Ренат
Ренат Исмаилов, как и Леня, приехал из Ашхабада. Они были знакомы и дружны еще задолго до Москвы. Он учился в ГИТИСе на режиссерском факультете и жил в нашем же общежитии. Александр Грин, мужская жесткость, замешанная на все том же романтизме, ветер, парус и дыхание свободы - все это вкладывал в нас Ренат на наших посиделках до полвторого. Ночи, разумеется .
Ренат, можно сказать, наш сэнсэй в то время, учитель с Востока. Мы его слушаем, стараясь не шевелиться и не дышать громко, каждое его слово драгоценно, потому что полезно. В маленьком, худом, высохшем, обуглившемся от туркменского солнцепека теле - огромный концентрат энергии, никогда внешне не проявляющийся; и талант говорить, воздействовать и покорять - проявляющийся всегда. В нем кровь Батыя и Чингисхана, он по призванию - полководец, а его армия - мы, пять - семь человек, которые слушают его открыв рот, готовые возненавидеть всякого, кто усомнится в его авторитете. Уважение к нему, как к Сталину у его соратников. Лицо аскета, запавшие под широкие скулы щеки, высокий лоб, глаза японского самурая и тонкогубый рот, который он только приоткрывает. И из него медленно выцеживаются слова, затягивающие петлю восторга на наших тонких, неокрепших шеях. Он ведь обладает всем, что мы так любим: его метафоры необычны и точны, сравнения - убийственны, его мат - неповторим. Он для нас - образец образного мышления - против безоЂбразности и бездарности (опять игра слов, вы заметили?), а проще - против любой серости и скуки.
Ренат - враг банальности. Поэтому даже его мат - это не механическое, дурацкое повторение “ б...ь ” через каждые два слова, а художественное словотворчество, свежий подход, вопреки рутинному использованию нашего матерного фольклора. Я не рискну продемонстрировать вам хоть один пример этого пиршества русского языка, потому что бумага не выдержит такой красоты, и к тому же я еще надеюсь увидеть мой труд напечатанным. И хотя другие не стесняются - я стесняюсь. Я преодолевал тут стеснение только тогда, когда без этого невозможно было обойтись. Но поверьте мне те, кто понимает, конечно, кто сам пробовал ругаться нетривиально, что это была сказка. Там каждое слово было на своем месте, ни убавить, ни прибавить; слова усиливали мысль и обогащали образ, выстраивая поразительную матерную архитектуру, совершенную семиэтажную готику. Способность так материться - конечно же, продукт ренатовского юмора, который не похож ни на какой другой. Юмор Рената базируется на неприличной для окружающих эрудиции и начитанности, поэтому не всякий его понимает.
В далеком от общежития будущем мы встретились с ним у Лени. Когда мы с женой пришли, Ренат уже был нетрезв. Сильно нетрезв. Но он все говорил, говорил, пытаясь действовать на нас, сильно повзрослевших, так же, как тогда, “ до полвторого ”. Мат тоже проскакивал, но не так эффектно, как прежде, - ну не в форме был Ренат. Моя жена уже знала, кем он был для нас в ту пору, поэтому сидела молча, внимала, вовремя улыбалась, а мат будто не слышала.
Но все-таки пришло время его уложить отдохнуть, Леня повел его в спальню. У порога Ренат обернулся, покачиваясь; вгвоздил в жену вдруг ставший трезвым взгляд и медленно, но четко вытянул сквозь едва приоткрытые тонкие губы следующую фразу: “Людочка! Вы были терпеливы, как, - тут он выговорил слово, которое и написать-то трудно, - разграбливаемая гробница Тутанхамона. Спасибо ”. И вышел! Жена, до того не имевшая оснований постичь причины нашей любви к Ренату, получила - хоть и в конце - доказательство. Ренатовские культурные инъекции в нас продолжались три года, пока Филатов, Галкин и я не решили уехать из общежития и снять квартиру на улице Герцена. Мы тогда решили оздоровить нашу жизнь и отделаться от постоянных гостей, выпивки и недосыпания . Ничего не вышло. Квартира наша была на первом этаже, и к нам продолжали приходить даже через окно. С Ренатом виделись все реже. Но теперь я понимаю, что мы благодаря Ренату очень быстро взрослели. Мы были на порядок взрослее наших однокурсников. И Лёнино умение собирать всего себя в кулак каратиста - оттуда, из “ полвторого ” , и от него, от Рената...
