здесь поэт два раза жил иллюзиями счастья
Иннокентий Анненский был директором царскосельской мужской гимназии, находившейся под особым покровительством императорской семьи, как раз в те годы, когда там учился Николай Гумилев. Здание гимназии, здорово потрепанное временем, недавно восстановили, и, кажется, сделали это довольно хорошо. Когда я ранним утром в воскресенье иду гулять в царскосельские парки, всегда выбираю путь мимо этого здания, вдоль каскада искусственных каналов со старыми особняками и дубами по берегам. Похоронен Анненский на Казанском кладбище Царского Села, где мне тоже, нечасто, но приходится бывать. Так что он мне как будто совсем не чужой, поэтому кого же мне и цитировать сегодня, 19 октября, как не Иннокентия Фёдоровича с его яркими свидетельствами, если и не очевидца, то человека потрясающе образованного (14 языков, подумать только!), словесника, публициста, поэта, почти забытого, но судьба которого так же, как и Пушкина, была тесно связана с Царским селом.
Здесь Пушкин провел 6 с половиной лет; в этих садах зацветал его дивный талант, наконец, здесь поэт два раза жил иллюзиями счастья: сначала в кругу лицейских друзей, а потом в медовый месяц, летом 1831 г.
Кто не помнит стихотворений и отдельных строф, посвященных Пушкиным Царскому Селу, - они блещут по всем страницам его поэзии, точно беглые и светлые улыбки воспоминания. Вспомните хоть эти строчки:
В те дни, в таинственных долинах,
Весной, при кликах лебединых,
Близ вод, сиявших в тишине,
Являться муза стала мне.
...
Вот послушайте, как характеризуется лицейская жизнь первого периода в письме Илличевского к бывшему гимназическому товарищу: «Благодаря богу, у нас, по крайней мере, царствует, с одной стороны, свобода (а свобода - дело золотое). Нет скучного заведения сидеть a ses places; в классах бываем недолго: 7 часов в день; больших уроков не имеем, летом досуг проводим в прогулке, зимою - в чтении книг, иногда представляем театр, с начальниками обходимся без страха, шутим с ними, смеемся». Не правда ли, что это не походит на выдумку? Но вы заметите мне, что в тех же письмах Илличевского есть указания и на теневую сторону лицейской жизни: ученье шло несистематично, успехи были слабые и, во всяком случае, неравномерные: об этом не раз говорил впоследствии и сам Пушкин (например, в письме к брату). Учителя? Я не буду тревожить сегодня теней почтенного Николая Федоровича Кошанского или математика Карцева из-за непройденных параграфов латинской грамматики или недосказанных теорем, тем более, что для своего времени и Куницын, и Кайданов, и Кошанский, и Карцев были люди хорошо образованные, учились и за границей, писали книги. Поэт Батюшков когда-то сказал про своего молодого соперника Пушкина, что его следовало бы подольше продержать на молочном супе и логике. Но судьба распорядилась иначе: ей было угодно, чтобы прилежный Кошанский при Пушкине часто прихварывал - и, кажется, белой горячкой; а заменявший его Галич, вместо чтения Горация, вел с учениками беседы и даже - о ужас! - пил в их кельях гогель-могель.
Но если вглядеться попристальнее, то окажется, что воспитание Пушкина и его сверстников вовсе не было оставлено в пренебрежении, по крайней мере при Энгельгардте. Энгельгардт заботился о развитии в юношах литературных интересов и даже поощрял писательство; а это было далеко не так мелко, как может показаться с первого взгляда. Вспомните, что самые образованные выдающиеся русские люди того времени получали образование почти исключительно литературное.
