Неизвестные адреса Петербурга.
В начале 1985 года, в связи с семейными обстоятельствами, я переехал из Невского района в коммунальную квартиру на Васильевском острове. Комната, которая стала моим жильём, была примечательна тем, что старые обои в ней никогда не соскребали со стен, а просто наклеивали на них новые обои, иногда перемежая старый и новый их слой газетами. Во время ремонта я надолго застревал, стоя на стремянке под потолком с почти окаменевшими кусками жёлтой бумаги в руках: самый нижний "археологический" слой относился к 1916 году. Газеты рассказывали об успехах русской армии на фронтах первой мировой войны. Следующие обрывки истории, попавшие мне в руки, относились к тридцатым годам - основной темой заметок были процессы над вредителями. Очередной ремонт мои предшественники затеяли спустя четверть века - я с удовольствием читал об освоении целинных земель и победах СССР на космическом фронте. Отодрав от стены последние жёлтые клочки, я обклеил комнату газетами перестроечной эпохи... Естественно, в процессе обновления жилища у меня возникло желание узнать, кто занимал его прежде. Предание, которое хранили обитатели коммуналки, гласило, что до революции весь этаж занимал некий лесопромышленник. С тех пор и меня и тех, кто въехал в квартиру позже, не покидала тайная мечта обнаружить где-нибудь припрятанное золотишко. Но увы... Зато поиски того, кто мог быть его владельцем, увенчались успехом.
“- В Петрограде мы жили на Васильевском острове. В начале.
- Вы помните где?
- В школе я не был… Да. На Двадцать Второй линии.
- Это ближе к Гавани уже.
- Н-ну д-да. Недалеко. Там был дом, где наверху делали мозаику. Были осколки мозаики везде.
- Вы не помните, какой проспект: Большой, Средний, Малый?
- Сейчас скажу… м-м-м… нет, Средний, по-моему.
- А вы потом приезжали туда или нет?
- Большой… Средний… Малый… Средний, Средний. Между Средним и Малым.
- Вы потом видели свой дом когда-нибудь?
- Видел.
- В сороковые годы?
- В пятидесятые. В пятьдесят шестом году.
- Вы специально ездили туда?
- Ездил. Я приехал в Ленинград на три дня. Дом остался, как он был. В самом низу жили какие-то жильцы - не те евреи, которые говорили: “Тут чинят шамовары”. Через “ша”. Понимаете - образ жизни. Единственная вещь, которую я помню первую,- это то, что я научился сам читать по-русски, по кубикам. Потом первая вещь, которую я помню в газете,- это была война, это я запомнил, это ничего для меня не означало, а потом смерть Распутина. В конце шестнадцатого года. Это я хорошо помню: большая такая штука над газетой - “Убит Распутин”, “Распутин убит”, “Нет Распутина”. Потом - пришел семнадцатый год. В феврале семнадцатого года мне было не совсем восемь лет. Мой отец меня разбудил, попросил пойти на балкон. Потому что там довольно интересно. Внизу ходила какая-то толпа с разными, знаете, флагами, стягами - на которых стояло “Земля и воля”, “Долой царя”, “Вся власть - забыл, как Дума называлась, “политическая” Дума или “правящая” - Думе”, во всяком случае.
- Государственной.
- Верно: Государственной Думе, да. Что еще? “Долой войну”. Они ходили туда и назад, и люди все эти флаги видали - вдруг: я вижу какие-то солдаты, на углу. Мой отец сказал: “Идем, идем. Тут будет резня. Неприятности. Ужасные вещи будут. В них будут стрелять”. Ничего подобного: они - братались, с этой толпой. Мой отец сказал: “Ах так?! Началась революция”.
