Москва Шехтеля
Пишет уважаемый raven-yellow здесь
Увековечить память о себе в городе можно разными способами: купцы построят школу, больницу, приют и назовут своим именем - Морозовская больница, Третьяковская галерея, но можно возвести что-то, поражающие воображение. Было дело, Александр Меншиков размахнулся поставить домовую церковь выше колокольни Ивана Великого. Но архитекторы должны строить так, чтобы потомки знали не только их здания, но и помнили имена создателей.
Среди сотен талантливых архитекторов, работавших в нашем городе, москвичи выделяют несколько фамилий. Считается, что они не просто ставили уникальные здания, но и формировали облик города в определенную эпоху. И когда мы вспоминаем стиль модерн, конца 19 - начала 20 века, то сразу говорим о Шехтеле.
Сохранилось больше 80-ти построек Франца Шехтеля. Ярославский вокзал и типографию «Утро России» знают все. А мимо некоторых домов мы проходим, не подозревая, что это произведение известнейшего архитектора. Но кто вспомнит на Театральной площади, что постамент для памятника Островскому проектировал Шехтель, или что часовня-памятник в фамильной усыпальнице Морозовых на старообрядческом Рогожском кладбище в Москве - тоже его работа?
C внуком Шехтеля, эстрадным артистом Тонковым, известным по образу Вероники Маврикиевны, произошел следующий курьез. Он выступал в Саратове и сказал, что его дед родом отсюда. Из зала закричали, а как фамилия? Артист назвал, зал взорвался аплодисментами, а после концерта мэр попенял: «Ну что ж вы нам о дедушке так ничего и не рассказали? Это такая дорогая для нас фамилия, наш самый известный булочник!»
Из немцев Шехтелей, переехавших из Баварии в Москву, нас интересует Франц, будущая звезда модерна. После смерти отца его мать осталась в Саратове с шестью детьми и без средств к существованию. Друзья поспособствовали ей устроиться экономкой в Москву в дом Павла Михайловича Третьякова. Это было непростое решение: из хозяйки собственного дома перейти в услужение, но Третьяковы были готовы терпеть ее непростой нрав. Сам Франц говорил, что у его матушки характер 56-ой пробы.
Им была нужна дама воспитанная, по-немецки педантичная и не якшающаяся с дворниками. Угадав способности юноши, Павел Михайлович устроил его в мастерскую своего зятя, архитектора Каминского. Александр Каминский - семейный архитектор рода Третьяковых. Он построил ряд зданий для Сергея и Павла Михайловича. Например, вот этот короткий переулок, созданный Каминским, так и называется по имени заказчиков - Третьяковский проезд.
С подачи Каминского Франц поступает в Училище живописи, ваяния и зодчества. Правда через два года он был отчислен за плохую посещаемость, но Шехтель - гений, самородок, и продолжает работать в архитектурной мастерской Александра Каминского, а так как нужно зарабатывать, Франц с головой погружается в рисование, он иллюстрирует книги, журналы, делает плакаты и афиши, даже ресторанное меню.
В эти годы Шехтель подружился с Чеховым. Он оформил его первую книгу «Пестрые рассказы». За мастерские виньетки Чехов называл своего друга «Московский виньетист». Архитектор Шехтель для друга рисовал, а фельетонист Чехов друга лечил, а потом притворно жаловался: «Совершенно нет времени писать: то Шехтель заболеет, то Гиляровский, то за дровами надо идти».
Переписка Чехова и Шехтеля искрометна, волна подначек и намеков на былые шалости. Шехтель курил сигары, и друзья обменивались советами. Чехов: «Дорогой Франц Иосифович, гербовая сигара имеет свою историю, ее следует курить не только стоя и сняв шляпу, этого мало, нужно, чтобы музыка играла «Боже, царя храни!», и вокруг гарцевали жандармы». Любопытно, что коронационный альбом «Весна красна» по случаю нового царя Александра III оформлял тоже Шехтель.
