Кастанеда по-русски
Отрывок из моего романа "Йоха"
***
- Стой! Куда идешь-то?
- Не знаю. Куда глаза глядят…
- Глаза, обычно, глядят вперед, если голова твердо держится на плечах.
- Ага! Или если шея не поворачивается: отложение солей…
- Ишь ты! Умник!
- Какой есть.
- Стало быть, говорить не желаешь?
- Отчего не поговорить, если есть о чем.
- А о чем бы ты хотел?
- А ты что, на разные темы разговариваешь?
- Хм… С хорошим человеком не грех разговор поддержать. Потихоньку кое-чему научился.
- Нахватался!
- Да ты, я погляжу, злой человек?
- Почему же?
- А потому: не зная меня, сразу записал в приставалы и неучи. Мол, пристал, старый дурак…
- …?
- Молчишь! Думаешь, долго ли еще рядом идти буду? Нет, с тобой долго не буду. Видать ты еще с тропы на путь не встал!
- Эй! Дедушка! Где же он? Что это он мне такое сказал? Эй! Путник!
Нет ответа. Узкая тропинка вьется в траве. Кричат птицы. Над лугами поднимается пар. Скоро будет совсем жарко…
Стоп, стоп, стоп! Где-то здесь есть дорога. Этот дед говорил же… Он свернул куда-то. Куда? А может, это я свернул, а он все время шел прямо… Не позвал меня, обиделся, Подумаешь! Выберусь сам. Вон, женщина какая-то, у нее спрошу:
- Здравствуй, милая!
-Здравствуй… - (Э, да она молодая совсем!)
- Далеко ли до дороги?
- А куда тебе?
- Мне? Мне дорога нужна.
- Ты стоишь на дороге… - (Ты смотри, загорелая какая!)
- Тут дед какой-то про большую дорогу говорил.
- А, это он врал. Нет тут дороги, одни болота.
- Так, как же выйти?
- Не знаю, я только тут и живу, никуда не ходила.
- Где живешь? - Я оглянулся.
- А во-он там, - она махнула крепкой, круглой рукой в сторону, и я, проследив за ней глазами, увидел бревенчатый домик, спрятавшийся в деревьях.
- Одна живешь? - Она пожала плечами, и я невольно залюбовался их совершенной формой...
- Когда как…
- А родители где же?
- Там, - она опять взмахнула рукой. «Красивая!» - подумал я.
- Где тут попить можно?
Она рассмеялась, показывая ровные белые зубы и ямочки на щеках:
- Тетенька, дайте попить, а то так есть хочется, переночевать негде!
- Нет, я серьезно! Просто пить хочу, - меня немного смутила ее догадливость «Как будто мысли читает»
- Пойдем в дом, молока налью!
И я спешу за ней по некошеной траве, забыв даже о той тропе, по которой шел.
- Не боишься одна?
- А я не одна, ты же вот зашел…
- А если плохой человек?
- Это как?
- Ну, злой, грубый…
- Нет, у нас тут таких не бывало! - Она подает мне глиняный кувшин с молоком, и я пью ледяную, белую гущу.
- Останешься? - спрашивает она.
- Не могу, надо идти.
- Куда?
Надо же, я забыл, куда шел! С этим дедом, с этой тропой… Все эти разговоры совсем выбили меня из колеи. Точнее, они сбили меня с дороги.
- Послушай, что ты ко мне привязалась?! - раздраженно спрашиваю я.
- Я? К тебе? - в ее глазах стоят слезинки. Глупые бабы!
- Ну, прости! Просто вы меня сбили, сбили с дороги, понимаешь?
- А куда ты шел?
- Теперь не помню… Видимо, куда-то по очень важному делу.
- Не помнишь? Значит , никуда ты не шел, просто брел наугад!
- Вот! Точно! Я шел, куда глаза глядят, а они глядели прямо… Там что-то было еще про больную шею…
- Ну да. А еще говорят: от дурной головы, ногам работа! - Засмеялась она.
Все! Хватит! Я резко хлопнул дверью и вышел на крыльцо. Определяю, куда глядят мои глаза и иду широким шагом, не оборачиваясь, путаясь в стеблях луговой травы…
* * *
- Кто ты, человек? Человеческое отродье…
- Эй! Эге-гей! Кто здесь?
- Кто здесь? Кто? Здесь? Хо-хо-хо!
- Эй, ты, идиот!