(Анатолий Найман. Сэр)
Сэр Исайя Берлин ошибся. С 1916-го по 1921-й год он, сын лесопромышленника из Риги, будущий профессор Оксфордского университета и президент Британской академии наук, выдающийся философ XX века, дипломат, переводчик русской литературы - и последний возлюбленный Анны Ахматовой, жил в доме №64 по Большому проспекту Васильевского острова. Именно в мансарде этого дома была мозаичная мастерская Фроловых и здесь же сохранился старинный балкон, с которого маленький Исайя наблюдал рождение революции. В 1921 году семья вернулась в Ригу, где на фасаде дома, в котором она жила, укреплена памятная доска. С Анной Ахматовой Исайя Берлин познакомился в ноябре 1945 года, уже будучи британским дипломатом. Ему она посвятила целый ряд замечательных стихотворений.
Не дышали мы сонными маками,
И своей мы не знаем вины.
Под какими же звездными знаками
Мы на горе себе рождены?
И какое кромешное варево
Поднесла нам январская тьма?
И какое незримое зарево
Нас до света сводило с ума?
(11 января 1946 года)
В этом доме я прожил двадцать лет. Не могу с уверенностью сказать, как и в какой степени повлияли на меня его стены, но всё-таки согласитесь: подобное к чему-то обязывает...
* * *
P.S. Разместив этот текст в Сообществе ЖЖников Санкт-Петербурга, я тут же получил комментарий, которого ожидал, но всё-таки надеялся, что его удастся избежать.
Можно поподробнее о том, что Исайя был последним возлюбленным Ахматовой. Откуда такие сведения?
Самым естественным было бы ответить: оттуда же, откуда и сведения о том, что первым её мужем был Николай Гумилёв. Но я ничего не знал ни о собеседнике и лишь догадывался, что побудило его задать такой вопрос, поэтому ответил без иронии:
"Прежде всего, давайте уточним, о чём идёт речь. А идёт она не о любовной интриге, которая могла бы ныне послужить желанным материалом для бульварной прессы, а о чувстве, послужившем гениальному поэту источником вдохновения.
Из воспоминаний Софьи Казимировны Островской: "Не сумев сдержаться, я спросила: «Сэр Исайя, но что же все таки произошло в ту длинную ночь? Что скрывают эти таинственные недомолвки». Исайя ответил, с обезоруживающей улыбкой: «Мы сидели в разных сторонах комнаты, я даже не посмел поцеловать ей руку».
Исчерпывающим дополнением к этой реплике служат стихи Анны Андреевны, посвящённые Исайе Берлину.
...Он не станет мне милым мужем,
Но мы с ним такое заслужим,
Что смутится Двадцатый Век.
Я его приняла случайно
За того, кто дарован тайной,
С кем горчайшее суждено,
Он ко мне во дворец Фонтанный
Опоздает ночью туманной
Новогоднее пить вино.
И запомнит Крещенский вечер,
Клен в окне, венчальные свечи
И поэмы смертный полет...
Но не первую ветвь сирени,
Не кольцо, не сладость молений -
Он погибель мне принесет".
Ответ не заставил себя ждать:
Вот-вот. Возможно, трактовка стихов Ахматовой и является вашим коньком, но это все-таки не дает права называть Исайю её возлюбленным. Да еще и последним.
В прежние времена я непременно подумал бы, что автор комментария печётся о сохранении "правильного" образа в конце концов "прощённого" властями поэта, но сейчас такая трактовка показалась мне поверхностной и банальной, и я, немного поразмыслив, склонился к тому, что комментатор, напротив, оберегает от пошлого и глумливого отношения живой образ Ахматовой. Поэтому я ответил так:
"Что ж, я готов согласиться с тем, что такого права нет у меня, поскольку не сумел высказаться так, чтобы ни у кого не возникло желания заводить совершенно лишние разговоры. Но если такого права нет у меня, сошлюсь на литературоведа Александра Эткинда, профессора Кембриджского университета, написавшего предисловие к книге Исайи Берлина "История свободы. Россия".
Исайя Берлин, эта та таинственная личность, кому Анна Ахматова посвятила цикл стихотворений - знаменитое «Cinque» (Пятерица). В поэтическом восприятии Ахматовой существует пять встреч с Исайей Берлиным. Пятерица, это не только пять стихотворений в цикле «Cinque», а возможно это количество встреч с героем. Это цикл любовных стихотворений. Многие удивляются такой внезапной и если судить по стихотворениям, трагической любви к Берлину.