Шехтель любил дорогие вещи. Выросший в бедности, он с удовольствием окружал себя произведениями искусства. У него была неплохая коллекция персидской миниатюры, сочинский фарфор, этрусские вазы, скульптуры итальянского возрождения, венецианское стекло. Так что, ставя вот такой особняк для известнейшего предпринимателя Смирнова, Шехтель с особым шиком рисовал интерьер, насыщая его живописью, скульптурой, резным деревом и огромными мраморными каминами.
Рисунки Шехтеля растеряны, заточены в запасниках, но, кажется, большую роль в успехе Франца-архитектора сыграл именно его колоссальный опыт художника-оформителя. Как иллюстратор отбивает текст росчерками и завитками, так Шехтель стал окружать свои особняки коваными спиралями. Его виньетки превратились в рисунки оград, фонарей, дверей и балконов.
Шехтель рисовал дом целиком, как вот этот особняк Дерожинской в Кропоткинском переулке, от ворот до паркета и каминов и на этом доме очень хорошо виден талант Шехтеля-рисовальщика. Здание словно сначала нарисовано уверенным карандашом, а затем крупные детали пастозно пройдены кистью.
«Есть ли сказка более волшебная, чем сказка о трех сестрах - архитектуре, живописи и скульптуре?» - начал в 1919 году свою лекцию 60-летний зодчий. В его собственных работах эти три музы всегда выступали рука об руку. Вот за этим огромным окном 130 метровый зал, стены в нем Шехтель оставил незаполненными для фресок.
Предполагалось, что рисовать будет Грабарь, но Дирожинская снизила цену с 10 до 5 тысяч. За 5 согласился работать Борисов-Мусатов, сделал эскизы, но хозяйка опять начала торговаться, и художник обиделся: «Барыня думает, что я сделаю я их для своего удовольствия, задаром!», и продал рисунки в Третьяковку. Спустя сто лет замысел Шехтеля был воплощен - по сохранившимся в Третьяковке эскизам зал расписали.
Мало кто знает, что также много лет Шехтель работал театральным художником, он возводил павильоны для уличных представлений, оформлял театральные залы, сочинял костюмы и декорации, рисовал афиши. Его работы даже выходили отдельными изданиями. Памятником увлечению Шехтеля театром осталось здание МХАТа.
МХАТ Шехтель построил в 1902 году в Камергерском переулке, но еще 1884 году на Большой Никитской маститый зодчий Терский возводил здание театра Парадис, и пригласил 24-летнего Франца нарисовать фасад. Сегодня в этом здании театр имени Маяковского.
Шехтель сделал фасад в русском стиле, но чтобы оценить мастерство Франца-рисовальщика, надо посмотреть старые фотографии, где видны ажурные кружева под карнизом и деревянные башенки, которые в советское время были утрачены.
Опыт театрального декоратора Франц использовал и в своей архитектурной практике, он ведь оформлял в основном спектакли сказочные, волшебные, и вот это умение создавать несуществующие миры Шехтер перенес на улицы Москвы. Например, на Спиридоновке он построил для Саввы Морозова готический дворец. Любопытно, что этот искрометный ценитель ресторанов, творивший, как сказал кто-то из друзей, между чертежной доской и бутылкой шампанского, был потрясающе трудолюбив.
«Без работы я - ничто, как часы, не заводимые регулярно», - говорил сам Франц. Для этого здания он сделал 700 рисунков, именно по результатам этой работы Шехтель, не имевший официального диплома, получил низшее архитектурное звание техника. Потрясающе - один из лучших домов Москвы и техник.
Новый год у советской партийной верхушки было принято встречать в огромном готическом дворце Морозовых, как говорили, «у Громыки», ведь после революции особняк Морозовых стал домом приемов МИДа. И вот однажды туда на праздник пригласили канцлера ФРГ Вилли Брандта. Узнав фамилию архитектора, канцлер довольно произнес: «Шехтель - это наш!», а Брежнев очень уважал Брандта. И, говорят, после этого к Шехтелю стали проявлять интерес, а то до этого говорили: «Строил упаднические дома для буржуев».