- Ты идиот… ты…
- Эй, ты где?
- Где… ты…
- Хоть покажись, я же тебя не съем!
- Съем! Ам, ням-ням! Вкусный человек!
Я слышу звук, напоминающий шорох, издаваемый бревном, которое волокут по сухим листьям. Холодно! Сырость пробирает до костей, мокрая одежда липнет к телу. Такое ощущение, что кто-то касается тебя стылыми, влажными ладонями… Бр-р! Гадость какая!
- М-м-м… Человечек!
- Ты чего меня облизываешь?
- Не меша-а-ай!
Я дергаю ногой, попадаю во что-то мягкое и осклизпое. Тут же кто-то, или что-то пребольно кусает меня за ногу. В мозгу вспыхивает мысль: «Змея! Откуда?»
- А-а-а...! - Ору, что есть мочи. Над ухом шелест:
- Чего ореш-ш-шь!?
- Меня кто-то укусил!
- Это не кто-то, а я…
«Так, галлюцинации! Говорящие змеи!» - Прогоняю эту мысль, но уже всем телом ощущаю тяжелое давление чешуйчатых колец. И опять ору:
- А-а-а!
Говорят, женщины в момент настоящей опасности испытывают сильнейший шок. Они просто столбенеют и все. Умирают, как кролики, молча. Я так не умею. И я ору и ору, полузадушено, пока не теряю сознания.
- Фу! Какой глупый! Неинтересно, - огромное тело распадается, хватка ослабевает, и в разные стороны, фыркая, отплевываясь, бегут по кустам с треском и топотом сотни маленьких тел, перекликаясь и аукаясь. А меня начинает тошнить, прямо под себя, на мокрую траву. Я выворачиваюсь весь, и выбрасываю, и выбрасываю из себя сгустки страха и остатки пищи.
- Какой грязный!
- Вонючий!
- Пакость! Пакость!
- Оставьте меня, - прошу я.
- Ты сам пришел! Сам пришел! Нашумел, напачкал…
- Да кто вы такие?
- Ох, ох, ох! Куда пришел, путник? Глупый, грязный человек…
- Я дорогу искал…
- Тут нет, тут нет вашей дороги! Тут только наши тропинки, наши потаёнки, наше место… Прочь! Прочь! - Голоса сливаются в ночной темноте в один гудящий бас. И он гонит меня, бьет по вискам. О моя бедная голова! Я заболел, это - бред!
- Лю-ю-ди! Помогите!
Какая пронзительная тишина! Что это? Я лежу в вязкой жиже, тело окоченело, перед глазами белая пелена. «Это конец!» - думаю я.
- Нет, это только начало! - отвечает кто-то в моей голове.
Я лежу застывший, холодный, как лягушка в ноябре. «Вода в ушах, - соображаю, - поэтому такой шум». Закоченевшие руки и ноги не слушают меня. Я пытаюсь сесть, подняться, но падаю и падаю, подворачивая суставы. Я плачу совсем по детски, от страха и одиночества. В конце концов, мне удается поднести к глазам руку. Я вижу посиневшую кисть с грязными, обломанными ногтями: «Как у мертвеца». Но именно это наблюдение дает мне понять, что ночь кончилась, а окружающая меня белизна - просто туман. Он уже начинает клубиться, кое-где проступают силуэты кустов. Я вижу фрагментами: болото вокруг, кочки, какие-то ветки… Вот-вот взойдет солнце! Туман редеет, опускается ниже, и я могу видеть лесную опушку, деревья, подлесок, плавно переходящий в зеленый луг: «Забрел в болото, идиот!» Я ворочаюсь в сырой траве, подо мной чавкает ненадежная зыбкая почва, сочится водой. Встаю на четвереньки, потом ползу, то и дело утыкаясь лицом в лезвия осоки. Мне уже все равно, главное - добраться до опушки, там сухо.
Когда я, наконец, израненный, изрезанный, измятый и вымоченный выбираюсь на сухое место, солнце поднялось довольно высоко, но меня бьет озноб. Надо снять мокрую одежду и хоть как-то согреться. Рюкзак я потерял, или утопил, не помню. Где я - не знаю. Но я остался в живых! Негнущиеся пальцы пытаются стянуть куртку и рубаху. Я весь извалялся, теперь уже в сухом песке. Куртку и рубаху снял, но земля еще холодная, я трясусь и пытаюсь свернуться клубком.