Вместе с тем, ещё раз повторю: речь идёт не о влюблённости в привычном смысле слова, не о рядовом увлечении, а о чувстве, которое дало новый толчок творческому началу, поэтическому вдохновению - и тем породило миф. Но и обыденный взгляд на предполагаемые отношения Ахматовой и Берлина ничего не меняет, если помнить пушкинское "Врете, подлецы: он и мал и мерзок - не так, как вы - иначе". Хотя на деле даже это неуместно".
Думаю, все мои друзья со мной согласятся.
“- В Петрограде мы жили на Васильевском острове. В начале.
- Вы помните где?
- В школе я не был… Да. На Двадцать Второй линии.
- Это ближе к Гавани уже.
- Н-ну д-да. Недалеко. Там был дом, где наверху делали мозаику. Были осколки мозаики везде.
- Вы не помните, какой проспект: Большой, Средний, Малый?
- Сейчас скажу… м-м-м… нет, Средний, по-моему.
- А вы потом приезжали туда или нет?
- Большой… Средний… Малый… Средний, Средний. Между Средним и Малым.
- Вы потом видели свой дом когда-нибудь?
- Видел.
- В сороковые годы?
- В пятидесятые. В пятьдесят шестом году.
- Вы специально ездили туда?
- Ездил. Я приехал в Ленинград на три дня. Дом остался, как он был. В самом низу жили какие-то жильцы - не те евреи, которые говорили: “Тут чинят шамовары”. Через “ша”. Понимаете - образ жизни. Единственная вещь, которую я помню первую,- это то, что я научился сам читать по-русски, по кубикам. Потом первая вещь, которую я помню в газете,- это была война, это я запомнил, это ничего для меня не означало, а потом смерть Распутина. В конце шестнадцатого года. Это я хорошо помню: большая такая штука над газетой - “Убит Распутин”, “Распутин убит”, “Нет Распутина”. Потом - пришел семнадцатый год. В феврале семнадцатого года мне было не совсем восемь лет. Мой отец меня разбудил, попросил пойти на балкон. Потому что там довольно интересно. Внизу ходила какая-то толпа с разными, знаете, флагами, стягами - на которых стояло “Земля и воля”, “Долой царя”, “Вся власть - забыл, как Дума называлась, “политическая” Дума или “правящая” - Думе”, во всяком случае.
- Государственной.
- Верно: Государственной Думе, да. Что еще? “Долой войну”. Они ходили туда и назад, и люди все эти флаги видали - вдруг: я вижу какие-то солдаты, на углу. Мой отец сказал: “Идем, идем. Тут будет резня. Неприятности. Ужасные вещи будут. В них будут стрелять”. Ничего подобного: они - братались, с этой толпой. Мой отец сказал: “Ах так?! Началась революция”.
(Анатолий Найман. Сэр)
Сэр Исайя Берлин ошибся. С 1916-го по 1921-й год он, сын лесопромышленника из Риги, будущий профессор Оксфордского университета и президент Британской академии наук, выдающийся философ XX века, дипломат, переводчик русской литературы - и последний возлюбленный Анны Ахматовой, жил в доме №64 по Большому проспекту Васильевского острова. Именно в мансарде этого дома была мозаичная мастерская Фроловых и здесь же сохранился старинный балкон, с которого маленький Исайя наблюдал рождение революции. В 1921 году семья вернулась в Ригу, где на фасаде дома, в котором она жила, укреплена памятная доска. С Анной Ахматовой Исайя Берлин познакомился в ноябре 1945 года, уже будучи британским дипломатом. Ему она посвятила целый ряд замечательных стихотворений.
Не дышали мы сонными маками,
И своей мы не знаем вины.
Под какими же звездными знаками
Мы на горе себе рождены?
И какое кромешное варево
Поднесла нам январская тьма?