Шехтель строил не только для купцов, он возводил театры, кинотеатры, вокзалы, библиотеки, а вот этот маленький замок в Ермолаевском переулке он построил для своей семьи, как раз с гонорара за Морозовский дворец. Как говорил Савва Морозов: «Шехтель - фамилия иностранная, а размах у Франца Иосифовича - воистину русский».
В 1914 году после объявления Германией войны России, в стране вспыхнули антигерманские настроения, и в Москве начались немецкие погромы. Вряд ли кондитер Эйнем или аптекарь Ферейн были виновны в агрессивной политике Германской империи, но их заведения разорили. В это время Франц Шахтель перешел из католичества в православие и поменял имя на Фёдор.
Особняк Степана Рябушинского на Никитской - квинтэссенция творческих разработок Шехтеля, хозяин ни в чем не сдерживал зодчего, очевидно понимая, что имеет дело с гением, и не просчитался. Шехтель умел удивлять. Этот дом развивается, как живое существо, здесь нет ни одной похожие детали, но вместе они составляют единое целое.
Любопытно, что приглашая работать внутрь своих особняков Врубеля, Борисова-Мусатова, Виноградова, снаружи Шехтель все делал только сам. Вот этот фриз под карнизом сделан по собственным акварельным рисункам архитектора, сделан в знаменитой петербуржской мозаичной мастерской Фролова. Последняя работа Фролова - это плафоны станции метро Новослободская, а самая известная работа - Храм на крови в Санкт-Петербурге.
Создававший самобытные, сказочные дома и интерьеры, для своего собственного, последнего особняка, 50-летний архитектор избрал не модерн, а классицизм. Конечно, сто с лишним лет назад, а особняк построен в 1910 году, вид на Садовое Кольцо был другой, перед домами вместо парковок были палисадники.
Если Фёдор Шехтель иллюстрировал первую книгу Чехова, то его сын Лев - первую поэтическую книжку Маяковского «Я». Вот сюда, в комнату сына с балконом, Маяковский принес типографской бумаги и краски, и они от руки переписывали стихи, также Лев сделал обложку. А папа был тихо возмущен - у его 17-летней дочери Веры развивался бурный роман с 20-летним громогласным поэтом. Вскоре Вера уезжает в Париж прерывать беременность. По злой иронии судьбы, театр «Парадиз», построенный юным Шехтелем, теперь носит имя любовника его несовершеннолетней дочери.
При советской власти Шехтель еще пытается встроиться в новую жизнь, и даже присылает на конкурс свой вариант мавзолея Ленина, и памятник 26-ти бакинским комиссарам, но все - его время вышло. А ведь вместо щусевского, на Красной площади мог бы стоять вот такой мавзолей.
После революции архитектор был выселен из своего дома и жил с семьей в коммуналках, жил впроголодь, за копейки распродавалась нажитое добро: бюст Льва Толстого скульптора Андреева, картины «Муза» и «Садко» Врубеля. Архитектор жаловался, что большое зеркало, вывезенное из Венеции, ушло за 15 рублей.
«Я строил всем: Морозовым, Рябушинским, фон Дервизам и остался нищим. Глупо, но я чист».
«Один поток сметает их следы,
Их колбы - доннерветтер! - мысли, узы...
И дай им Бог успеть спросить: "Куды?!"
И услыхать, что вслед им крикнут Музы.
А честный немец сам дер вег цурюк,
Не станет ждать, когда его попросят.
Он вальтер достает из теплых брюк
И навсегда уходит в вальтер-клозет». (с)
Материал взят из передач Михаила Жебрака «Москва. Пешком» и Владимира Раевского «Сделано в Москве». Картинки без моих логотипов взяты из Сети.