* * *
- Э! Да никак, опять встретились?!
Я мучительно долго открываю глаза. Неужели! Мой давешний знакомый!
- Дедушка! - шепчу умоляюще. - Дедушка!
Старик наклоняется над моим скрюченным телом, качает головой. Снимает с плеча мешок, достает бутылку, откупоривает, льет себе на ладони остро пахнущую жидкость и начинает тереть мне запястья, руки, плечи, шею, грудь… Я тихонько постанываю, но не сопротивляюсь. Через минуту кожа моя становится красной, она горит. Тогда старик помогает мне подняться, закидывает мою руку себе за шею и ведет прочь от болот.
Солнце печет. Под ногами тропа, как раз для двоих, а на тропе стоит девушка и смотрит из-под руки
- Помоги, - приказывает старик. Она безропотно подходит и берется за меня с другой стороны.
- Дедушка!
- Что?
- А где дорога?
- Под ногами…
- Я шел! Я шел сам! Я уходил от обыденности и суеты, я ушел от соблазнов…
- Ты поругался со всем миром и попал в болото.
- Там кто-то чужой…
- Это ты везде чужой. Стань своим.
- Кому?
- А кому хочешь: лесу, дороге, болоту, женщине…
- Женщине?
- А почему - нет? Любовь - это начало пути. Но, беда в том, что не каждая женщина для тебя - начало любви.
- Для меня?
- Конечно…
- Почему только для меня?
- Потому, что когда ты поумнеешь, если это случится конечно, у тебя не останется сомнений в верности выбора.
- Это как?
- Мир надо принимать таким, каков он есть. Не ты его создал, значит ты в нем - гость!
- А ты?
- И я… И она, - старик кивнул на молчаливо идущую девушку.
- Но я хочу быть хозяином!
- Ха! Создай свой мир! Но поверь, когда ты будешь на это способен, жажда власти давно перестанет интересовать тебя…
- Пришли, - сказала девушка. На холме, среди деревьев прятался бревенчатый дом.
- Заходите, - она распахнула дверь, и изнутри остро пахнуло свежим хлебом, нагретым солнцем деревом и еще чем-то, знакомым с детства…
Меня положили на кровать.
- Его надо в баню, - девушка негромко говорила со стариком, - я затоплю.
- Лучше принеси воды, я сам, - ответил дед.
Она подошла ко мне, поправила подушку и накрыла меховым одеялом. Потом они вышли, а я провалился в сон, часто просыпаясь от страха, что все это я вижу в бреду: нет дома, нет людей, нет солнца, а есть только ночь и болото. Но я слышал, как дед рубил дрова во дворе, как гремели ведра, успокаивался и спал опять.
Вдвоем они затащили меня в жаркую баню, раздели донага, и она не стеснялась. Румянец на ее щеках полыхал скорее от жара, чем от стыда. Они растянули меня на полке и старик, выбрав веник, с оттяжкой отхлестал мое непослушное тело, поддавая квасу на раскаленные камни, чтобы пар был душистым и плотным. Я впадал в забытье, умирал и рождался много раз, пока дед не сказал сам себе:
- Хватит!
И вошла она, с чистым белым полотном и обернула меня, и вывела в предбанник, где я долго, с наслаждением пил взвар из трав и меда. Пот окатывал меня, лился даже из глаз. И опять повели меня в баню. Но дед уже не стегал меня, а легонько прошелся по искалеченной коже, окатил водой: горячей, потом холодной, и вконец расслабленного меня вывели на улицу.
- Завтра можешь хоть жениться! - пошутил старик.
- На ней? - спросил я, указав на девушку.
- Ага, если пойдет…
- По болотам за ним бегать, больно надо! - фыркнула она. И мы засмеялись.
Я опять спал, теперь уже без сновидений, а когда проснулся, был вечер, и тихие сумерки блуждали по комнате. Я сел на кровати, белая полотняная рубаха была на мне и шерстяные носки на ногах. Я усмехнулся, вспомнив, как в детстве, когда я болел, мама так же одевала мне носки на ночь. Я встал и пошел искать хозяйку. Они вдвоем с дедом пили чай под старой грушей в саду. На столе дремал самовар, вились ночные бабочки над керосиновой лампой, и мне опять подумалось, что я сплю.
- Добрый вечер, - сказал я , как бы в пустоту.