В Лицее завелось под председательством Энгельгардта литературное общество «лицейские друзья полезного», и если оно, не получив официальной санкции, должно было через год, в 1822 г., прекратить свое существование, то журнально-литературные традиции сохранились в Лицее надолго, значит, у них был здоровый, крепкий корень. Во всяком случае для Пушкина, а значит и для всех нас, его читателей, эта молодая лицейская литература, эта гуманная свобода и дружеское общение лицеистов с профессорами сослужили большую службу. Пушкин написал в Лицее 130 стихотворений и уже здесь приучился серьезно работать над отделкой стиха. Товарищ, который сказал о Пушкине очень мало лестных слов, и тот признает, что «при всей наружной легкости его прелестных стихотворений, Пушкин мучился над ними по часам и сутками и в каждом почти стихе было бесчисленное множество помарок».
(из И.Анненский Пушкин и Царское Село)
Здесь Пушкин провел 6 с половиной лет; в этих садах зацветал его дивный талант, наконец, здесь поэт два раза жил иллюзиями счастья: сначала в кругу лицейских друзей, а потом в медовый месяц, летом 1831 г.
Кто не помнит стихотворений и отдельных строф, посвященных Пушкиным Царскому Селу, - они блещут по всем страницам его поэзии, точно беглые и светлые улыбки воспоминания. Вспомните хоть эти строчки:
В те дни, в таинственных долинах,
Весной, при кликах лебединых,
Близ вод, сиявших в тишине,
Являться муза стала мне.
...
Вот послушайте, как характеризуется лицейская жизнь первого периода в письме Илличевского к бывшему гимназическому товарищу: «Благодаря богу, у нас, по крайней мере, царствует, с одной стороны, свобода (а свобода - дело золотое). Нет скучного заведения сидеть a ses places; в классах бываем недолго: 7 часов в день; больших уроков не имеем, летом досуг проводим в прогулке, зимою - в чтении книг, иногда представляем театр, с начальниками обходимся без страха, шутим с ними, смеемся». Не правда ли, что это не походит на выдумку? Но вы заметите мне, что в тех же письмах Илличевского есть указания и на теневую сторону лицейской жизни: ученье шло несистематично, успехи были слабые и, во всяком случае, неравномерные: об этом не раз говорил впоследствии и сам Пушкин (например, в письме к брату). Учителя? Я не буду тревожить сегодня теней почтенного Николая Федоровича Кошанского или математика Карцева из-за непройденных параграфов латинской грамматики или недосказанных теорем, тем более, что для своего времени и Куницын, и Кайданов, и Кошанский, и Карцев были люди хорошо образованные, учились и за границей, писали книги. Поэт Батюшков когда-то сказал про своего молодого соперника Пушкина, что его следовало бы подольше продержать на молочном супе и логике. Но судьба распорядилась иначе: ей было угодно, чтобы прилежный Кошанский при Пушкине часто прихварывал - и, кажется, белой горячкой; а заменявший его Галич, вместо чтения Горация, вел с учениками беседы и даже - о ужас! - пил в их кельях гогель-могель.
Но если вглядеться попристальнее, то окажется, что воспитание Пушкина и его сверстников вовсе не было оставлено в пренебрежении, по крайней мере при Энгельгардте. Энгельгардт заботился о развитии в юношах литературных интересов и даже поощрял писательство; а это было далеко не так мелко, как может показаться с первого взгляда. Вспомните, что самые образованные выдающиеся русские люди того времени получали образование почти исключительно литературное.
В Лицее завелось под председательством Энгельгардта литературное общество «лицейские друзья полезного», и если оно, не получив официальной санкции, должно было через год, в 1822 г., прекратить свое существование, то журнально-литературные традиции сохранились в Лицее надолго, значит, у них был здоровый, крепкий корень. Во всяком случае для Пушкина, а значит и для всех нас, его читателей, эта молодая лицейская литература, эта гуманная свобода и дружеское общение лицеистов с профессорами сослужили большую службу. Пушкин написал в Лицее 130 стихотворений и уже здесь приучился серьезно работать над отделкой стиха. Товарищ, который сказал о Пушкине очень мало лестных слов, и тот признает, что «при всей наружной легкости его прелестных стихотворений, Пушкин мучился над ними по часам и сутками и в каждом почти стихе было бесчисленное множество помарок».
(из И.Анненский Пушкин и Царское Село)