает нам Митя Шагин...
И дыхание города, каким мы ощущаем его вместе с Марией Трегубенко.
Но мне всё же больше по душе вот такие пейзажи. Подолгу стою около них. Питер...
А вот Москва. Ездили с женой в начале февраля к её матери на день рождения.
А заодно сходили в Новую Третьяковку" на выставку, посвящённую истории отечественного искусства XX века. Вот Кандинский на переднем плане...
А это Илья Машков. Прекрасно, по-моему.
Но больше всего (если не мудрствовать лукаво, а обойтись понятиями "нравится - не нравится) мне понравились вот эти работы, особенно два нижних натюрморта - Александра Илларионова и Петра Кончаловского.
А вот опять Петербург.
И это тоже. Только на предыдущей фотографии Мраморный дворец, а на этой - картина Александра Арефьева "Белые ночи" (1949), которая экспонировалась там на выставке "Эхо экспрессионизма"...
Вот тоже понравилось. Владимир Шинкарёв. Картина называется "Один танцует". Похоже, на ней изображён Митя Шагин, но я не уверен, да и не важно это.
А что изображено вот на этих картинах, я совсем не могу сказать, и это тоже не столь важно, потому что, честно говоря, они мне не нравятся, да простят меня истинные ценители искусства. К тому же, я увлёкся и чуть не забыл, с чего начал.
А начал я с того, что во время уборки извлёк из-под рояля пыльную папку с какими-то холстами. Оказалось, что это ученические работы жены. Сейчас она исповедует другие художественные направления, и моя похвала в адрес упомянутых работ её едва ли не возмутила. Я же был вне себя, когда узнал, что на портрете, в который я сходу влюбился, как Пигмалион в свою статую, девушка поначалу была изображена в полный рост, но при переезде на новую квартиру холст пришлось укоротить, так как он куда-то там не вмещался. Более того, работа была выполнена в жанре ню. Я задал жене естественный вопрос: куда подевала остальное? Она, пожав плечами, ответила, что выбросила. Примерно такие же чувства я испытал в юности, когда прочитал о пожаре Александрийской библиотеки...
Слава Богу, не все работы из старой папки постигла та же участь, поэтому, дав волю воображению, всякий может представить себе, как портрет выглядел изначально.
На этом, друзья, позвольте закончить, а в качестве компенсации за утомительный рассказ - предложить весёлую песню. Вкладывать в неё свой смысл не нужно: и так всё понятно. Приятного прослушивания - и хорошего воскресного отдыха!
Тут я окончательно понял, что ничего не смыслю в живописи. Когда-то я часто говорил об этом друзьям-художникам, но они по-доброму успокаивали меня: нравится тебе - и хорошо, а понимать ничего не нужно. Согласиться с этим я не мог: ну хоть вы меня убейте, но часто то, что проносят мимо меня по улице студенты Академии художеств, спешащие на экзамен, нравится мне куда больше, чем то, что я вижу на иных солидных выставках. Разве это нормально?
В связи с этим мне всякий раз вспоминается давнишняя вечеринка в квартире моего друга из Франции, который пригласил к себе петербургских приятелей, чтобы угостить настоящим шампанским. Производитель напитка, потомственный винодел, присутствовал тут же и собственноручно наливал гостям из бутылки, которую держал осторожно и нежно, как мать держит младенца. Гости, пригубив бокалы, кивали с видом знатоков и выдавливали из себя кислую улыбку, зато заметно оживились, когда французские запасы кончились и кто-то сбегал за "Советским шампанским". Мой друг потом ругался: там же не только аромат лозы, там даже запах бочки чувствовался - такой букет, а все какой-то лимонад нахваливали...
В лучшем случае я мог бы сравнить своё восприятие изобразительного искусства с прослушиванием песни на непонятном языке: музыка, может быть, и берёт за душу, а смысл в песню всё равно вкладываешь свой, зачастую воображая то, чего в ней вообще нет. И миришься с этим: ну что тут поделаешь, не я знаю этого языка, но музыка нравится!
Хотя в некоторых случаях бывает по-иному...
Так, в начале января сходили мы с женой в Русский музей на выставку работ Репина. Накануне мне позвонил старый друг: "Куда идёшь? На Репина? Да брось ты, что там интересного? Казаки, бурлаки... Иди в Манеж: там Дейнека с Самохваловым! Вот это искусство!"
Я, конечно, его не послушал, пошёл на Репина. И что же? Наверное, это действительно не искусство, а нечто большее. Я бы даже сказал, некая форма существования то ли материи, то ли духа, то ли того и другого. В общем, жизни. Ведь всякий согласится, что любая фотография, даже самая искусная, воспринимается лишь как отражение действительности, пусть даже и прекрасное, в то время как талантливый живописец создаёт новую реальность. Похож или не похож, неважно. Главное - живой или нет. Кто, стоя перед искусно написанным пейзажем, не испытывал вдруг странного головокружения и неожиданного страха оказаться по ту сторону, а находясь с портретом, созданным мастером, не ощущал, что изображение напротив вот-вот выйдет, обретя плоть, ему навстречу? Особенно если это портрет того, чьё лицо тебе знакомо, а оставленное им в этом мире дорого. Вот Корней Чуковский. Дорог он мне, сразу скажу, не только "Айболитом" и "Тараканищем", но и во всех отношениях замечательной книгой "Высокое искусство". Речь в ней идёт об искусстве художественного перевода, но полезна она всякому, кто имеет стремление точно и грамотно выражать свои мысли. Не могу не упомянуть и его посвящение Леониду Андрееву. Когда я смотрел на портрет писателя, висящий рядом, как раз этот текст и вспоминал. А ещё свои любимые "Правила добра".