- Садись, чайку попьем. Хотя ты, наверное, теперь есть хочешь? Мы-то уже поужинали, - заговорил старик, повернув ко мне удивительно умиротворенное лицо.
- Он тебе нравится? - неожиданно спрашиваю у хозяйки. Она вопросительно смотрит на меня, потом на него и отвечает:
- Конечно.
- А я? - не унимаюсь я. Ответ на этот вопрос очень мучает меня, как будто с ним связано что-то главное…
- Ты - по -другому, - она теребит косу на плече, упирается взглядом в стол и молчит опять.
- Как? - я все-таки подхожу к столу, сажусь близко к ней и рассматриваю ее напряженную и замкнувшуюся.
- Так…
Дед начинает хохотать. Несколько груш с треском срываются с веток и падают, стукаясь о землю. Одна летит прямо на стол и опрокидывает чашку с чаем на мою белую рубаху, а под рубахой..!
- А! Черт! - шиплю я, обожженный в самые интимные места. Девушка вспыхивает, срывается с места и уходит быстрым шагом куда-то во тьму. Старик смотрит на меня насмешливо - грустно:
- Эх ты! Недотепа!
- Почему?! - хорохорюсь я, зажимая рукой кусок мокрой ткани. Я начинаю чувствовать себя неловко. Глупо без штанов, в рубахе и носках… Привидение с болот, и сразу к девушке: «Ты меня любишь?» Смех, да и только! Но глупая гордость не дает возможности до конца осознать абсурдность своего поведения, и я встаю и гордо удаляюсь к дому, жалея себя: - «Не покормили, наговорили… Подумаешь!» На ходу я воровато подбираю грушу и горестно съедаю ее, сидя на крыльце и пачкая рубаху.
Она появляется неожиданно, словно соткалась из ночного воздуха и лунного света…
- Эй! Страдалец! Иди, поешь.
- Не хочу! - обиженно буркаю я.
- Иди, а то всю ночь будешь огрызками груш двор пачкать. Убирай потом… - Мне совсем обидно. Надо же, грушу пожалела!
Вон их сколько, валяется! Но она, словно догадавшись, опять смеется:
- Ежи подберут. У меня тут семья ежей живет. Смешные! - И точно, у меня под ногой кто-то фыркает, я дергаюсь и чуть не падаю со ступенек.
- Это ежик. Гуляет, или заблудился… Ой, какой ты смешной! Ты сейчас сам похож на ежика, ха-ха!
- А ты знаешь, на кого похожа!?
- На кого? - заинтересованно спрашивает она.
Я замираю, колкость, собравшаяся слететь с языка, застревает где-то в горле. Только кровь колотит в виски.
- Ты похожа на луну. Лунная девушка!
- Ой, правда! Я люблю гулять по ночам.
- Не боишься?
- Кого? - Она присаживается рядом, я немного двигаюсь, уступая ей место.
- Ну этих, на болотах…
- Не-а, они смирные.
- А-а…
- Напугали тебя, да?
- Ну, не то что бы..., - я смотрю на нее и врать не хочется, - они меня сожрать хотели!
- Что ты! - отшатывается девушка, - они не едят людей! Это они играли. Им интересно, когда кто-то боится.
- Я где-то читал, что некоторые животные, или не помню кто, умеют проецировать чужой страх…
Она с интересом смотрит на меня. Я чувствую себя очень значительным, мне хочется говорить ей о высоких материях… Может, рассказать ей о том, что я - Мертвый Бог? Или нет, лучше спросить, не читала ли она Кастанеду… Потом можно развить это… Эх, жаль, рюкзак потерял, там была эта книжка.
- У тебя рубаха мокрая, пойди в дом, простудишься!
- Слушай, я мужик, а не ребенок!
- Вижу, - она вздыхает, поднимается со ступенек и тянет меня за собой.
- А старик? - спрашиваю я.
- Он любит спать в саду, - она укладывает меня заботливо, как мама, а когда я хватаю ее за запястье и хочу притянуть к себе, тихонько смеется, высвобождает руку и, бесшумно ступая , уходит.
Где-то в доме тикают ходики. Зачем ей часы? Зря я отказался от ужина… Я опять засыпаю.
* * *
Над болотами всю ночь летали оранжевые крокодилы… Стоял шум, уханье, треск и шорох. Болотные духи нашли книжку Карлоса Кастанеды…
Старик Иван Матвеев мирно спал в гамаке, натянутом между грушами.