Ренат, можно сказать, наш сэнсэй в то время, учитель с Востока. Мы его слушаем, стараясь не шевелиться и не дышать громко, каждое его слово драгоценно, потому что полезно. В маленьком, худом, высохшем, обуглившемся от туркменского солнцепека теле - огромный концентрат энергии, никогда внешне не проявляющийся; и талант говорить, воздействовать и покорять - проявляющийся всегда. В нем кровь Батыя и Чингисхана, он по призванию - полководец, а его армия - мы, пять - семь человек, которые слушают его открыв рот, готовые возненавидеть всякого, кто усомнится в его авторитете. Уважение к нему, как к Сталину у его соратников. Лицо аскета, запавшие под широкие скулы щеки, высокий лоб, глаза японского самурая и тонкогубый рот, который он только приоткрывает. И из него медленно выцеживаются слова, затягивающие петлю восторга на наших тонких, неокрепших шеях. Он ведь обладает всем, что мы так любим: его метафоры необычны и точны, сравнения - убийственны, его мат - неповторим. Он для нас - образец образного мышления - против безоЂбразности и бездарности (опять игра слов, вы заметили?), а проще - против любой серости и скуки.
Ренат - враг банальности. Поэтому даже его мат - это не механическое, дурацкое повторение “ б...ь ” через каждые два слова, а художественное словотворчество, свежий подход, вопреки рутинному использованию нашего матерного фольклора. Я не рискну продемонстрировать вам хоть один пример этого пиршества русского языка, потому что бумага не выдержит такой красоты, и к тому же я еще надеюсь увидеть мой труд напечатанным. И хотя другие не стесняются - я стесняюсь. Я преодолевал тут стеснение только тогда, когда без этого невозможно было обойтись. Но поверьте мне те, кто понимает, конечно, кто сам пробовал ругаться нетривиально, что это была сказка. Там каждое слово было на своем месте, ни убавить, ни прибавить; слова усиливали мысль и обогащали образ, выстраивая поразительную матерную архитектуру, совершенную семиэтажную готику. Способность так материться - конечно же, продукт ренатовского юмора, который не похож ни на какой другой. Юмор Рената базируется на неприличной для окружающих эрудиции и начитанности, поэтому не всякий его понимает.
В далеком от общежития будущем мы встретились с ним у Лени. Когда мы с женой пришли, Ренат уже был нетрезв. Сильно нетрезв. Но он все говорил, говорил, пытаясь действовать на нас, сильно повзрослевших, так же, как тогда, “ до полвторого ”. Мат тоже проскакивал, но не так эффектно, как прежде, - ну не в форме был Ренат. Моя жена уже знала, кем он был для нас в ту пору, поэтому сидела молча, внимала, вовремя улыбалась, а мат будто не слышала.
Но все-таки пришло время его уложить отдохнуть, Леня повел его в спальню. У порога Ренат обернулся, покачиваясь; вгвоздил в жену вдруг ставший трезвым взгляд и медленно, но четко вытянул сквозь едва приоткрытые тонкие губы следующую фразу: “Людочка! Вы были терпеливы, как, - тут он выговорил слово, которое и написать-то трудно, - разграбливаемая гробница Тутанхамона. Спасибо ”. И вышел! Жена, до того не имевшая оснований постичь причины нашей любви к Ренату, получила - хоть и в конце - доказательство. Ренатовские культурные инъекции в нас продолжались три года, пока Филатов, Галкин и я не решили уехать из общежития и снять квартиру на улице Герцена. Мы тогда решили оздоровить нашу жизнь и отделаться от постоянных гостей, выпивки и недосыпания . Ничего не вышло. Квартира наша была на первом этаже, и к нам продолжали приходить даже через окно. С Ренатом виделись все реже. Но теперь я понимаю, что мы благодаря Ренату очень быстро взрослели. Мы были на порядок взрослее наших однокурсников. И Лёнино умение собирать всего себя в кулак каратиста - оттуда, из “ полвторого ” , и от него, от Рената...