И какое незримое зарево
Нас до света сводило с ума?
(11 января 1946 года)
В этом доме я прожил двадцать лет. Не могу с уверенностью сказать, как и в какой степени повлияли на меня его стены, но всё-таки согласитесь: подобное к чему-то обязывает...
* * *
P.S. Разместив этот текст в Сообществе ЖЖников Санкт-Петербурга, я тут же получил комментарий, которого ожидал, но всё-таки надеялся, что его удастся избежать.
Можно поподробнее о том, что Исайя был последним возлюбленным Ахматовой. Откуда такие сведения?
Самым естественным было бы ответить: оттуда же, откуда и сведения о том, что первым её мужем был Николай Гумилёв. Но я ничего не знал ни о собеседнике и лишь догадывался, что побудило его задать такой вопрос, поэтому ответил без иронии:
"Прежде всего, давайте уточним, о чём идёт речь. А идёт она не о любовной интриге, которая могла бы ныне послужить желанным материалом для бульварной прессы, а о чувстве, послужившем гениальному поэту источником вдохновения.
Из воспоминаний Софьи Казимировны Островской: "Не сумев сдержаться, я спросила: «Сэр Исайя, но что же все таки произошло в ту длинную ночь? Что скрывают эти таинственные недомолвки». Исайя ответил, с обезоруживающей улыбкой: «Мы сидели в разных сторонах комнаты, я даже не посмел поцеловать ей руку».
Исчерпывающим дополнением к этой реплике служат стихи Анны Андреевны, посвящённые Исайе Берлину.
...Он не станет мне милым мужем,
Но мы с ним такое заслужим,
Что смутится Двадцатый Век.
Я его приняла случайно
За того, кто дарован тайной,
С кем горчайшее суждено,
Он ко мне во дворец Фонтанный
Опоздает ночью туманной
Новогоднее пить вино.
И запомнит Крещенский вечер,
Клен в окне, венчальные свечи
И поэмы смертный полет...
Но не первую ветвь сирени,
Не кольцо, не сладость молений -
Он погибель мне принесет".
Ответ не заставил себя ждать:
Вот-вот. Возможно, трактовка стихов Ахматовой и является вашим коньком, но это все-таки не дает права называть Исайю её возлюбленным. Да еще и последним.
В прежние времена я непременно подумал бы, что автор комментария печётся о сохранении "правильного" образа в конце концов "прощённого" властями поэта, но сейчас такая трактовка показалась мне поверхностной и банальной, и я, немного поразмыслив, склонился к тому, что комментатор, напротив, оберегает от пошлого и глумливого отношения живой образ Ахматовой. Поэтому я ответил так:
"Что ж, я готов согласиться с тем, что такого права нет у меня, поскольку не сумел высказаться так, чтобы ни у кого не возникло желания заводить совершенно лишние разговоры. Но если такого права нет у меня, сошлюсь на литературоведа Александра Эткинда, профессора Кембриджского университета, написавшего предисловие к книге Исайи Берлина "История свободы. Россия".
Исайя Берлин, эта та таинственная личность, кому Анна Ахматова посвятила цикл стихотворений - знаменитое «Cinque» (Пятерица). В поэтическом восприятии Ахматовой существует пять встреч с Исайей Берлиным. Пятерица, это не только пять стихотворений в цикле «Cinque», а возможно это количество встреч с героем. Это цикл любовных стихотворений. Многие удивляются такой внезапной и если судить по стихотворениям, трагической любви к Берлину.
Вместе с тем, ещё раз повторю: речь идёт не о влюблённости в привычном смысле слова, не о рядовом увлечении, а о чувстве, которое дало новый толчок творческому началу, поэтическому вдохновению - и тем породило миф. Но и обыденный взгляд на предполагаемые отношения Ахматовой и Берлина ничего не меняет, если помнить пушкинское "Врете, подлецы: он и мал и мерзок - не так, как вы - иначе". Хотя на деле даже это неуместно".
Думаю, все мои друзья со мной согласятся.