***
- Стой! Куда идешь-то?
- Не знаю. Куда глаза глядят…
- Глаза, обычно, глядят вперед, если голова твердо держится на плечах.
- Ага! Или если шея не поворачивается: отложение солей…
- Ишь ты! Умник!
- Какой есть.
- Стало быть, говорить не желаешь?
- Отчего не поговорить, если есть о чем.
- А о чем бы ты хотел?
- А ты что, на разные темы разговариваешь?
- Хм… С хорошим человеком не грех разговор поддержать. Потихоньку кое-чему научился.
- Нахватался!
- Да ты, я погляжу, злой человек?
- Почему же?
- А потому: не зная меня, сразу записал в приставалы и неучи. Мол, пристал, старый дурак…
- …?
- Молчишь! Думаешь, долго ли еще рядом идти буду? Нет, с тобой долго не буду. Видать ты еще с тропы на путь не встал!
- Эй! Дедушка! Где же он? Что это он мне такое сказал? Эй! Путник!
Нет ответа. Узкая тропинка вьется в траве. Кричат птицы. Над лугами поднимается пар. Скоро будет совсем жарко…
Стоп, стоп, стоп! Где-то здесь есть дорога. Этот дед говорил же… Он свернул куда-то. Куда? А может, это я свернул, а он все время шел прямо… Не позвал меня, обиделся, Подумаешь! Выберусь сам. Вон, женщина какая-то, у нее спрошу:
- Здравствуй, милая!
-Здравствуй… - (Э, да она молодая совсем!)
- Далеко ли до дороги?
- А куда тебе?
- Мне? Мне дорога нужна.
- Ты стоишь на дороге… - (Ты смотри, загорелая какая!)
- Тут дед какой-то про большую дорогу говорил.
- А, это он врал. Нет тут дороги, одни болота.
- Так, как же выйти?
- Не знаю, я только тут и живу, никуда не ходила.
- Где живешь? - Я оглянулся.
- А во-он там, - она махнула крепкой, круглой рукой в сторону, и я, проследив за ней глазами, увидел бревенчатый домик, спрятавшийся в деревьях.
- Одна живешь? - Она пожала плечами, и я невольно залюбовался их совершенной формой...
- Когда как…
- А родители где же?
- Там, - она опять взмахнула рукой. «Красивая!» - подумал я.
- Где тут попить можно?
Она рассмеялась, показывая ровные белые зубы и ямочки на щеках:
- Тетенька, дайте попить, а то так есть хочется, переночевать негде!
- Нет, я серьезно! Просто пить хочу, - меня немного смутила ее догадливость «Как будто мысли читает»
- Пойдем в дом, молока налью!
И я спешу за ней по некошеной траве, забыв даже о той тропе, по которой шел.
- Не боишься одна?
- А я не одна, ты же вот зашел…
- А если плохой человек?
- Это как?
- Ну, злой, грубый…
- Нет, у нас тут таких не бывало! - Она подает мне глиняный кувшин с молоком, и я пью ледяную, белую гущу.
- Останешься? - спрашивает она.
- Не могу, надо идти.
- Куда?
Надо же, я забыл, куда шел! С этим дедом, с этой тропой… Все эти разговоры совсем выбили меня из колеи. Точнее, они сбили меня с дороги.
- Послушай, что ты ко мне привязалась?! - раздраженно спрашиваю я.
- Я? К тебе? - в ее глазах стоят слезинки. Глупые бабы!
- Ну, прости! Просто вы меня сбили, сбили с дороги, понимаешь?
- А куда ты шел?
- Теперь не помню… Видимо, куда-то по очень важному делу.
- Не помнишь? Значит , никуда ты не шел, просто брел наугад!
- Вот! Точно! Я шел, куда глаза глядят, а они глядели прямо… Там что-то было еще про больную шею…
- Ну да. А еще говорят: от дурной головы, ногам работа! - Засмеялась она.
Все! Хватит! Я резко хлопнул дверью и вышел на крыльцо. Определяю, куда глядят мои глаза и иду широким шагом, не оборачиваясь, путаясь в стеблях луговой травы…
* * *
- Кто ты, человек? Человеческое отродье…
- Эй! Эге-гей! Кто здесь?
- Кто здесь? Кто? Здесь? Хо-хо-хо!
- Эй, ты, идиот!
- Ты идиот… ты…
- Эй, ты где?