Увековечить память о себе в городе можно разными способами: купцы построят школу, больницу, приют и назовут своим именем - Морозовская больница, Третьяковская галерея, но можно возвести что-то, поражающие воображение. Было дело, Александр Меншиков размахнулся поставить домовую церковь выше колокольни Ивана Великого. Но архитекторы должны строить так, чтобы потомки знали не только их здания, но и помнили имена создателей.
Среди сотен талантливых архитекторов, работавших в нашем городе, москвичи выделяют несколько фамилий. Считается, что они не просто ставили уникальные здания, но и формировали облик города в определенную эпоху. И когда мы вспоминаем стиль модерн, конца 19 - начала 20 века, то сразу говорим о Шехтеле.
Сохранилось больше 80-ти построек Франца Шехтеля. Ярославский вокзал и типографию «Утро России» знают все. А мимо некоторых домов мы проходим, не подозревая, что это произведение известнейшего архитектора. Но кто вспомнит на Театральной площади, что постамент для памятника Островскому проектировал Шехтель, или что часовня-памятник в фамильной усыпальнице Морозовых на старообрядческом Рогожском кладбище в Москве - тоже его работа?
C внуком Шехтеля, эстрадным артистом Тонковым, известным по образу Вероники Маврикиевны, произошел следующий курьез. Он выступал в Саратове и сказал, что его дед родом отсюда. Из зала закричали, а как фамилия? Артист назвал, зал взорвался аплодисментами, а после концерта мэр попенял: «Ну что ж вы нам о дедушке так ничего и не рассказали? Это такая дорогая для нас фамилия, наш самый известный булочник!»
Из немцев Шехтелей, переехавших из Баварии в Москву, нас интересует Франц, будущая звезда модерна. После смерти отца его мать осталась в Саратове с шестью детьми и без средств к существованию. Друзья поспособствовали ей устроиться экономкой в Москву в дом Павла Михайловича Третьякова. Это было непростое решение: из хозяйки собственного дома перейти в услужение, но Третьяковы были готовы терпеть ее непростой нрав. Сам Франц говорил, что у его матушки характер 56-ой пробы.
Им была нужна дама воспитанная, по-немецки педантичная и не якшающаяся с дворниками. Угадав способности юноши, Павел Михайлович устроил его в мастерскую своего зятя, архитектора Каминского. Александр Каминский - семейный архитектор рода Третьяковых. Он построил ряд зданий для Сергея и Павла Михайловича. Например, вот этот короткий переулок, созданный Каминским, так и называется по имени заказчиков - Третьяковский проезд.
С подачи Каминского Франц поступает в Училище живописи, ваяния и зодчества. Правда через два года он был отчислен за плохую посещаемость, но Шехтель - гений, самородок, и продолжает работать в архитектурной мастерской Александра Каминского, а так как нужно зарабатывать, Франц с головой погружается в рисование, он иллюстрирует книги, журналы, делает плакаты и афиши, даже ресторанное меню.
В эти годы Шехтель подружился с Чеховым. Он оформил его первую книгу «Пестрые рассказы». За мастерские виньетки Чехов называл своего друга «Московский виньетист». Архитектор Шехтель для друга рисовал, а фельетонист Чехов друга лечил, а потом притворно жаловался: «Совершенно нет времени писать: то Шехтель заболеет, то Гиляровский, то за дровами надо идти».
Переписка Чехова и Шехтеля искрометна, волна подначек и намеков на былые шалости. Шехтель курил сигары, и друзья обменивались советами. Чехов: «Дорогой Франц Иосифович, гербовая сигара имеет свою историю, ее следует курить не только стоя и сняв шляпу, этого мало, нужно, чтобы музыка играла «Боже, царя храни!», и вокруг гарцевали жандармы». Любопытно, что коронационный альбом «Весна красна» по случаю нового царя Александра III оформлял тоже Шехтель.