Однако больше всего мне запомнился портрет генерала М.И.Драгомирова. Вот уж кто не только наблюдает за тобой из золочёной рамы и видит насквозь, но ещё и приговаривает: "Ужо тебе!" Но это только на первый взгляд. На самом деле, по отзывам современников, Михаил Иванович был не только храбрым воином, но и остроумным, талантливым, широко образованным, а главное - добрейшим человеком, любимцем солдат и героем анекдотов, пересказывать которые не буду: их и так достаточно в Сети. Что до политических убеждений, генерал сочетал в себе любовь к Отечеству, верность долгу, преданность культуре и уважение к человеку, что создало ему репутацию истинного либерала.
Чрезвычайно выразителен и портрет Алексея Феофилактовича Писемского, автора социального романа "Тысяча душ" (1858), герою которого ради карьеры "приходится убивать в себе самые благородные, самые справедливые требования сердца". Излишне говорить, насколько актуальна в наше время эта тема, отчего во взгляде писателя явственно читается: "Печально я гляжу на ваше поколенье".
На выставку Дейнеки и Самохвалова в Манеже я, конечно, тоже сходил. Но того впечатления, которое я описал выше, при всей их яркости и динамичности, они на меня не произвели. То ли авторы ставили перед собой иные идейно-эстетические задачи, то ли мне не хватило художественно-эстетического образования (с чего я и начал этот рассказ), а скорее всего, причина и в том и в другом. Короче говоря, воспринимал я их исключительно в контексте времени, не как произведения, живущие своей жизнью, а как масштабную иллюстрацию эпохи.
Атлетические фигуры на полотнах Дейнеки вызывали в памяти роман "Зависть" Юрия Олеши:
Он поет по утрам в клозете. Можете представить себе, какой это жизнерадостный, здоровый человек. Желание петь возникает в нем рефлекторно. Эти песни его, в которых нет ни мелодии, ни слов, а есть только одно «та-ра-ра», выкрикиваемое им на разные лады, можно толковать так:
«Как мне приятно жить… та-ра! та-ра!.. Мой кишечник упруг… ра-та-та-та-ра-ри… Правильно движутся во мне соки… ра-та-та-ду-та-та… Сокращайся, кишка, сокращайся… трам-ба-ба-бум!»
Персонажи Самохвалова, очевидно вдохновлённые античностью, подобных ассоциаций не вызывали, но сюжеты некоторых картин заставляли вспомнить платоновские одушевлённые машины:
- Ты возьми птиц! Это прелесть, но после них ничего не остается - потому что они не работают! Видел ты труд птиц? Нету его! Ну, по пище, жилищу они кое-как хлопочут, - ну, а где у них инструментальные изделия? Где у них угол опережения своей жизни? Нету и быть не может.
- А у человека что? - не понимал Захар Павлович.
- А у человека есть машины! Понял? Человек - начало для всякого механизма, а птицы - сами себе конец.
Надо перечитать "Чевенгур": времени нынче много...
Январь, между тем, выдался бесснежный и тёмный, а петербуржцам и без того не хватает ярких красок...
И куда же пойти в такое время, как не на выставку в IFA - Творческий Союз Художников? Здесь и краски, самые яркие и жизнерадостные, как на картинах Анатолия Заславского...
И "простота без пестроты", которую открывает нам Митя Шагин...
И дыхание города, каким мы ощущаем его вместе с Марией Трегубенко.
Но мне всё же больше по душе вот такие пейзажи. Подолгу стою около них. Питер...
А вот Москва. Ездили с женой в начале февраля к её матери на день рождения.
А заодно сходили в Новую Третьяковку" на выставку, посвящённую истории отечественного искусства XX века. Вот Кандинский на переднем плане...
А это Илья Машков. Прекрасно, по-моему.
Но больше всего (если не мудрствовать лукаво, а обойтись понятиями "нравится - не нравится) мне понравились вот эти работы, особенно два нижних натюрморта - Александра Илларионова и Петра Кончаловского.
А вот опять Петербург.
И это тоже. Только на предыдущей фотографии Мраморный дворец, а на этой - картина Александра Арефьева "Белые ночи" (1949), которая экспонировалась там на выставке "Эхо экспрессионизма"...
Вот тоже понравилось. Владимир Шинкарёв. Картина называется "Один танцует". Похоже, на ней изображён Митя Шагин, но я не уверен, да и не важно это.
А что изображено вот на этих картинах, я совсем не могу сказать, и это тоже не столь важно, потому что, честно говоря, они мне не нравятся, да простят меня истинные ценители искусства. К тому же, я увлёкся и чуть не забыл, с чего начал.
А начал я с того, что во время уборки извлёк из-под рояля пыльную папку с какими-то холстами. Оказалось, что это ученические работы жены. Сейчас она исповедует другие художественные направления, и моя похвала в адрес упомянутых работ её едва ли не возмутила. Я же был вне себя, когда узнал, что на портрете, в который я сходу влюбился, как Пигмалион в свою статую, девушка поначалу была изображена в полный рост, но при переезде на новую квартиру холст пришлось укоротить, так как он куда-то там не вмещался. Более того, работа была выполнена в жанре ню. Я задал жене естественный вопрос: куда подевала остальное? Она, пожав плечами, ответила, что выбросила. Примерно такие же чувства я испытал в юности, когда прочитал о пожаре Александрийской библиотеки...
Слава Богу, не все работы из старой папки постигла та же участь, поэтому, дав волю воображению, всякий может представить себе, как портрет выглядел изначально.
На этом, друзья, позвольте закончить, а в качестве компенсации за утомительный рассказ - предложить весёлую песню. Вкладывать в неё свой смысл не нужно: и так всё понятно. Приятного прослушивания - и хорошего воскресного отдыха!
Click to view