- Где… ты…
- Хоть покажись, я же тебя не съем!
- Съем! Ам, ням-ням! Вкусный человек!
Я слышу звук, напоминающий шорох, издаваемый бревном, которое волокут по сухим листьям. Холодно! Сырость пробирает до костей, мокрая одежда липнет к телу. Такое ощущение, что кто-то касается тебя стылыми, влажными ладонями… Бр-р! Гадость какая!
- М-м-м… Человечек!
- Ты чего меня облизываешь?
- Не меша-а-ай!
Я дергаю ногой, попадаю во что-то мягкое и осклизпое. Тут же кто-то, или что-то пребольно кусает меня за ногу. В мозгу вспыхивает мысль: «Змея! Откуда?»
- А-а-а...! - Ору, что есть мочи. Над ухом шелест:
- Чего ореш-ш-шь!?
- Меня кто-то укусил!
- Это не кто-то, а я…
«Так, галлюцинации! Говорящие змеи!» - Прогоняю эту мысль, но уже всем телом ощущаю тяжелое давление чешуйчатых колец. И опять ору:
- А-а-а!
Говорят, женщины в момент настоящей опасности испытывают сильнейший шок. Они просто столбенеют и все. Умирают, как кролики, молча. Я так не умею. И я ору и ору, полузадушено, пока не теряю сознания.
- Фу! Какой глупый! Неинтересно, - огромное тело распадается, хватка ослабевает, и в разные стороны, фыркая, отплевываясь, бегут по кустам с треском и топотом сотни маленьких тел, перекликаясь и аукаясь. А меня начинает тошнить, прямо под себя, на мокрую траву. Я выворачиваюсь весь, и выбрасываю, и выбрасываю из себя сгустки страха и остатки пищи.
- Какой грязный!
- Вонючий!
- Пакость! Пакость!
- Оставьте меня, - прошу я.
- Ты сам пришел! Сам пришел! Нашумел, напачкал…
- Да кто вы такие?
- Ох, ох, ох! Куда пришел, путник? Глупый, грязный человек…
- Я дорогу искал…
- Тут нет, тут нет вашей дороги! Тут только наши тропинки, наши потаёнки, наше место… Прочь! Прочь! - Голоса сливаются в ночной темноте в один гудящий бас. И он гонит меня, бьет по вискам. О моя бедная голова! Я заболел, это - бред!
- Лю-ю-ди! Помогите!
Какая пронзительная тишина! Что это? Я лежу в вязкой жиже, тело окоченело, перед глазами белая пелена. «Это конец!» - думаю я.
- Нет, это только начало! - отвечает кто-то в моей голове.
Я лежу застывший, холодный, как лягушка в ноябре. «Вода в ушах, - соображаю, - поэтому такой шум». Закоченевшие руки и ноги не слушают меня. Я пытаюсь сесть, подняться, но падаю и падаю, подворачивая суставы. Я плачу совсем по детски, от страха и одиночества. В конце концов, мне удается поднести к глазам руку. Я вижу посиневшую кисть с грязными, обломанными ногтями: «Как у мертвеца». Но именно это наблюдение дает мне понять, что ночь кончилась, а окружающая меня белизна - просто туман. Он уже начинает клубиться, кое-где проступают силуэты кустов. Я вижу фрагментами: болото вокруг, кочки, какие-то ветки… Вот-вот взойдет солнце! Туман редеет, опускается ниже, и я могу видеть лесную опушку, деревья, подлесок, плавно переходящий в зеленый луг: «Забрел в болото, идиот!» Я ворочаюсь в сырой траве, подо мной чавкает ненадежная зыбкая почва, сочится водой. Встаю на четвереньки, потом ползу, то и дело утыкаясь лицом в лезвия осоки. Мне уже все равно, главное - добраться до опушки, там сухо.
Когда я, наконец, израненный, изрезанный, измятый и вымоченный выбираюсь на сухое место, солнце поднялось довольно высоко, но меня бьет озноб. Надо снять мокрую одежду и хоть как-то согреться. Рюкзак я потерял, или утопил, не помню. Где я - не знаю. Но я остался в живых! Негнущиеся пальцы пытаются стянуть куртку и рубаху. Я весь извалялся, теперь уже в сухом песке. Куртку и рубаху снял, но земля еще холодная, я трясусь и пытаюсь свернуться клубком.
