Меняется ли мир?
Когда в очередной раз происходит нечто из ряда вон выходящее, и с грохотом обрушивается привычная картина окружающего, кто-нибудь обязательно глубокомысленно произносит, что мир никогда уже не будет прежним. Когда это впервые пришло в голову мне самому, я и предположить не мог, что кто-то может воспринимать происходящее иначе. Шёл 1992 год, из Абхазии доносились совершенно невероятные вести о творящихся там зверствах, и мне, привыкшему воспринимать Кавказ как оплот нерастерянных культурных традиций, где ничего не может быть авторитетнее, чем слово старейшины, было дико слышать о том, что какие-то молодчики врываются в дома и убивают стариков.
Спустя два года началась первая чеченская, за ней вторая (прошедшее видится мимолётным), и казалось, после них ничто уже не может потрясти нас, окаменелых, веривших некогда в "союз нерушимый". И о какой "слезинке ребёнка" можно было толковать после того как вчерашних детей, не успевших ничего понять в жизни, едва ли не со школьной парты забирали на войну, где вчерашние мирные соотечественники напоказ отрезали им, до сих пор чьим-то детям, головы? Оказалось, что мир обладает способностью переворачиваться не раз и не два: очередной раз это произошло, когда боевики захватили школу в Беслане, и дело не просто в том, что страшнее преступления, чем то предательство детей, и представить себе нельзя, а в том, что оно заставило меня иначе взглянуть на природу и суть человека. А ещё в том, что с тех пор сознание расколото надвое.
В последний раз мир стал другим в августе 2008-го, когда случилось то, что прежде нельзя было представить себе даже в ночном кошмаре. Тогда я горько шутил: "для полного счастья" не хватает, мол, войны с Украиной. И теперь, когда такое "счастье" оказалось близко как никогда, мне вдруг стало понятно, что мир вовсе не меняется и никуда не катится, а все перевороты совершались исключительно в моей беспамятной голове. И я вспомнил историю, которую когда-то рассказал мне товарищ из донских казаков. У его прадеда было четверо сыновей. Во время гражданской войны двое ушли к белым, двое к красным. Все вернулись и за родительским столом больше не собирались: люто ненавидели друг друга. Родные братья.
Так чему мы сейчас-то удивляемся, сокрушаемся о некогда братских народах? Разве сами мы одинаковы, разве единодушны во всём? Нет. Ни мы, ни те, кого мы так долго называли братьями. А потому обобщения - с обеих сторон - бывают не только глупыми, но зачастую и просто подлыми. А иногда и опасными - когда люди в запале борьбы начинают невольно верить этим обобщениям и в массе отождествлять себя с выдуманными стереотипными образами, что неизменно приводит к печальному исходу. И для того, чтобы опомниться и прийти в себя, им нужно столкнуться с ещё большей бедой, чем та, которая их разъединила. Так и те братья, что не разговаривали друг с другом двадцать лет, в 41-ом вместе отправились на фронт. Только никто уже не вернулся.
А мир всё тот же...
Спустя два года началась первая чеченская, за ней вторая (прошедшее видится мимолётным), и казалось, после них ничто уже не может потрясти нас, окаменелых, веривших некогда в "союз нерушимый". И о какой "слезинке ребёнка" можно было толковать после того как вчерашних детей, не успевших ничего понять в жизни, едва ли не со школьной парты забирали на войну, где вчерашние мирные соотечественники напоказ отрезали им, до сих пор чьим-то детям, головы? Оказалось, что мир обладает способностью переворачиваться не раз и не два: очередной раз это произошло, когда боевики захватили школу в Беслане, и дело не просто в том, что страшнее преступления, чем то предательство детей, и представить себе нельзя, а в том, что оно заставило меня иначе взглянуть на природу и суть человека. А ещё в том, что с тех пор сознание расколото надвое.
В последний раз мир стал другим в августе 2008-го, когда случилось то, что прежде нельзя было представить себе даже в ночном кошмаре. Тогда я горько шутил: "для полного счастья" не хватает, мол, войны с Украиной. И теперь, когда такое "счастье" оказалось близко как никогда, мне вдруг стало понятно, что мир вовсе не меняется и никуда не катится, а все перевороты совершались исключительно в моей беспамятной голове. И я вспомнил историю, которую когда-то рассказал мне товарищ из донских казаков. У его прадеда было четверо сыновей. Во время гражданской войны двое ушли к белым, двое к красным. Все вернулись и за родительским столом больше не собирались: люто ненавидели друг друга. Родные братья.
Так чему мы сейчас-то удивляемся, сокрушаемся о некогда братских народах? Разве сами мы одинаковы, разве единодушны во всём? Нет. Ни мы, ни те, кого мы так долго называли братьями. А потому обобщения - с обеих сторон - бывают не только глупыми, но зачастую и просто подлыми. А иногда и опасными - когда люди в запале борьбы начинают невольно верить этим обобщениям и в массе отождествлять себя с выдуманными стереотипными образами, что неизменно приводит к печальному исходу. И для того, чтобы опомниться и прийти в себя, им нужно столкнуться с ещё большей бедой, чем та, которая их разъединила. Так и те братья, что не разговаривали друг с другом двадцать лет, в 41-ом вместе отправились на фронт. Только никто уже не вернулся.
А мир всё тот же...