Шехтель любил дорогие вещи. Выросший в бедности, он с удовольствием окружал себя произведениями искусства. У него была неплохая коллекция персидской миниатюры, сочинский фарфор, этрусские вазы, скульптуры итальянского возрождения, венецианское стекло. Так что, ставя вот такой особняк для известнейшего предпринимателя Смирнова, Шехтель с особым шиком рисовал интерьер, насыщая его живописью, скульптурой, резным деревом и огромными мраморными каминами.
Рисунки Шехтеля растеряны, заточены в запасниках, но, кажется, большую роль в успехе Франца-архитектора сыграл именно его колоссальный опыт художника-оформителя. Как иллюстратор отбивает текст росчерками и завитками, так Шехтель стал окружать свои особняки коваными спиралями. Его виньетки превратились в рисунки оград, фонарей, дверей и балконов.
Шехтель рисовал дом целиком, как вот этот особняк Дерожинской в Кропоткинском переулке, от ворот до паркета и каминов и на этом доме очень хорошо виден талант Шехтеля-рисовальщика. Здание словно сначала нарисовано уверенным карандашом, а затем крупные детали пастозно пройдены кистью.
«Есть ли сказка более волшебная, чем сказка о трех сестрах - архитектуре, живописи и скульптуре?» - начал в 1919 году свою лекцию 60-летний зодчий. В его собственных работах эти три музы всегда выступали рука об руку. Вот за этим огромным окном 130 метровый зал, стены в нем Шехтель оставил незаполненными для фресок.
Предполагалось, что рисовать будет Грабарь, но Дирожинская снизила цену с 10 до 5 тысяч. За 5 согласился работать Борисов-Мусатов, сделал эскизы, но хозяйка опять начала торговаться, и художник обиделся: «Барыня думает, что я сделаю я их для своего удовольствия, задаром!», и продал рисунки в Третьяковку. Спустя сто лет замысел Шехтеля был воплощен - по сохранившимся в Третьяковке эскизам зал расписали.
Мало кто знает, что также много лет Шехтель работал театральным художником, он возводил павильоны для уличных представлений, оформлял театральные залы, сочинял костюмы и декорации, рисовал афиши. Его работы даже выходили отдельными изданиями. Памятником увлечению Шехтеля театром осталось здание МХАТа.
МХАТ Шехтель построил в 1902 году в Камергерском переулке, но еще 1884 году на Большой Никитской маститый зодчий Терский возводил здание театра Парадис, и пригласил 24-летнего Франца нарисовать фасад. Сегодня в этом здании театр имени Маяковского.
Шехтель сделал фасад в русском стиле, но чтобы оценить мастерство Франца-рисовальщика, надо посмотреть старые фотографии, где видны ажурные кружева под карнизом и деревянные башенки, которые в советское время были утрачены.
Опыт театрального декоратора Франц использовал и в своей архитектурной практике, он ведь оформлял в основном спектакли сказочные, волшебные, и вот это умение создавать несуществующие миры Шехтер перенес на улицы Москвы. Например, на Спиридоновке он построил для Саввы Морозова готический дворец. Любопытно, что этот искрометный ценитель ресторанов, творивший, как сказал кто-то из друзей, между чертежной доской и бутылкой шампанского, был потрясающе трудолюбив.
«Без работы я - ничто, как часы, не заводимые регулярно», - говорил сам Франц. Для этого здания он сделал 700 рисунков, именно по результатам этой работы Шехтель, не имевший официального диплома, получил низшее архитектурное звание техника. Потрясающе - один из лучших домов Москвы и техник.
Новый год у советской партийной верхушки было принято встречать в огромном готическом дворце Морозовых, как говорили, «у Громыки», ведь после революции особняк Морозовых стал домом приемов МИДа. И вот однажды туда на праздник пригласили канцлера ФРГ Вилли Брандта. Узнав фамилию архитектора, канцлер довольно произнес: «Шехтель - это наш!», а Брежнев очень уважал Брандта. И, говорят, после этого к Шехтелю стали проявлять интерес, а то до этого говорили: «Строил упаднические дома для буржуев».