* * *
- Э! Да никак, опять встретились?!
Я мучительно долго открываю глаза. Неужели! Мой давешний знакомый!
- Дедушка! - шепчу умоляюще. - Дедушка!
Старик наклоняется над моим скрюченным телом, качает головой. Снимает с плеча мешок, достает бутылку, откупоривает, льет себе на ладони остро пахнущую жидкость и начинает тереть мне запястья, руки, плечи, шею, грудь… Я тихонько постанываю, но не сопротивляюсь. Через минуту кожа моя становится красной, она горит. Тогда старик помогает мне подняться, закидывает мою руку себе за шею и ведет прочь от болот.
Солнце печет. Под ногами тропа, как раз для двоих, а на тропе стоит девушка и смотрит из-под руки
- Помоги, - приказывает старик. Она безропотно подходит и берется за меня с другой стороны.
- Дедушка!
- Что?
- А где дорога?
- Под ногами…
- Я шел! Я шел сам! Я уходил от обыденности и суеты, я ушел от соблазнов…
- Ты поругался со всем миром и попал в болото.
- Там кто-то чужой…
- Это ты везде чужой. Стань своим.
- Кому?
- А кому хочешь: лесу, дороге, болоту, женщине…
- Женщине?
- А почему - нет? Любовь - это начало пути. Но, беда в том, что не каждая женщина для тебя - начало любви.
- Для меня?
- Конечно…
- Почему только для меня?
- Потому, что когда ты поумнеешь, если это случится конечно, у тебя не останется сомнений в верности выбора.
- Это как?
- Мир надо принимать таким, каков он есть. Не ты его создал, значит ты в нем - гость!
- А ты?
- И я… И она, - старик кивнул на молчаливо идущую девушку.
- Но я хочу быть хозяином!
- Ха! Создай свой мир! Но поверь, когда ты будешь на это способен, жажда власти давно перестанет интересовать тебя…
- Пришли, - сказала девушка. На холме, среди деревьев прятался бревенчатый дом.
- Заходите, - она распахнула дверь, и изнутри остро пахнуло свежим хлебом, нагретым солнцем деревом и еще чем-то, знакомым с детства…
Меня положили на кровать.
- Его надо в баню, - девушка негромко говорила со стариком, - я затоплю.
- Лучше принеси воды, я сам, - ответил дед.
Она подошла ко мне, поправила подушку и накрыла меховым одеялом. Потом они вышли, а я провалился в сон, часто просыпаясь от страха, что все это я вижу в бреду: нет дома, нет людей, нет солнца, а есть только ночь и болото. Но я слышал, как дед рубил дрова во дворе, как гремели ведра, успокаивался и спал опять.
Вдвоем они затащили меня в жаркую баню, раздели донага, и она не стеснялась. Румянец на ее щеках полыхал скорее от жара, чем от стыда. Они растянули меня на полке и старик, выбрав веник, с оттяжкой отхлестал мое непослушное тело, поддавая квасу на раскаленные камни, чтобы пар был душистым и плотным. Я впадал в забытье, умирал и рождался много раз, пока дед не сказал сам себе:
- Хватит!
И вошла она, с чистым белым полотном и обернула меня, и вывела в предбанник, где я долго, с наслаждением пил взвар из трав и меда. Пот окатывал меня, лился даже из глаз. И опять повели меня в баню. Но дед уже не стегал меня, а легонько прошелся по искалеченной коже, окатил водой: горячей, потом холодной, и вконец расслабленного меня вывели на улицу.
- Завтра можешь хоть жениться! - пошутил старик.
- На ней? - спросил я, указав на девушку.
- Ага, если пойдет…
- По болотам за ним бегать, больно надо! - фыркнула она. И мы засмеялись.
Я опять спал, теперь уже без сновидений, а когда проснулся, был вечер, и тихие сумерки блуждали по комнате. Я сел на кровати, белая полотняная рубаха была на мне и шерстяные носки на ногах. Я усмехнулся, вспомнив, как в детстве, когда я болел, мама так же одевала мне носки на ночь. Я встал и пошел искать хозяйку. Они вдвоем с дедом пили чай под старой грушей в саду. На столе дремал самовар, вились ночные бабочки над керосиновой лампой, и мне опять подумалось, что я сплю.
- Добрый вечер, - сказал я , как бы в пустоту.
- Садись, чайку попьем. Хотя ты, наверное, теперь есть хочешь? Мы-то уже поужинали, - заговорил старик, повернув ко мне удивительно умиротворенное лицо.
- Он тебе нравится? - неожиданно спрашиваю у хозяйки. Она вопросительно смотрит на меня, потом на него и отвечает:
- Конечно.
- А я? - не унимаюсь я. Ответ на этот вопрос очень мучает меня, как будто с ним связано что-то главное…
- Ты - по -другому, - она теребит косу на плече, упирается взглядом в стол и молчит опять.
- Как? - я все-таки подхожу к столу, сажусь близко к ней и рассматриваю ее напряженную и замкнувшуюся.
- Так…
Дед начинает хохотать. Несколько груш с треском срываются с веток и падают, стукаясь о землю. Одна летит прямо на стол и опрокидывает чашку с чаем на мою белую рубаху, а под рубахой..!
- А! Черт! - шиплю я, обожженный в самые интимные места. Девушка вспыхивает, срывается с места и уходит быстрым шагом куда-то во тьму. Старик смотрит на меня насмешливо - грустно:
- Эх ты! Недотепа!
- Почему?! - хорохорюсь я, зажимая рукой кусок мокрой ткани. Я начинаю чувствовать себя неловко. Глупо без штанов, в рубахе и носках… Привидение с болот, и сразу к девушке: «Ты меня любишь?» Смех, да и только! Но глупая гордость не дает возможности до конца осознать абсурдность своего поведения, и я встаю и гордо удаляюсь к дому, жалея себя: - «Не покормили, наговорили… Подумаешь!» На ходу я воровато подбираю грушу и горестно съедаю ее, сидя на крыльце и пачкая рубаху.
Она появляется неожиданно, словно соткалась из ночного воздуха и лунного света…
- Эй! Страдалец! Иди, поешь.
- Не хочу! - обиженно буркаю я.
- Иди, а то всю ночь будешь огрызками груш двор пачкать. Убирай потом… - Мне совсем обидно. Надо же, грушу пожалела!
Вон их сколько, валяется! Но она, словно догадавшись, опять смеется:
- Ежи подберут. У меня тут семья ежей живет. Смешные! - И точно, у меня под ногой кто-то фыркает, я дергаюсь и чуть не падаю со ступенек.
- Это ежик. Гуляет, или заблудился… Ой, какой ты смешной! Ты сейчас сам похож на ежика, ха-ха!
- А ты знаешь, на кого похожа!?
- На кого? - заинтересованно спрашивает она.
Я замираю, колкость, собравшаяся слететь с языка, застревает где-то в горле. Только кровь колотит в виски.
- Ты похожа на луну. Лунная девушка!
- Ой, правда! Я люблю гулять по ночам.
- Не боишься?
- Кого? - Она присаживается рядом, я немного двигаюсь, уступая ей место.
- Ну этих, на болотах…
- Не-а, они смирные.
- А-а…
- Напугали тебя, да?
- Ну, не то что бы..., - я смотрю на нее и врать не хочется, - они меня сожрать хотели!
- Что ты! - отшатывается девушка, - они не едят людей! Это они играли. Им интересно, когда кто-то боится.
- Я где-то читал, что некоторые животные, или не помню кто, умеют проецировать чужой страх…
Она с интересом смотрит на меня. Я чувствую себя очень значительным, мне хочется говорить ей о высоких материях… Может, рассказать ей о том, что я - Мертвый Бог? Или нет, лучше спросить, не читала ли она Кастанеду… Потом можно развить это… Эх, жаль, рюкзак потерял, там была эта книжка.
- У тебя рубаха мокрая, пойди в дом, простудишься!
- Слушай, я мужик, а не ребенок!
- Вижу, - она вздыхает, поднимается со ступенек и тянет меня за собой.
- А старик? - спрашиваю я.
- Он любит спать в саду, - она укладывает меня заботливо, как мама, а когда я хватаю ее за запястье и хочу притянуть к себе, тихонько смеется, высвобождает руку и, бесшумно ступая , уходит.
Где-то в доме тикают ходики. Зачем ей часы? Зря я отказался от ужина… Я опять засыпаю.
* * *
Над болотами всю ночь летали оранжевые крокодилы… Стоял шум, уханье, треск и шорох. Болотные духи нашли книжку Карлоса Кастанеды…
Старик Иван Матвеев мирно спал в гамаке, натянутом между грушами.