Шехтель строил не только для купцов, он возводил театры, кинотеатры, вокзалы, библиотеки, а вот этот маленький замок в Ермолаевском переулке он построил для своей семьи, как раз с гонорара за Морозовский дворец. Как говорил Савва Морозов: «Шехтель - фамилия иностранная, а размах у Франца Иосифовича - воистину русский».
В 1914 году после объявления Германией войны России, в стране вспыхнули антигерманские настроения, и в Москве начались немецкие погромы. Вряд ли кондитер Эйнем или аптекарь Ферейн были виновны в агрессивной политике Германской империи, но их заведения разорили. В это время Франц Шахтель перешел из католичества в православие и поменял имя на Фёдор.
Особняк Степана Рябушинского на Никитской - квинтэссенция творческих разработок Шехтеля, хозяин ни в чем не сдерживал зодчего, очевидно понимая, что имеет дело с гением, и не просчитался. Шехтель умел удивлять. Этот дом развивается, как живое существо, здесь нет ни одной похожие детали, но вместе они составляют единое целое.
Любопытно, что приглашая работать внутрь своих особняков Врубеля, Борисова-Мусатова, Виноградова, снаружи Шехтель все делал только сам. Вот этот фриз под карнизом сделан по собственным акварельным рисункам архитектора, сделан в знаменитой петербуржской мозаичной мастерской Фролова. Последняя работа Фролова - это плафоны станции метро Новослободская, а самая известная работа - Храм на крови в Санкт-Петербурге.
Создававший самобытные, сказочные дома и интерьеры, для своего собственного, последнего особняка, 50-летний архитектор избрал не модерн, а классицизм. Конечно, сто с лишним лет назад, а особняк построен в 1910 году, вид на Садовое Кольцо был другой, перед домами вместо парковок были палисадники.
Если Фёдор Шехтель иллюстрировал первую книгу Чехова, то его сын Лев - первую поэтическую книжку Маяковского «Я». Вот сюда, в комнату сына с балконом, Маяковский принес типографской бумаги и краски, и они от руки переписывали стихи, также Лев сделал обложку. А папа был тихо возмущен - у его 17-летней дочери Веры развивался бурный роман с 20-летним громогласным поэтом. Вскоре Вера уезжает в Париж прерывать беременность. По злой иронии судьбы, театр «Парадиз», построенный юным Шехтелем, теперь носит имя любовника его несовершеннолетней дочери.
При советской власти Шехтель еще пытается встроиться в новую жизнь, и даже присылает на конкурс свой вариант мавзолея Ленина, и памятник 26-ти бакинским комиссарам, но все - его время вышло. А ведь вместо щусевского, на Красной площади мог бы стоять вот такой мавзолей.
После революции архитектор был выселен из своего дома и жил с семьей в коммуналках, жил впроголодь, за копейки распродавалась нажитое добро: бюст Льва Толстого скульптора Андреева, картины «Муза» и «Садко» Врубеля. Архитектор жаловался, что большое зеркало, вывезенное из Венеции, ушло за 15 рублей.
«Я строил всем: Морозовым, Рябушинским, фон Дервизам и остался нищим. Глупо, но я чист».
«Один поток сметает их следы,
Их колбы - доннерветтер! - мысли, узы...
И дай им Бог успеть спросить: "Куды?!"
И услыхать, что вслед им крикнут Музы.
А честный немец сам дер вег цурюк,
Не станет ждать, когда его попросят.
Он вальтер достает из теплых брюк
И навсегда уходит в вальтер-клозет». (с)
Материал взят из передач Михаила Жебрака «Москва. Пешком» и Владимира Раевского «Сделано в Москве». Картинки без моих логотипов взяты из Сети.